На обложке альбома имена Джона Леннона и Пола Маккартни стояли рядом, хотя вместе они не записали ни одного трека. Более беспристрастно относившийся к судебным передрягам, связанным с Apple, и к публичным оскорблениям Леннона, Пол согласился принять участие в записи «I’т the Greatest», однако так и не смог получить американскую визу из–за того, что незадолго до этого был оштрафован за хранение наркотиков во время европейского турне с «Wings», своей новой группой; помимо прочих, в ее состав вошли Денни Лейн из «Moody Blues» и Линда — которая время от времени выступала в качестве соавтора в его песнях — на клавишных. Эта неудача, однако, не помешала ему имитировать саксофон а–ля «The Fourmost» на «You 're Sixteen» Джонни Бернетта, перекликаясь с многочисленными подпевками Нильссона. Последний попросил Пола помочь — также на Эбби–роуд — записать бэк–вокал для его очередной композиции «Six О'Clock»; в случае необходимости обещал подключиться Перри, который взял передышку после Sunset Sound, чтобы помочь Маккартни с его телешоу в Лондоне.
Примечательная своим ужасным синтезаторным остинато, «Six О'Clock», очевидно, была сочинена Полом во сне. Естественно, сюда прилагались легковесные стишки и сладкие позвякивания колокольчиков, коих был полон альбом «Wings» 1973 года, «Red Rose Speedway». Впрочем, содержание песни интересовало Старра гораздо меньше, чем ее использование — Ринго прописал барабаны и вокал — в кампании, имевшей своей целью представить «Ringo» как плод совместных стараний бывших битлов: на обложку пластинки Форман поместил литографию в духе «Sgt. Pepper», а в списке композиций стояло интригующее «Леннон — Маккартни». Занимались ли они музыкой, черной магией или черт знает чем еще — это не имело значения: главное, что «великолепная четверка» теоретически собралась вместе на одном куске пластика, а этого было уже достаточно для того, чтобы надеяться, что вскоре все снова будет ОК, как тогда, в 1968 году, перед тем, как Джон слетел с катушек, что повлечет за собой официальное воссоединение «The Beatles», начнутся турне и запись суперхитов, которые Джон и Пол — разумеется, снова друзья — будут плодить в неимоверном количестве.
В 1973 году продаваемость сольных творений этих четырех смертных все еще не зависела от их коммерческой жизнеспособности. Как показал пример Пола, любому синглу экс–битла было гарантировано вхождение в чарты, даже если продюсерская работа оставляла желать лучшего. В Соединенных Штатах он и Джордж уже имели по хиту Номер Один, и после того, как той осенью «Photograph» попала в Hot 100, настала очередь Ринго — переиграв «Keep on Trucking» Эдди Кендрикса, он целую неделю был Королем поп–музыки.
Если не брать собственно пение, «Photograph» одинаково хорошо смотрелась бы на любом из дисков ее соавторов. Как и в большинстве вещей Харрисона, в ней проскальзывало что–то очень знакомое, в самой ее мелодии было что–то от «Let's Spend the Night Together» и «Green Tambourine» группы «Lemon Pipers». Как бы то ни было, ее очаровательный привкус «прекрасной печали» — грубо говоря, тоски по далекой возлюбленной — пришелся как раз ко времени, и песня вошла в жесткую ротацию в стране, которая ожидала возвращения своих сыновей из Вьетнама, после того как в январе командование объявило о прекращении боевых действий. В свою очередь, спустя довольно долгое время после падения с четвертой позиции в Туманном Альбионе, песня «Photograph» некоторое время звучала в программе Two- Way Family Favourites на Radio 2, пока вся Британия дружно поглощала воскресные тосты.
Хотя «Photograph» была наполовину сочинена Джорджем, этот сингл продемонстрировал вершину Старра–композитора в тяжелых финансовых условиях; особенно это касалось песни со второй стороны сингла, «Down and Out», которую Ринго сочинил без чьей–либо помощи. Эта вещь, написанная в 1972 году, уже не подходила для «Ringo» с ее обилием духовых, фортепианными пассажами Гэри Брукера и слайд–соло продюсера Харрисона. Пускай ее текст был столь же поверхностным, «Step Lightly» — еще одно сочинение Старра — с большей легкостью адаптировалось к климату альбома. С кларнетами и синкопированными притопываниями самого Ринго на манер данс–бэндов тридцатых годов, она стояла вторым номером на второй стороне пластинки — туда же в свое время поместили «When I'm 64» на «Sgt. Pepper».
Столь же пикантным ингредиентом в котелке «Ringo», как и «усыновление» блудных сыновей «The Beatles», был композиторский союз Ринго с Вини Пончей; эта связь принесла гораздо более значительные результаты, чем, например, связь Пончи и Питера Андерса с «The Tradewinds» и «Innocence». После выхода «There's Got to be a Word» дуэт стал вращаться на орбите Ричарда Перри, что привело к появлению пластинки под их собственными именами, а Вини стал продюсером Мелиссы Манчестер и других клиентов Перри.
Выступая в качестве ассистента Перри на записи «Ringo», Понча как–то вечером пытался найти тональность, в которой можно было бы использовать глотку Ринго для одного из номеров: «У меня было полно кусочков из песен, и я по очереди проигрывал их Ринго, затем он отобрал несколько из них, и вдруг мы поняли, что можем сочинять вместе. Так мы и сошлись — с тех пор мы продолжаем наше сотрудничество».
Первым плодом совместных усилий команды Пончи — Старки стала броская «Oh My, My», с ее искусственно воссозданной атмосферой вечеринки, которая была достаточно заразительной, чтобы выйти на сингле в США и стать хитом. Если бы ее строчка «get into your bed» («ложись в постель») была изменена, этой чести могла бы удостоиться «Devil Woman», которая, помимо избитого названия, отличалась не менее затасканным «хэви–металлическим» гитарным звучанием. Для Ринго было по меньшей мере странно отбивать другой ритм под менее «тяжеловесного» Джима Кельтнера, который, в свою очередь, на других четырех песнях хлопал в унисон с Ринго в манере «Glitter's Band» Гэри Глиттера.
То, что Ринго часто полагался на Кельтнера — с годами он это делал все чаще, — заставляет задуматься о самоопределении Старра как музыканта и о его студийной методике. Как это делали Слай Стоун и, я подозреваю, Дэйв Кларк, он и его продюсер — голова к голове в режиссерской кабине — время от времени нанимали добросовестного Кельтнера для записи фонограммы, а после того как был записан четкий ритм, Ринго накладывал свою характерную партию ударных. Что касается технической стороны дела, то здесь Ринго руководствовался инстинктом. Инженер Стивен Липсон вспоминал, что, если Ринго нравилось, как выглядит микрофон, «мы пробовали записывать через него барабаны. Он был счастлив. Барабаны звучали в стиле Ринго Старра».
Одной из сильных сторон «Ringo» было то, что каждый из тех, кто участвовал в его записи, мог проявить здесь свою индивидуальность. К примеру, вокальная гармония Харрисона в «Photograph» и Леннона в «I’т the Greatest» не были «обезличены» при сведении. Не была похоронена и гитара Волана в нисходящих фортепианных обращениях и пассажах саксофона в кавер–версии Рэнди Ньюмана «Have You Seen My Baby?».
Каждый раз доводя в студии коллег по «Т Rex» до точки кипения, Болан никак не вписывался в спокойную рабочую атмосферу Старра и Перри. В то время как Старр записывал очередной вокальный дубль, эти парни затевали спор, «на какую сторону лица я упаду, если выпью четверть галлона бурбона». Прислушавшись повнимательнее, в таких вещах, как «What Shall I Do with the Drunken Sailor?» или «You're Sixteen», фэны могли ясно услышать хихикающего, изрядно подвыпившего Старра. Но даже при этом его пение было на порядок выше и аккуратнее, чем на «Beacoups of Blues».
В индустрии, где мерилом успеха артиста являются суммы продаж его альбомов — особенно в Северной Америке, — «Ringo» сразу же зарекомендовал себя с лучшей стороны — альбом возглавил хитпарад «Billboard». В чартах синглов триумф следовал за триумфом, когда «Photograph» все еще оставалась в первой десятке, a «You're Sixteen», в свою очередь, хитом Номер Один на протяжении семи дней, пока его не сместила Барбра Стрейзанд. Старр не был автором «You're Sixteen», но лишь Маккартни удавалось дважды сорвать джекпот. Леннон, ни одно из творений которого не занимало первой позиции, полагал, что Ринго «не удастся достичь большего у спеха, чем кому–либо из нас». Как бы то ни было, всю прибыль от продаж альбома Ринго растратил до последнего пенса.
Ожидая внушительных денежных поступлений от продаж «Ringo» и его синглов, Старр прикупил Tittenhurst Park в течение первых двух недель после того, как Ленноны выставили имение на продажу в сентябре 1973 года. Отличный компромисс между далеким Элстедом и урбанизированным Хайгейтом, новые земельные владения Старки в стороне от главной магистрали Эскота, ведущей в Лондон, находились на стороне «Голливуда–на–Темзе», противоположной Хенли, где проживали Харрисоны. Более близкими соседями Старки были такие же нувориши, занимавшие в поп–иерархии примерно тот же статус, что и Ринго: Род Стюарт — в Брее, Джимми Пейдж — в Виндзоре, а Рик Уэйкман в Кэмберли.
Теперь все они населяли суперпрестижный район, далекий от городской суеты и домов на две семьи среднего класса. Воскресная идиллия прерывалась там лишь отдаленным гудением изредка взлетающего из Хитроу «Конкорда», а в остальном лишь еле различимые силуэты труб на горизонте напоминали им о том, что они живут в двадцатом веке.
Белый двадцатишестикомнатный особняк Ринго в стиле Тюдоров и несколько хозяйственных построек представляли историческую ценность, поэтому Ринго обязан был поддерживать здания в приличном состоянии и время от времени «принимать» инспекторов из National Trust. Вряд ли сквайр елизаветинских времен мог мечтать о столь многих разрешенных нововведениях — сауне, бассейне и неизменной бильярдной с грязными окнами.
Последнюю сольную пластинку, «Imagine», Джон Леннон записал в восьмиканальной студии, в которой не было разве что церковного органа, расположенной в строении, бывшем когда–то часовней. Переименовав студию в «Startling Studio», новый владелец сдавал ее внаем всем желающим; номер, по которому можно было позвонить по этому вопросу, был указан в местном телефонном справочнике. Битломаны, звонившие по этому номеру, натыкались или на автоответчик, или на инженера–менеджера Майка О'Доннелла, который поднимал трубку. Самого же Ринго изредка видели среди прилавков с семенами на рынке Tittenhurst Nurseries.
Как только семья поселилась в новом доме, Морин задалась интересным вопросом: потеряет ли она жилье, если они с Ричи расстанутся? Даже несмотря на еще более комфортные условия, их союз — старых друзей, которые когда–то были любовниками, — был не таким уж счастливым.
Человек, на которого внезапно обрушился успех, как правило, не может быть внимательным мужем, однако причины развода Старки не стоило бы сводить к столь пустяковым истинам. Еще до выхода «Ringo» супруги отдыхали по отдельности — у Ринго появилась возможности крутить интрижки без опасения услышать колкие упреки Морин. Радостно вопя и опустошая одну за другой бутылки шампанского по пути на Багамы, он, Болан и жена Марка так истерично хохотали над комедией Вуди Алена, которую показывали в самолете, что один из пассажиров подошел, стукнул их по головам книжкой, снял с них наушники и велел заткнуться и вести себя прилично. Марк только фыркнул. Старикашка отправился к капитану, и тот подошел к ним, готовый сделать выговор. Марк, Ринго и Джун не могли разговаривать в наушниках, приходилось все время кричать, и всем остальным, должно быть, это было не слишком приятно. Пилот заявил, что к нему поступила жалоба на шум, но в этот момент он посмотрел на экран и расхохотался. Ринго встал, и капитан подошел ближе и сел рядом с Марком. У всех четверых снова началась истерика, а тот человек, который подал жалобу, сам не мог удержаться от смеха, глядя на них. Всю дорогу до Барбадоса компания просто валялась в истерике.
Вернувшись в Tittenhurst Park, Ринго был ошеломлен, когда Харрисон при всех гостях заявил, что он давно и безнадежно влюблен в миссис Старки. Поскольку он и Патти тоже медленно, но верно отстранялись друг от друга, в его намерения входило не доложить о своих чувствах Морин, а скорее оскорбить Патти, которая выбежала из–за стола и заперлась в ванной. Хотя Ринго отреагировал на эту выходку картинной вспышкой гнева, в этот скандальный вечер развязки так и не произошло, и на следующий день он был поражен, насколько легкомысленно он отнесся к этому проявлению, и, что хуже, Старр вскипал от одной мысли о том, что Морин может разделять страсть Джорджа.
Вскоре, однако, все трения между Старром и Харрисоном сошли на нет, и Ринго по–прежнему барабанил на записях друга, когда у него было на это время. Вместе они подумывали о том, чтобы выкупить и Apple и возобновить деятельность компании, пока Харрисон не основал свой собственный лейбл, Dark Horse. В числе пластинок, выпущенных под этой маркой, был и альбом одного из спасенных проектов Apple, «The Shankar Family and Friends», на котором игра Старра и прочих западных рок–н-роллыциков удачно сочеталась со звучанием индийского оркестра — бамбуковые флейты, сароды и все в том же духе, — который Рави Шанкар собрал для сопровождения Харрисона в его неудачном турне 1974 года по Северной Америке.
Поспешные приготовления Харрисона к этому путешествию значили, что над новым альбомом, «Goodnight, Vienna», Ринго предстояло работать в одиночку — Джордж не успел записать ни одной ноты. Пол также не мог участвовать в записи песен Ринго, поскольку он был занят своим собственным альбомом, «Band on the Run». История повторилась, когда пластинка Пола, вышедшая сразу же после того, как увидел свет «Goodnight, Vienna», снова отвлекла на себя внимание поклонников.
Неудобства, причиненные внезапным самоустранением Джона и Пола, немного смягчил Джон Лен нон, который провел гораздо больше времени в лос–анджелесской студии во время записи «Goodnight, Vienna», чем при работе над «Ringo». Времени у него было предостаточно — он оставил Йоко, чтобы с головой окунуться в пятнадцатимесячный «потерянный уикенд» в Калифорнии в компании Кейта Муна, Мэла Эванса и Нильссона, тяжелых алкоголиков, которые страдали от преждевременного климакса, от проблем в семье или от того и другого одновременно. Сам Старр, чей брак был на волоске от гибели, снова ударился во все тяжкие, по ночам ошиваясь в барах, а днем надираясь с дружками у бассейна. Переживая кризис среднего возраста, компания сняла хорошо оборудованную виллу на побережье на Stone Canyon Road в престижной Санта–Монике у подножия кедровых холмов Голливуда.
Взяв в долю Кейта, который так же спокойно мог запустить бутылкой в экран телевизора, как встать и выключить его (пока он не переехал и не стал жить по соседству с нервным Стивом Маккуином), Ринго, Джон и Мэл осознавали, что им предстоит оплатить ремонт недвижимости и всего, что находилось внутри, включая золотые диски более регулярных владельцев виллы вроде Кэрол Кинг и портреты Джона Ф. Кеннеди.
Из своей рамы бывший президент укоризненно взирал на горы мусора, пустые ящики из–под ликера, переполненные пепельницы и вечно пьяных тунеядцев. Теперь дом, когда–то принадлежавший его семье, стал притоном для друзей нынешних постояльцев: группы Рика Нильссона, «Stone Canyon Band», в полном составе и прочих прославленных гостей вроде Эллиса Купера, бывшего участника «Monkees» Микки Доленца, Фила Спектора и Джо Уолша из Нью–Йорка, гитариста–виртуоза, который только что вошел в состав «The Eagles», появлялись там и Пол Маккартни (снова в центре внимания публики) и — чаще — Джордж Харрисон, временно проживавший в Беверли–Хиллз.
Голливуд таит в себе много опасностей: отчаяние, владеющее многими, — слишком уж явное свидетельство того, что слава и богатство непостоянны. С кипящим адреналином в крови банда и несметное количество ее дружков устраивали набеги на стриптиз–клубы и ночные гонки по пляжам Малибу, носились в фаллосоподобных «Линкольнах», врубив музыку на всю катушку. Нередкими были случаи, когда один из них просыпался с незнакомой женщиной в чужой постели и не мог припомнить, как он туда попал. Леннон, у которого были проблемы с иммиграционной службой США, боялся летать в Лондон, где его подвыпившие друзья заявлялись в Apple, Tramp и пабы вроде Peasantry на Кингз–роуд, где все их бесчинства сходили им с рук.
И все же большинство их эскапад были довольно безобидными. Ринго, который явно наслаждался своей испорченностью, как–то сфотографировали с сигаретой в носу в Playboy Club на Сансет–стрип, однако это не шло ни в какое сравнение с тем, как Старр проскочил три светофора на красный свет, после чего по распоряжению суда должен был два раза в неделю принудительно посещать лекции по Дорожному кодексу Соединенных Штатов. Вскоре после этого Джона Леннона выперли — с прокладкой на лбу — из лос–анджелесского Troubadour, где они с Нильссоном пытались сорвать выступление «The Smothers Brothers». Менее афишировалась встреча с его кумиром Джерри Ли Льюисом, сопровождавшаяся неумеренными алкогольными возлияниями. На день рождения Леннона Ринго пригласил Черри Ваниллу — поющую актрису, которая любила демонстрировать свой бюст, — чтобы она читала Шекспира в своей подвывающей нью–йоркской манере; а 7 июля 1974 года Кейт Мун нанял летчика, который вычертил в туманном небе над Тинслтауном «С днем рождения, Ринго!». Более практичным подарком семейству Старки была установка стоимостью в семь тысяч долларов, которую Мун подарил Заку; Старки–младший считал Кейта богом среди ударников, «самым лучшим в мире». Если ему напоминали о его отце, он признавал:
«Мой старик отлично держит ритм, но я никогда не считал его великим барабанщиком».
Папаша Зака решил себя побаловать и приобрел антикварную вещицу — барабанную установку ручной сборки 1926 года; необычным в ней было то, что к ней прилагались тамтамы со стальным дном. Однако ни одно из недавних развлечений и приобретений Старра не могло «сравниться с самой игрой на ударных. Это настоящее волшебство — что–либо создавать в студии с другими музыкантами». В том же интервью Ринго упомянул «весьма странную группу», состоявшую из него самого, Карли Саймона и Доктора Джона; команда записала трек под названием «Playing Possum», последнюю вещь Карли, в которой Перри выступал в качестве продюсера. Что касается Ринго, то более непосредственное участие тот принял в записи альбомов Нильссона и Муна, а также в «Harry and Ringo Night Out», фильме 1974 года, который так и не увидел выхода в свет.
Ничего нового или интересного не было и на альбоме Нильссона «Pussycats» — который продюсировал Леннон — впрочем, как и на вышедшем сразу вслед за ним сборнике «God's Greatest Hits», переименованном в «Duit Ou Моп Dei» по просьбе его компании звукозаписи. Первый появился просто потому, что он и Джон «сидели, и нам было нечем заняться. Тогда мы и решили: «Давай–ка запишем альбом». Мы быстренько напридумывали песен и записали их». С Ринго, Клаусом, Бобби Кизом и Муном — который был там постоянным тусовщиком — Хэрри и Леннон доделали «Pussycats» в Нью–Йорке (с Лос–Анджелесом у них ничего не вышло).
«Both Sides of the Moon» потерпел еще более сокрушительное фиаско. Для его записи Кейт притащил в студию Дика Дейла (Короля серф–гитары) и Спенсера Дэвиса — самого тихого участника «Hollywood Raj» — однако, хотя их имена здорово смотрелись на обложке пластинки, Мун, который к тому же не был автором песен, лишь испортил собственное наследие, записав несколько смехотворных ри–мейков на хиты из репертуара «The Who» и своей предыдущей команды, «Wembley's Beachcombers», игравшей серф–музыку. Даже «развлекательная» «Solid Gold» — где Ринго выступил в роли конферансье — на пластинке теряла свой эффект, что, собственно, происходит с любыми записанными комедийными номерами.
Самому неповоротливому из всей компании, Мэлу Эвансу, не стоило никаких усилий, чтобы организовать духовую секцию для версии Муна одного из синглов Леннона. Сорокалетний Мэл Эванс так ничего и не достиг, уйдя из семьи скитаться по свету со своими бывшими боссами; он был убит вооруженными полицейскими после шумного скандала в его квартире с какой–то проституткой. Кое–кто посчитал, что это было самоубийство.
Марку Болану было суждено погибнуть в автокатастрофе в 1977 году. Ее Величество Смерть подкралась и к Кейту Муну, и многие из тех, кто знал «Безумца» — так, как его знал лучший друг Ринго Старр, — были не слишком удивлены, когда узнали, что он испустил последний вздох после многолетнего насилия над организмом. По иронии судьбы, Муна вынесли на носилках из старой квартиры Ринго на Монтегю–сквер, и ни один из последующих владельцев не осмелился изменить ее психоделическую обстановку.
Если он не побеспокоился о том, чтобы быть на похоронах Рори Сторма, с какой стати Ринго должен был провожать в последний путь Болана, Муна и прочих почивших соратников, тем более что был «абсолют но уверен в том, что человек теряет душу, как только он садится в лимузин»? Не столь загадочной была брошенная им фраза: «Мне не терпится отойти в мир иной, я не могу ждать еще полжизни». И хотя эта беспечная бравада была для Муна типичным способом общения, Ринго слабо взволновала фраза, которую впоследствии произнес Нильссон:
«Пит (Тауншенд) защищает Кейта. Мне кажется, Джон тоже по–своему оберегал Ринго».
Пытаясь упорядочить хаос, царивший у него внутри, Старр, пускай временно, сумел выкарабкаться из пропасти, в которую он попал. Когда утихло его сумасшествие, он осознал:
«Я оказался в плену странных убеждений, что если ты творческая личность, то у тебя не все в порядке с головой».
Используя первое кораблекрушение Нильссона как своеобразный «маяк», Ринго встал за штурвал «Goodnight Vienna»; он прокладывал путь между опасными рифами, руководствуясь картой «Ringo». Этот сингл плелся где–то в хвосте американского Тор 40. Чтобы избавиться от ощущения «сырости» материала, каждую из частей начинали с объявления темпа, и вторая версия сингла, завершавшая альбом, предстала чем–то вроде выступления ресторанного ансамбля, в антракте которого играл аккордеон. Основанная на рифе, чем–то напоминающем «Money», «Goognight Vienna» стала более законченной композицией, чем «I'т the Greatest», а в ее тексте были интересные поэтические находки вроде «я чувствую себя арабом, танцующим на Сионе».
Любезный Леннон также сыграл на гитаре в «All by Myself», одном из трех опусов команды Старра — Пончи. «Дурацкие» ворчания звучали в ней довольно забавно, но «All by Myself» плюс «Oo–Wee» и медленная «Call Me» выглядели не более чем плоды труда двух парней, которые вообразили себя композиторами. Основу же альбома составляло то, что Ринго назвал «чужими вещами», в частности сочинения Нильссона; в его «Easy for Me» говорилось о смешанных чувствах непривлекательной девушки. Эта композиция больше подходила Скотту Уокеру — главному исполнителю песен суперэмоционального бельгийского композитора Жака Бреля и «поп–певца, который умеет петь», чем натужно квакающему Ринго Старру, чей голос идеально ложился на музыку более незамысловатой «Snookeroo».
Занятый как–то раз нудной домашней работой, я вдруг с раздражением заметил, что напеваю себе под нос «Snookeroo»; эта песенка, хотя и приятная на слух, принадлежала Элтону Джону, одному из миллионов исполнителей, которых я терпеть не могу. Так же как и к «I'т the Greatest», текст к «Snookeroo» накропал личный стихоплет Элтона Джона, Берни Тоупин, который осветил в ней загубленную ливерпульскую юность Ричи. Кроме помещенной на рекламные плакаты «Goodnight Vienna» школьной ведомости Старра, еще более явным напоминанием о старых деньках была сама обложка пластинки, на которой был изображен кинопостер к фильму 1951 года «The Day the Earth Stood Still», где вместо лица Майкла Ренни в космическом скафандре красовалась физиономия Старра.
Старинная песенка «Skokiaan» легла в основу «No No Song» популярного Хойта Экстона, эдакой литании с ямайским привкусом, которая — хотя и в довольно сардонической манере — предупреждала о негативных последствиях употребления виски, кокаина и всего в таком же духе и призывала к абсолютному воздержанию. «No No Song», которую так и не выпустили на сингле в Британии из опасения, что на Radio 1 ее неправильно (или правильно) поймут, вышла в Соединенных Штатах вместе с «You 're Sixteen».
Предложенная Ленноном версия вечнозеленой «Only You» была в Штатах хитом меньшей величины, но все–таки хитом; она так же не подходила Старру, как и «Easy for Me». К счастью, Ринго не стал соревноваться со сладкоголосым вокалистом «The Platters». Напротив, неумение Старра брать верхние ноты, которые у него звучали слишком жалостливо, создавало впечатление, что его любовный порыв настолько силен, что он не может совладать со своим голосом. В любом случае никто не относился к этой вещи иначе как к шутке.
Скрипучая «Husbands and Wives» Джона Миллера звучала комично не из–за пения Ринго, а из–за своей слезливости, возвращавшей слушателя во времена «Beacoups of Blues», а также в связи с тем, что ее мелодия уж слишком напоминала миллеровскую «The Green Apples». Еще более странной, но более заслуживающей доверия была «Occapella» из каталога Ли Дорси, которая заслуживала внимания благодаря своей блестящей аранжировке (к ней приложил руку Доктор Джон); гибкость аранжировки позволила совершить плавный переход от куплетов, сдобренных тревожным звучанием тимбалов, к инструментальному хоральному пассажу, который, вероятно, был перенесен машиной времени из умиротворенной эпохи нью–эйджа.
Хиты вроде «Occapella» и «Goodnight, Vienna» компенсировали «Call Me», «Only You» и прочие ошибки природы, благодаря чему альбом получился таким же привлекательным, как и «Ringo». Во время рождественской распродажи 1974 года пластинка заняла восьмое место в чартах Billboard, а в британском Тор 30 продержалась всего лишь неделю, что указывало скорее не на ухудшение качества — практически никто уже не верил в воссоединение «The Beatles», да и приглашенных знаменитостей было на порядок меньше. Кроме того, закатывалась звезда Ричарда Перри: его последняя работа — широко разрекламированный альбом 1974 года Марты Ривз, бывшей примадонны Tamla–Motown — не оправдала рыночных ожиданий.
«Goodnight, Vienna» мог бы продаваться лучше, если бы Старр вовремя осознал, что рекламных объявлений на полстраницы в музыкальных изданиях и энного количества данных им интервью уже недостаточно для того, чтобы заставить потребителей лихорадочно скупать его последнее творение. Просто в оглушительном 1974 году нужно было выть чуть громче—в моде были «высоковольтные» шоу бродячих менестрелей вроде «Led Zeppelin», «Grand Funk Railroad» и Питера Фрэмптона, которые собирали американские стадионы и европейские фестивали на свежем воздухе. Несмотря на то что гастроли могли бы благотворно сказаться на его внутреннем самочувствии, «ездить в турне — это сейчас не для меня. Мне это просто не нужно». После того как Ринго выполнил программу–минимум, записав новый альбом, он со всех ног бросился выполнять свою обычную программу–максимум — «пить и тусоватъся».
С тех пор как «Goodnight, Vienna» и «Only You» бесследно исчезли из чартов, у Ринго больше никогда не было ни одного сольного хита. Каждое из появлений экс–битла на телевидении обладало своим неповторимым шармом, однако телезрители почти перестали интересоваться личностями четырех легендарных ливерпульцев. Их стали более интересовать пикантные подробности — реальные и вымышленные, — которые окрашивали в яркие и часто скандальные тона их личную жизнь. Вторым после Джона — который теперь постоянно жил в США — был Ринго, чей альбом играл, скажем, в программе «Rockspeak» на Radio 1; его считали призраком, вернувшимся из прошлого, чтобы являться к проеденным молью модам и рокерам, мучимым головной болью из–за закладных и дочерей, которые учатся в художественных колледжах и без умолку трещат о некой группе под названием «The Sex Pistols». Их двоюродные братья, курсанты из полицейской академии, знали наизусть состав участников последних джаз–фанковых альбомов «Return to Forever», «Weather Report» и Билли Кобхэма. Голосуя за Лучшего Барабанщика, они инстинктивно выбирали наиболее техничных представителей, голосуя за Кобхэма, Билла Брафор да, Фила Коллинза из «Genesis» и Алана Уайта, который, уйдя из «Plastic Ono Band», заменил Брафорда в «Yes».
Чем теперь для Старра было бедное Соединенное Королевство, когда дух наживы похитил его в Новый Свет? Старра, которого везде принимали как знаменитость, чествовали как суперзвезду в Штатах, где была «особенная атмосфера, которой нет больше нигде в мире. Кроме того, мне нравится их телевидение». Пребывание в Санта–Монике обогатило словарь Ринго такими словечками, как «gotten» (англ. — got, прош. вр. от гл. «to get»), «sidewalk» (англ, «pavement» — «тротуар») и «candy» (англ, «sweets» — «сладости»), «pants» (англ, «trousers» — «брюки») и «elevator» (англ.«lift» — «лифт»), а к числу отмечаемых им праздников прибавился День благодарения — в честь освобождения британских колоний от его родной страны.
Налоговый кодекс в США был чуть менее мягким, чем в Великобритании, но что более всего притягивало Старра, так это новое обширное поле деятельности. По мнению одного из его «друзей», который продал историю о нем в какую–то желтую газетенку, «…Ринго так долго считали самым посредственным из «The Beatles», что он может поднимать самомнение, лишь цепляя смазливых девиц». Его супружеские измены достигли пика в Калифорнии, когда интрижка с Нэнси Эндрюз — голливудской «девушкой на побегушках» — приняла серьезный оборот. Нэнси, которая была не более чем предметом обстановки в особняке на Стоун–Каньон–роуд, так же как ирландская подружка Нильссона или Мэй Пэнг, китайская секретарша и очередное внебрачное увлечение Леннона, брюнетка с осиной талией на восемь лет младше Ринго, — было чем обратить на себя внимание. После окончания университета она вкалывала на задворках шоу–бизнеса: она сменила профессии модели, рекламного агента и многие другие, которые, впрочем, имели своей целью почаще появляться в обществе и производить благоприятное впечатление.
По характеру и роду занятий больше Линда, чем Йоко, в течение шести лет она употребляла все свои таланты — некоторые из них прежде не были реализованы — во имя Ринго, который время от времени представлял ее как «постоянную подругу». Проворачивая по просьбе Ринго коммерческие и экономические операции, Нэнси проявила себя на поприще фотографии — ее снимки украшали обложки пластинок и пресс–релизов Старра, а композиция Эндрюз — Старра «Las Brisas» попала на «Rotogravure», альбом, последовавший за «Goodnight Vienna».
Сначала о Монике узнала лишь общественность Санта–Моники. Морин, которая виделась с ним во время его нечастых визитов в Англию, объясняла его плохое настроение сменой часовых поясов, переутомлением на работе и бесконечными лос–анджелесскими попойками. Желая, чтобы он немного успокоился и по–человечески с ней поговорил, Морин не оставляла надежды на то, что их разрыв — временное явление. Как сказал на суде ее адвокат, «она не желает давать развод. Она обожает своего мужа и во что бы то ни стало намерена добиться успеха». Иногда Морин искала причину в собственных недостатках, но он, казалось, с полным равнодушием взирал на пачку пятизначных счетов за дорогостоящие вещицы, мимо которых она не могла пройти, не купив их. Ни она, ни Ричи уже не были теми влюбленными и беспечными обитателями Cavern, однако Мо все еще была способна на бесшабашные поступки, которые если не возрождали былое пламя первых лет их встреч, то, по крайней мере, напоминали о нем.