Не на пустом месте совершают наши ученые, аспиранты и студенты благородное, творческое дело. Совсем неподалеку, в Томском госуниверситете (вроде бы пока еще не переименованном в академию?!), давно и плодотворно трудятся местные словесники и тоже издают, и тоже с трудом, словари, среди которых слова среднеобских говоров. Семь томов "Старожильческих говоров". Уникальный труд! Бесценный труд!
Помню, давно уже, Виль Липатов, почти безвылазно живший в переделкинском Доме творчества, зазвал меня в свою комнату и, любовно оглаживая скромно изданную книгу, заявил: "А вот этого-то у тебя нет, хоть ты и в сибиряках числишься". "А вот и есть! А вот и есть!", - ответствовал я. Тогда Липатов начал выбрасывать из тумбочки и из стола словари томичей: "А это? А это?" - и, узнав, что томичи присылают мне в Вологду словари, и красноярцы присылают, и комплименты, которыми меня осыпают критики и читатели за знание родного языка, надо бы адресовать на кафедры русского языка Томского университета и в Красноярский пединститут, Виль Липатов мрачно сказал, мол, ты хоть по Москве не треплись, что эти сокровища у тебя есть, я ж всем показываю, хвастаюсь ими, - и что было для него нехарактерно, грустно добавил (а было это незадолго до его преждевременной смерти): "Больше-то мне нечем, вот и хвастаюсь словарями да тем, что я сибиряк".
Попутно замечу, что землячество объединяло всех сибиряков и на фронте. В толчее армейской, в окопном скопище по говору узнавали чалдоны друг друга и так светло радовались этому - язык объединял нас, роднил.
И в литературе, еще на ранней стадии, пышно говоря, моего творчества, ученый и проницательный человек, главный редактор Пермского издательства Борис Никандрович Назаровский, долго живший в Сибири, сказал мне:
- Виктор Петрович, пой свою родную Сибирь, не подделывайся под Урал, не надо, не получится, язык-то один, русский, но произношение, но характер их разные...
То же и в литературе. Сергей Павлович Залыгин, Николай Николаевич Яновский, Сергей Сартаков, Владимир Чивилихин, тот же Виль Липатов, Василий Федоров, Аскольд Якубовский, Ефим Пермитин и многие-многие другие, оказавшиеся жителями столицы, за счастье почитали встретиться, пообщаться, потолковать о Сибири "по-сибирски". И более молодые, но тоже уже постаревшие, живущие по-за столицей - Валентин Распутин, Геннадий Машкин, Владимир Сапожников, Николай Волокитин, Дмитрий Сергеев, Вадим Макшеев, Юван Шесталов, если даже и развела их жизнь, землячеством и родным, "нашим" словом все равно объединены и, надеюсь, "по ту сторону", как и наши великие русские классики, не единожды разъединявшиеся жизнью с помощью времени, не знающего смерти и разлада, будут соединены и Богом прощены за обиды, друг другу нанесенные, ибо неразумные чада не ведают, что творят.
Томские радетели слова уже выдвигались на соискание Государственной премии, но в то время, когда сталь, чугун, цемент, глинозем и навоз ценились больше и ставились выше, чем родное слово, добываемое по крупицам из наших обширных народных недр.
Ныне томичей снова выдвинули на Государственную премию - за издание словарей последних лет, в том числе за "Среднеобские" словари, за "Мотивационный диалектический словарь". А я бы отдельную им премию вырешил - за несколько томов "Старожильческих говоров".
О томских тружениках кафедры русского языка писали Евгений Пермяк, Георгий Марков, Валентин Распутин и Владимир Чивилихин. Я присоединяю свой голос к этому достославному списку и посылаю соответствующую бумагу в комитет по госпремиям с надеждой, что настало время ценить и поощрять тех, кто помогает сохранить и вернуть нам самое дорогое, что у нас еще есть, наше родное слово - основу основ нашей жизни.
Месяцами пропадавшие малыми, совсем не богатырскими артельками в таежных селах, в старообрядческих заимках, часто питаясь "от мира" иль подножными травками, чего уж Бог пошлет, съедаемые комарами и мошкой, они, собиратели словесных кладов, таки "освоили Сибирь" раньше наших строителей-разбойников, энергетиков - яростных покорителей рек и передовых отрядов разведчиков недр, иссекших просеками необъятную бескрайнюю тайгу, измордовавших взрывами, яминами шурфов, котлованами, карьерами сибирский материк.
Может, и любили словесников и фольклористов везде и всюду за тихий нрав, за пусть и не совсем понятную, но тихую работу, помогали чем могли, берегли, иногда и из беды выручали.
В реферате под названием "Комплексное исследование русских говоров среднего Приобья (1964-1995 годов)", представленном на соискание Государственной премии России, томичи пишут: "Регион среднего Приобья (территория Томской и Кемеровской областей), представлявший в 50-е годы XX века белое пятно на диалектической карте России, ныне является самым изученным регионом страны благодаря многоаспектным исследованиям томской диалектологической школы, отличительную черту которой составляет комплексный анализ всех уровней диалекта, опирающийся на системный подход и сопровождающийся разработкой научных концепций, направлений, аспектов"... ну и т. д. и т. п. И все правильно, и насчет анализов, и насчет концепций, и аспектов тоже. Но кто же вам, ученые головы, за это премию-то даст? Жизнь-то какая идет? Бесы с микрофонами топочут, бесихи ляжками виляют так, что все вокруг дымится, ученые и ученихи каких-то неизвестных наук с бревном на Москву, на комитеты эти прут и таранят ворота, как при половцах, Жириновский страну и Думу сотрясает, правители деньги на зарплату ищут и нигде не могут найти - так их порастеряли в преобразовательном-то пути иль спрятали в такие места, где только танку и доступно, а вы тут с диалектами, да еще и со среднеобскими. Где она, та Обь? Что за баба? Почему до сих пор не в ногу с обществом идет, не перестроилась, говорит на диалектах...
Простите уж меня, родные мои томичи и дорогие мои читатели. Пошутковал маленько. Но уж такой ли беззащитностью веет от бумаг, присланных из Томского университета, такое ли в них старомодное смирение...
Опять же: не всем звереть, не всем орать и из глотки вырывать. Все мы устали и от ора, и от хамства, и от невнимания к истинным национальным ценностям.
В письме ко мне от имени "словарников", как сообщает зав. кафедрой русского языка Томского университета профессор Ольга Иосифовна Блинова составитель и редактор многих словарей, "накопилось много материала, лежит без движения "Словарь образных слов и выражений народного говора" - пять выпусков, "вершининский словарь", - и вот если бы вы нас поддержали и нам бы премию дали, мы бы на эти деньги издали эти и другие словари".
Не о туфлях, не о мебели, не о тряпках мечтают истинные подвижники науки, а о том, как сохранить нашу отечественную культуру, наше родное, в темный угол загнанное, в грязь втоптанное, в срам и стыд превращенное родное слово.
Неужели и на этот раз никто нас, в Сибири живущих и работающих, не услышит и не поддержит? Неужели есть ценности и дела более важные и народу нужные, чем те, что, не побоюсь громких слов, беззаветно творят русские сибирские ученые-словесники, сплошь почти женщины, некоторые из них уже и покинули земные пределы, не изведав почестей и славы, которой они достойны.
Всемилостивейший наш Господь! Дай силы и терпения нашим труженицам-ученым, всечасно помогай им творить святой труд!
Российский комитет, который в Москве заседает, выреши премию русским ученым-словарникам Томска, не то мы отделимся от вас в Сибири и станем вовремя, как вы в столице, получать зарплату и пенсии, а также выдавать достойным людям премии из собственных средств!
1997
Сгорит божественная скрипка
Два письма-ответа на вопросы корреспондента журнала
"Российская провинция"
1. Как сложилась Ваша жизнь сегодня - не писательская, а человеческая, с горем и радостью, с потерями и приобретениями? Как строится Ваш трудовой день, когда Вы не за письменным столом - жена, внуки, сад, огород, охота... Сомерсет Моэм написал как-то: "Жизнь сладка и печальна". В чем сегодня для Вас, зрелого мужчины и человека, ее сладость и печаль?
2. Родясь в Ленинграде и многие уже годы живя в Москве, самом нынче тяжелом городе России, я ярко помню четыре года эвакуации в деревне под Ветлугой, на родине деда. Остальные мои деды и бабки, отец и мать тверичи. Я, по сути, не жила в так называемой провинции, но духом ее чую. И хотя на провинцию сейчас дурная мода и модно говорить, что Россия спасется провинцией, хотелось знать Ваше мнение - что драгоценного и что отвратительного скрывает в себе провинциальное житье-бытье. И как Вы умудряетесь не потерять и впитать в себя драгоценное и противостоять отвратительному?
3. Деление на "столицу" и "провинцию", на мой взгляд, всегда условно. Столица во многом провинциальной и косней географической провинции, особенно сейчас. Не наступит ли в обозримом будущем некое равновесие нравственное, культурное, экономическое, мировоззренческое, причем с перевесом провинции? И если не наступит, то почему?
4. В одном из своих интервью Вы сказали: "Не хватало мне духовного начала" (речь шла о диссидентстве). В отличие от многих Вы способны оценить себя критически, как всякий истинно интеллигентный человек; но ведь хватило же у Вас духовного начала, чтобы отказаться от всяческой мишуры и мнимых соблазнов литературных постов, от столичной суеты, от беспрестанных словопрений, в которых растворились бесследно многие одаренные люди. Каким же внутренним правилом Вы руководствуетесь в своей жизни?
5. "Болят старые раны" - так Вы хотите назвать новую Вашу книгу. Так можно определить и жизнь не только Вашего, сугубо военного, поколения, но и моего, чуть помладше, кого война захватила в детском возрасте, но оделила и голодом, и бомбежками, и страхом. Может быть, Вы уже слышали о том, что в моем родном С.-Петербурге накануне дня Победы разбросали листовку - призыв к ветеранам войны и к пенсионерам добровольно покончить счеты с жизнью, чтобы освободить "плацдарм" для молодых. Что это, очередное желание "умыть друг друга кровью" (цитирую Вас) или созревание пещерного человека?
Когда-то Вы сказали, что "совместимость - это наипервейший признак большой внутренней культуры человека". Я лично делаю ударение не столько на слове "культура", сколько на слове "человек". Как Вы объясняете эту страшную деформацию нынешних молодых (да и не только молодых) "человеков"?
6. Где-то у Вас проскользнула мысль: я не знаю, как помочь своему народу (приблизительно). Может быть, потому, что, как Вы написали, "народ во мне", а себе всегда помочь трудней? И надо ли помогать, спасать Россию, захочет - сама выживет, триста лет под татарами сидела, не иссякла... А народ-то "наджабленный" восстановит ли целостность своей души?
7. В "Плацдарме" (а там есть просто удивительные попадания в яблочко) я прочитала: "Кучи болтливых лодырей, не понимающих, что такое труд, что за ценность каждая человеческая жизнь, что за бесценное создание хлебное поле..." Там это относится к войне, но ведь и к сегодняшней нашей жизни! Особенно о хлебном поле, о котором Вы прямо-таки по-библейски выразились: "Творя хлебное поле, человек сотворил самого себя".
8. Какой силой надо обладать, чтобы добровольно еще раз пропустить через себя ужас войны, вывернуться наизнанку, рвя душу и через пятьдесят лет. Что это - каторга писательства или крик в будущее, к потомкам?
СГОРИТ БОЖЕСТВЕННАЯ СКРИПКА...
УВАЖАЕМАЯ ИННА СЕРГЕЕВНА!
Почти каждый вопрос в Вашем письме требует пространного размышления, а делать это мне сейчас некогда, да и не хочется уже. Много все мы наговорили с трибун и печатно, и наставительно-поучительского, порой даже и умного, а толку...
Причина главнейшая - переворот в октябре семнадцатого года и царство разрушительной системы. Удивляться только приходится, что в России еще что-то устояло, осталось после хозяйничания коммунистов, которые оказались страшнее всяких иноземных врагов. Значит, крепок был русский народ! Ни один народ в мире не выдержал бы тех испытаний, страданий, глумления и физического истребления, какие выдержал наш народ. Но он надсажен, поруган, поставлен на колени и остались ли в нем достаточные силы, физические и нравственные, чтобы подняться с колен - я с определенностью ответить не могу.
Насчет "выжженного поля" - конечно же, преувеличение. Кто-то очень хочет внушить нам этот образ, каким-то давним "дружелюбным" силам шибко хочется на месте, и давно уже, видеть "выжженное поле" или крепость, огромный полигон, однако государство огромно, в нем соответственно и дичь огромная, и безумство, коли оно торжествует всесметающе, но в нем культура и ее традиции так же громадны, так же многообъемны и всепроникающи, что взять их и выжечь, как русский лес, или стравить его вредителю-шелкопряду, как это произошло на наших таежных пространствах, невозможно. Русские люди доказали, что живя далеко от Родины, давимые, гонимые, презираемые ею, если в их кровь проникли свет и соки отечественной культуры, уже никогда не станут "иностранцами". По духу, по укладу верования и мыслей они останутся навсегда Иванами, помнящими родство.
Ярчайший пример тому старообрядчество. Гонимое веками и особенно яростно истребляемое при советской власти, оно сохранило облик свой и суть свою, не поддаваясь ни великой коммунистической пропаганде, ни отравленным подачкам в виде "хлеба и воли", на которые так охотно клюнули и российский рабочий класс, и даже крестьянство, прежде всего среднерусское, малоземельное, клюнули даже казаки на большевистскую наживку и разрушились как крепкое сословие. Теперь вот, ряженые под казаков, появились, надевши дедушкины или купленные на барахолке награды, погоны и нагайки, наивные люди решили, что казачество возродилось. А вот старообрядчеству, уцелевшему на Руси просторной, ни во что рядиться не надо, оно стоит неколебимо на своей прежней вере, ведет свою борозду на земле, правит свою мораль, и недавно сибирские старообрядцы, чистые люди, отказались от государственных пенсий, посчитав сии деньги подачкой "от дьявола". И они не пропадут без пенсий, потому как за века борьбы с чужебесием научились не только хранить свою молитву, но и добывать хлеб насущный своим трудом, жить своими силами и возможностями природы, их окружающей.
Если и суждено России возродиться, то пойдет то возрождение от старообрядческого сословия и близко с ним соприкасающегося народа, ибо физически старообрядцы сохранились лучше "пролетарьята", и по российским селам еще можно встретить белокурого, голубоглазого славянина.
Я думаю, что и власти, и деятели культуры, и все общество в целом виновато в том, что с нами произошло и что мы до конца еще так и не осознали, хотя нет-нет да и раздаются голоса: "Мне не в чем каяться". И как это может человек, проживший семьдесят лет в бардаке, сохранить свою невинность?! Остается только удивляться. Не знаю, помнит ли сам Горбачев, но я хорошо помню, как, читая пространный доклад (пресса тут же назвала его вдумчивым!) на девятнадцатой партийной конференции, он вдруг остановился, снял очки и, печально глядя в зал, молвил: "Ну, товарищи! Даже мы не ожидали такого развала!" Вот и многие из бывших коммунистов не знали не только о глубине и масштабах "развала" в стране, о преступлениях, творимых родной его партией, но и о том "развале", который в собственной душе давно произошел И разрушил ее, душу-то, подверг искажению и деформации саму человеческую сущность, из человека сделал раба и зверя, которым вместе долго сосуществовать невозможно, кто-то кого-то доведет до крайности, должен сожрать, вот и жрал зверь человека и остались от него "рожки да ножки", да мешок, набитый костями, без цели, без мыслей, без веры и пристанища, куда толкнут, туда и идет, чего дадут, то и жрет, что скажут, тому и внимает. Я думаю, тяжелее всего нынче истинным, прозревающим коммунистам, у которых не изоржавела душа, не утрачено чувство совести и ответственности не только за себя, но и за жизнь, которую они, как им казалось, строили. Их немного, но они есть. Я человек, наверное, десять встречал за свою жизнь истинных коммунистов, остальных же они сами и поистребляли, низводя постепенно партию свою до сборища полуграмотных, болтливых, вороватых и жестоких ничтожеств.
Прежде всего надо прямо и честно спросить себя: "А есть ли она у нас, "народная интеллигенция" ? Потом уж с нее и спрашивать "духовного ободрения". Тоже, как и настоящих коммунистов, истинных интеллигентов я встречал за жизнь свою не более десятка. Но пятеро из мною встреченных на боевом и творческом пути интеллигентов - уже на кладбище отдыхают, а пятеро еле ноги таскают - стары, усталы, больны, но еще "держат тон", еще нет-нет и высунутся, окрик сделают иль чего разумное произнесут. Но кто же их слышит? Кто им внимает? Вон какой гвалт крутом, бесовство, круженье, рык и вой - попробуй тут расслышать пятиголосый писк интеллигентский. Это ж какой слух-то надо тонкущий иметь, какое чуткое сердце, какой просветленный разум? А где их взять-то? Из чего? От кого? Из церкви? От духовенства? Но оно, надсаженное и государственными налогами давимое, будучи отделенным от государства, только еще выходит из-под руин, с кряхтеньем, с недомоганием, с деформированным, полусломленным позвоночником и искаженными иль временем опровергнутыми постулатами. Дай Бог поскорее восстать из пепла нашей православной церкви и вере, но нужно время, а времени-то у нас на воскресение почти и не остается.
О каком превосходстве речь? Окститесь, люди православные! К "превосходству" истинная интеллигенция никогда не стремилась, она, истинная, всегда пыталась быть "слугой" или уж "наставником" народа своего, всегда готова была стать жертвой его и в конце концов стала таковой, увы, жертвой напрасной. И не заметила этого. Круг тех писателей, к которым я имею счастье принадлежать, стесняется называть себя "писателями". Они все и я тоже страдаем врожденным и внушенным комплексом неполноценности. Нам бы хоть немного самоуверенности или, на худой конец, "развязности Балтазара Балтазаровича", а то всю жизнь в угол, в тень старались спрятаться и надо было нас оттудова арканом вытаскивать или уж вынудить выскочить с кулаками на драку...
Нет, литератор, если он от Бога, не может быть "пораженным" и "побежденным", тем более "духовно", не в его силах оставить перо и бумагу, он обречен работать до последнего вздоха, "без выходных и отпусков", и когда начнет умирать, последней его мыслью, наверное, будет: "Так вот она какая, смерть-то! Всю жизнь неправильно писал, надо бы подняться, правильно написать..." Пока человеческая мысль работает, происходит и духовное напряжение или, как считалось, так у нас и считается, что писатель лишь тогда и работает, когда сидит за столом и ручкой по бумаге водит?
О-о-о, Боже! До каких только упрощений не дошли мы и вот с этих упрощенных позиций задаем вопросы, "качаем права"! Меня на встрече с читателями всегда умиляет вопрос "Как Вы пишете, из головы или так?" На подобный вопрос не может быть серьезного ответа, и я обычно отделываюсь шуткой: "Иногда из головы, иногда так". Но вот простенький с виду вопрос "Как жить?", задаваемый всюду и везде с обидой и плаксивой претензией, меня всегда приводит в неистовство, и я говорил и говорю: "Как учил Христос. Всего хотя бы три-четыре его заповеди: не укради, не убий, не пожелай жены ближнего своего, трудись в поте лица своего..."; "Чего ж вы не жили и не живете по этим вечным заповедям, граждане мои родные? Трудно жить праведно, да? Большевики чуть поправили сии заповеди, переписали их на свой лад, поманили вас - блудом и дармовым хлебом! Вы и ринулись стадом за ними, а теперь вот виноватых ищете..."
Они, большевики-то, и сейчас главные смутьяны в стране и в мире, не сеявши, не пахавши, сулятся накормить и напоить якобы не ими обездоленный народ и наладить жизнь в стране, якобы не ими изнахраченную. И ведь снова есть желающие бежать за кормилицей-партией с протянутой рукой: "Дай, любимая! Накорми, родная!.."
Слово "патриотизм" у нас искажено и скомпрометировано навсегда, и воспринимается оно только в искаженном смысле. Если воспрянет сам истинный патриотизм в России, тогда и слово может совсем другое родиться иль возродиться, а пока его произносят лишь с издевкой, с глумлением.
Рерих еще мог рассуждать о высоких материях и остается ему и его времени лишь позавидовать. Но, побывавши в некоторых странах, в особенности в древних, "ознакомившись", пусть и бегло, с культурным наследием человечества, я понял одно: это оно, человечество, обязано культуре, иначе оно упало бы снова на четвереньки. А культура - человечеству, пусть и в муках ее родившему, спасла мир от одичания. Будем надеяться, что и родившие ее поймут, что это поставить на колени нельзя, оно уже выше нас, мечущихся людей, оно в небе, его, это, прежде всего музыку, даже водородной бомбой не убить - сгорит деревянная скрипка, останется божественный звук! На этом стоим и стоять будем!
1992
Сквозь февраль