Возле того, обского, современного становища слишком уж большое, свежее захоронение. Вокруг той угрюмой, всеми забытой избы на березах навязаны ленточки разных расцветок. Я видел в Японии, в Токио, на площади неподалеку от телецентра, подвешенных на специальных палочках куколок и таблички с какими-то знаками. Увы-увы, знаки эти экзотические ничего занятного и веселого в себе не таят. Каждая куколка, каждая табличка - это скорбный знак уничтоженной в зародыше человеческой жизни. Интересно было бы узнать, хоть приблизительно - сколько же куколок понадобилось бы в нашей стране, если б такой, не очень гуманный, но все же честный и сдерживающий бездумные страсти способ скорби был внедрен у нас?!
Так вот, у хантов все наоборот: ленточки - это благодарные знаки интимных отношений с одновременной застенчивой просьбой женщин к Высшему Судье - простить грешные дела и не карать за них шибко строго. Однако карать и судить хантов почти уже не за что, сама жизнь, склонность к вину уже покарали их - лишь на одной крепенькой березке был навязан пучок ленточек, выцветших на ветрах и дождях. На других же деревцах совсем свеженькие ленточки, хотя и шелковые или из синтетического нарядного материала, весьма и весьма реденькие, слабо обвисшие, как будто случайно сюда ветром занесенные.
Есть у нас такая благородная черта, часто показушная - заступаться за бедные и угнетенные народы стран капитала. И еще за жизнь животных борцы мы неутомимые. Как рыдали на улицах, и по радио, и по телевидению, когда какой-то негодяй или негодяйка забыли собаку на Внуковском аэродроме!.. Ка-акой шум подняли, когда Раймонда Дьен легла на рельсы, преградив путь военному поезду, следовавшему из Франции в Африку, и за нарушение железнодорожных правил препровождена была в тюрьму; в каком-то тридевятом государстве упрятали за решетку Джамилю Бухиред - так все возмущались, что сделалось совсем некогда припомнить о миллионах своих сограждан, гибнувших в отечественных концлагерях. А как мы жалели Поля Робсона?! Один мой знакомый сержант, прямо из госпиталя угодивший на север Пермской области за не совсем своевременный и удачный комментарий к сводке побед на фронте, даже стих сочинил в защиту Поля Робсона; бия себя в грудь кулаком, кричал он со сцены лагерного клуба: "Так приезжай же к нам, товарищ Робсон, и будешь ты свободен, как и я!"
Начальник "Усольлага" и "Ухталага" и прочие генералы и полковники плакали вместе с женами и детьми своими, слушая поэта с номером на спине так им жалко было заокеанского бедного певца.
Помню, как в кинотеатрах Игарки, в самый разгул ссылок и репрессий под звуки колыбельной, под умильные слезы детей и баб бывших кулаков и всяческого вреднющего "элемента", на полотнище киноэкрана добрые советские люди передавали очаровательного негритенка, спасая его от кровожадного вампира-империалиста. В это время за город, в лесотундру, в неглубокие ямки, выбитые в вечной мерзлоте, везли и везли гробы, в том числе и детские, всех почти народов, мыкающихся и гибнущих на самом краю земли, в самом интернациональном городе той поры.
И еще помню, как летом на длинной, отлогой косе, на подмытых низких берегах нежно зеленеющих тальниками островов - Самоедского, Тальничного, Медвежьего - возникали островерхие чумы с синим, мирно качающимся над конусом чума дымком. Сюда, на острова, летом прикочевывали семьи совсем малых, ныне почти исчезнувших народов кето, нганасан и долган - ловить в Енисее красную ценную рыбу - осетров, стерлядей.
Дети природы - они были доверчивы до глупости, так нам, испорченным цивилизацией и бурными революционными преобразованиями людям, казалось в ту пору. С беззаботной, детской верой относились рыбаки ко всему, что окружало их. Набросают в песчаные светловодные лагуны пойманную стерлядь, осетров, пароход пристанет, гости попросят рыбы - махнут рукой, идите, мол, берите...
Бывало, заберут у них всю рыбу, до хвостика, - недоумевают: зачем так много взяли? Ведь на варю надо брать, потом можно еще добыть - у природы на всех всего припасено.
Рыбу на засольный пункт сдадут добряки-рыбаки, а тут шторм, к ловушкам выплыть невозможно, живут впроголодь, ждут, когда стихии успокоятся. Ягоды никогда не брали - захотелось ягод поесть, идут пощипать голубики, морошки, черники, смородины. Ничего они впрок не заготавливали - кочевники же. Олень, а значит, мясо, шкуры, жир, тепло - бежит за нартой и в упряжке нарты; зверь по тундре и по лесу ходит, рыба в воде бродит, птица по небу летает, куропатка по снегу бегает - вода и еда - вот они! Бери, пей, ешь. Дети необъятной мирной земли, они не знали, что такое браконьерство, воровство, драки, насилие, и долго не принимали "просветителей", явившихся к ним со "своим уставом" и привычкой заставлять всех жить по ихнему, как им казалось, шибко прогрессивному и передовому уму.
Судьбе было угодно свести меня с несколькими вепсами. С Анатолием Петуховым, писателем из вепсов, живущим в Вологде, я бывал в тайге, на рыбалке, в семье его, у матери и брата Евгения, и поныне работающего учителем в средней школе поселка Новленский, под Вологдой, на берегу Кубенского озера.
Народность вепсы обитала в совсем уж суровом, непроходимом болотистом краю меж южной оконечностью Карелии, северной частью Ленинградской и северо-западной окраиной Вологодской области. Здешняя природа не баловала щедротами жителей, тут все у нее бралось с великим трудом, упрямством и умением. И тем не менее мирные вепсы, которых я встречал, рослы, крепки телом и, что совершенно естественно, суровы характером, хотя тот же Евгений Петухов застенчив, деликатен, образован. На рыбалке же оба брата отходят, делаются говорливы. Рыбалку, природу оба любят без ума, и если б была возможность, так и не сходили бы с красивого Кубенского озера, когда-то изобильного рыбой, да какой! - нельма, карликовый сиг (нельмушка по-здешнему), судак, лещ, истекающий жиром, щука что акула, окунь, будто жених - наряден и нахален, и совсем исчезнувший деликатес - снеток.
Анатолий Петухов - охотник, зверобой и следопыт, хороший писатель, рассказчик - заслушаешься. Несколько замкнутый в городе, на людях, на природе он надежен, предан товариществу до самопожертвования (что не раз я испытал на себе).
Но печален и даже скорбен он становился, когда рассказывал о своей любимой, мало кому известной, лесной родине - Вепсии, где была своя письменность, фольклор, ремесла, орнаменты, особый уклад жизни, тайные лесные чуда, загадки, мистика, суеверие - все-все было свое!
И ничего не стало.
Народ рассеялся, почти ассимилировался от невнимания, наплевательского к нему отношения, административного равнодушия и преступной руководящей безалаберности.
Многие годы по заросшим, разрушенным дорогам каждое лето настойчиво ездил и ходил в родной край Анатолий Петухов. Потом перестал ездить - не к чему. Загадили Вепсию, выжгли жилища ее, поселки и кордоны дикие туристы, браконьеры, шатучие людишки. Ныне они же отчисляют от пенсий своих и зарплат трудовые рубли на сирот, на разрушенное ими прошлое - храмы, памятники культуры, на могилы, мемориалы и прочая, прочая, общество "Милосердие" создают, энтузиастами и патриотами слывут.
А что, если бы те же ленинградцы, вологжане, жители Карелии вместо того, чтобы в телевизоре маячить и себя хвалить, взяли бы да и отстроили то, что порушили, пожгли в той же хотя бы Вепсии, помогли восстановиться и вернуться в свои исконные леса, к древним очагам милой им родины. Где трудно, однако по-своему счастливо жилось этому маленькому, благородному, самоотверженно-трудолюбивому народу.
А что он таков, я мог убедиться, долгие годы наблюдая за Раисой Васильевной Петуховой - матерью Анатолия и Жени. Тихая, опрятная, она творила чудеса из всего, что попадает в руки, когда дело касалось пропитания. Никакой грибок, никакая рыбка, никакое перышко, шкурка, лапка, деревяшка, веточка не пропадали у нее даром, все шло в обиход и оборот.
Не уродились добрые грибы, она наломает каких-то опяточек, белоножек, синюшек, все, на что мы, верхогляды, наступаем, соберет, изрубит сечкой, поместит в кадушку или туесок, засыплет укропиком, лесными травками, приправит чесночком либо перышками чеснока, которые чаще всего выбрасываются, зальет постным маслицем, зимою подаст на стол - только ложки мелькают.
Принесут сыновья рыбу нельму - на балык ее, в пряное соленье; щуку - в печь - коптить; жир с рыбьих кишок оберет, перетопит, потроха перемоет, изжарит, мелочишку набросает на под русской печи - зимой уха из сушенки объеденье. Бойким на язык, современным интеллектуалкам поучиться бы семьи кормить и дом обихаживать у таких женщин, как Раиса Васильевна, а рыбозаводам и всяким пищеобрабатывающим предприятиям, превращающим добро в дерьмо, перенять бы в этом доме умение и крестьянские "хитрости", название которым - радение в труде.
И вообще поучиться бы у разогнанных крестьян всех народностей совестливости, опрятности, упорству в ведении хозяйства, бережливости ко всему, что живет, растет вокруг нас. К сожалению, уже совершенно больная, доживает век свой Раиса Васильевна не в родных лесах, не среди светлых озер и неторопливых речек, не среди песенного птичьего грая, а в казенной избе, под окнами которой дымит, грохочет несущаяся куда-то колесная и прочая техника. Но под теми окнами все равно каждое лето пестрели желтые цветочки, на задах дома зеленели овощи на махоньком, немудреном огороде.
Анатолий Петухов по зову крови и совести начал назначенную ему судьбой работу, скорее даже борьбу (без борьбы у нас никак невозможно) за воскрешение своего края и народа - пишет и печатает статьи, сколачивает из вепсов, разбродно живущих по стране, общество активистов и патриотов для важного этого дела. И зная, как у нас приживается и пробивается всякое доброе начинание, какие препоны, пренебрежение, непонимание и даже сопротивление встретят они на своем благородном пути, все же желаю им крепости духа, терпения и многих сил для работы, которую без них и за них никто не сделает.
И еще об одной беде или нелепости, связанной с малыми народами, мне хочется рассказать.
В Эвенкии и вокруг нее как-то давно и последовательно уничтожается оленье дело - основы основ жизни северных народов. Не хватает пастухов, животных косят болезни, борясь за продовольственную программу, диких оленей варварски истребляют под видом заготовки мяса и шкур узаконенные заготовители - те же браконьеры, только еще более разнузданные и безответственные, поскольку не сами по себе они истребляют животных, а по заказу, государственному договору и за хорошие деньги.
И вот еще одно "мудрое" решение - разгородить леса и пастбища в Эвенкии, заставить неорганизованные стада оленей, как коров, пастись выгонно-привязным способом, ходить вдоль забора, не выедать и не выбивать как попало пастбища, быть всегда на глазах, не удручать добрых людей анархическим поведением и хождением по местности, обходиться вообще без пастухов, оставив их лишь в качестве наблюдателей и помощников во время отела - экая соблазнительная перспектива, на нее и денег не жалко экономная экономика все равно себя оправдает. Однако боюсь, что оленя, как корову, на веревку не привязать - все же животное полувольное, да и веревок не хватит.
Все заборы, намеченные по плану, еще не загорожены, но с вертолета видно их ниточку на протяжении сотен километров - свежие, неожиданные, пугающие глаз. Эвенки, с некоторых пор настороженно воспринимающие всякие загороди, особенно в нехоженой, глухой тайге, примолкли, ждут худого дела от этого новшества, не проявляют надлежащего энтузиазма.
Вертолет садится на деревянную площадку в новом поселке оленеводов. Собаки сбежались, детишки идут-косолапят, народ из избушек, так-сяк стоящих, выглядывает.
Большой начальник прилетел, бригадира покликали.
Пришел молодой, грустный эвенк, присел на крыльцо конторы, хмурится, прутиком себя по сапогу постегивает. Большой начальник спрашивает: "Почему ничего не делаете! Сидите? Спите? Где олени?". "Там", - махнул на редкий лиственничный лес бригадир. "Где там? Где там?" - загорячился большой начальник. "Не знаю", - тихо уронил бригадир. "Да как же это ты не знаешь?! Ты зачем здесь?" - "Не знаю зачем..."
На крик перешел большой начальник. Бригадир и вовсе умолк, опустил голову, прутиком чертит по земле. На лице его полное ко всему равнодушие и тоска, безмерная тоска. Мне показалось, он через какое-то время вовсе слышать большого начальника и внимать ему перестал. Привык. Ко всему привык, Обтерпелся. Собаки вот напугались, отпрянули от крыльца, улеглись, подальше от греха, и тут же задремали, изредка, не открывая глаз, терли себя лапой по носу, прядали ушами, стряхивали редких, совсем их мало беспокоящих комаров. Большой комар и тот улетел следом за оленями, которые, игнорируя новаторский забор, ушли куда-то, бродят себе, едят мох и грибы, спят и размножаются, пока еще без искусственного осеменения, коим измучили, унизили, довели до вырождения обобществленный рогатый скот.
Так мы и улетели ни с чем из неряшливо, как попало построенного поселка, с лужами меж домов, обнажившимися кочками, помойками подле крыльца, пнями-выворотнями, щепой, корой, разбросанным повсюду лесом, досками, недостроенным общежитием для специалистов по оленеводству, которые должны будут жить и наблюдать, как осуществляется программа по науке, по модели, созданной не то в Якутии, не то в Ленинграде, может, и еще дальше от здешних лесов, пастбищ оленей, и коренных жителей - эвенков, потерявших всякую веру в новое хозяйствование, отстраненных от векового кочевого уклада жизни, той жизни, которой они прожили века, доказали свою жизнеспособность.
Отупели они от нахлынувшей на них информации насчет новейших достижений и передового опыта, от указаний и криков начальства, от плохого снабжения - дают по банке тушенки на неделю, на семью, крупы, лапши, сахару, оленей есть не разрешают, рыбу ловить не дают, после охотничьего сезона ружья изымают - в лесу ничего не добудешь. Ребятишки все так же, как и до войны, чумазы, но худы, взрослые курят, скрипуче кашляют, плюются...
Снова вспыхнул туберкулез по Северу, сократились средние сроки жизни северян до такой отметки, что и называть вслух цифру стесняются. Зато очень рьяно во всех газетах заступаемся мы за американских и австралийских аборигенов - вот ведь какая у них вопиющая несправедливость - средний уровень жизни американцев повысился до семидесяти лет, а бедные аборигены и индейцы живут всего шестьдесят.
Очень уж любим мы считать кумушек за океаном, но лучше б на себя оборотиться и с толком расходовать те же деньги, ухряпанные на заборы, поселки, моторки, на всякие чаще всего вовсе ненужные руководящие бумаги, институты, которые изучают проблемы Севера, в том числе и медицинские, но не лечат больных. Никто не помогает делом северным народам, но все поучают, наставляют. По северным землям бродят экспедиции каких-то наук, уродуют тундру, гробят леса и растительность, истребляют птицу, зверя, рыбу, портят водоемы, оттесняя все дальше и дальше в горы, в голые пространства коренные народности, губя их пьянством, развратом и безразличием к их судьбе.
Сами же представители этих народностей, выбившиеся на должности, на руководящие посты, ведут себя отчужденно от соплеменников, устраняются от них, знать ничего не хотят об их бедах и нуждах, по сути, ведут себя предательски по отношению к собратьям своим и болезненно реагируют на всякие замечания, на всякое правдивое слово о жизни и делах родного края. Стоило писателю Алитету Немтушкину приподнять немного дымовую завесу над жизнью родной земли и родного эвенкийского народа, коснуться больных вопросов хозяйствования, как поднялись кабинетные бури, послышались телефонные вопли, полетели письменные протесты; "Клевета! Очернительство! Непонимание национальной политики! Недооценка новой экономической платформы! Антиперестроечные настроения! Не пускать Немтушкина в Эвенкию!"
Демагогия, она и в тайге, и в тундре той же масти, того же тона и окраски, что и в промышленных гигантах, в столицах и по-за ними - бюрократ везде одинаков и принципы борьбы у него всюду одинаковы, давно испытанные не пущать и давить!
0-о-ох, вспоминали мы и вспомним, еще не раз вспомним, очень скоро вспомним горькую русскую пословицу: "Что имеем - не храним, потерявши плачем..."
В то время, пока кипели и кипят страсти в газетах, журналах, залах заседаний, в застольях, в служебных кабинетах, в домах и чумах местных жителей, уже идут по всей эвенкийской тайге изыскательские работы проектировщиков. Ошеломляюще безграмотная туруханская газета "Маяк Севера" в трех номерах печатает очерк одного из "покорителей" природы, забыв поставить его фамилию. "Покорителя" этого не трогали и не трогают ничьи вопли, стенания, всевозможные высказывания, статьи, собрания, он с умилением, с поползновениями на лирическую литературу пишет как о деле, давно и окончательно решенном, о труде проектантов: "Многоводная Нижняя Тунгуска, пробив своей колоссальной энергией русло, ущелья в крепких скалах... В одном из таких ущелий, в 120 километрах (есть и еще один вариант - 36 километрах от устья) намечается построить небывалой мощности Туруханскую ГЭС - 20 миллионов киловатт. В половодье Нижняя Тунгуска в нижнем течении несет около 50 тысяч кубометров воды в секунду. На "ура" эту реку не возьмешь!"
Вот так вот! Брали, брали на "ура" Каму, Волгу, Дон, Днепр, обуздали все более или менее приметные реки страны, погубили Арал, Иссык-Куль, обезобразили Азовское море, Каспийское море, нанеся ему сокрушительный, штурмовой удар под Кара-Богазом. А теперь вот новые времена, новые песни и "производственные" отношения.
Да только плохо верится в порядок и деловитость отечественных гидростроителей. При громадной удаленности и недоступности Нижней Тунгуски, отсутствии людских и прочих ресурсов "стройка века" влетит в такую копеечку, такой штурмовщиной и приписками может кончиться, что и представить это трудно людям, не видавшим, допустим, окончания строительства Камской ГЭС. А ведь она - птичка-невеличка в сравнении с Туруханским коршуном, который "искогтит" не только весь север нашей страны, но может пустить с молотка всю отечественную экономику - надо себе только вообразить расходы на одно лишь строительство двух- или трехтысячекилометровой железной дороги Красноярск - Лесосибирск Туруханск. Стройка эта планируется ради стройки, стало быть, временной "транспортной схемой", как ее уклончиво и "грамотно" именует безымянный автор очерка "Первая палатка", суля "высокую экономическую эффективность нового гидроузла".
"Свежо предание..." Такую же вот, не просто высокую, а "сверхвысокую экономическую эффективность" нам сулили от БАМа, песни про это и поэмы слагали. Ныне все умолкло. Ржавеют на БАМе рельсы, и глашатаи-славословы ждут не дождутся: что бы еще и где бы еще прославить. Но пока они соберутся из столиц, пока снарядятся на Угрюм-реку - жди, если дождешься, хочется уже сейчас славы, шума, похвал за дерзость, героизм и разворотливость.
Вот и витийствует на серых полосах "Маяка Севера" свой, доморощенный патриот-гидростроитель. Не ведая стыда, о "выгодах" поет и ни слова о том, сколько бед стране и народу нашему нанесли героические преобразователи хозяйства нашего и покорители пространств. Ни нашествие монголов, ни многочисленные войны, бушевавшие на полях России и Украины, даже такие разорительные, как гражданская и Отечественная, не принесли нам столько бед, такого урона, как наши "первопро- ходцы" и следом за ними ордой кочующие гидро- и всякие прочие ретивые строители.
Разумеется, они родились, возникли и распоясались не сами по себе - их произвела система нашего отечественного хозяйствования, система шапкозакидательства, безответственного планирования, система оголтелого словоблудия, в котором часто тонут и здравый смысл речей, и польза дела вперед, вперед, не считаясь ни с потерями, ни с запретами, ни с мнением народа, - все для победы! А - "за ценой не постоим"...
Есть слух, что безумный проект - хотя гидростроители и сделали уступки, посулились на сколько-то метров снизить тело плотины и чуть поубавить водохранилище - будто бы не утвержден "в верхах". Пока! Но освободившиеся от строительства Курейской ГЭС землепроходцы ведут в Туру дорогу, шевелятся в лесах какие-то экспедиции, едут разные комиссии в Эвенкию, шныряет по начальству юркий, пробивной народ, и тихим, умиротворящим валом катится: "Да, будем строить, но Средне-Енисейскую ГЭС. Чисто будем строить. Уступами. Никакого вреда, полная выгода стране, народу, Сибири..."
И опять - в самом красивом, самом недоступном месте, зато - створ!
Ах этот створ, так бы его и переэтак! Ведь упрятал же Создатель дикие ущелья в недоступные, в неприступные дали. Добрались, забрались! "Человек проходит как хозяин..."
Ну и хозяин! Да-а! Еще раз и который раз ошиблась небесная канцелярия, опечатку сделала природа, назначив двуногого зверя хозяином прекрасной планеты, достойной более разумного и вежливого сына, распорядителя и жителя.
Ведь казним, обираем, отламываем куски, запоганиваем моря, реки и пашни не одни мы - со всех сторон, со всех углов ползут по земле безумные и бездумные твари, и за ними тянется черный, немой след - сожженная земля, темное небо, мутные воды, трупы птиц, животных и свои, человечьи, трупы, все чаще и чаще - трупики, изуродованные житьем в поганстве, в пьяном и кровавом угаре, - дети, наше будущее. Земля, планета дошла уже до инвалидного состояния.
Остановись, отринь гордыню, спроси себя, человек, пока еще не совсем поздно: зачем ты явился на этот свет? Жить или в безобразиях, во зле и хамстве подыхать пришел на землю? Или помутившийся разум и свету хочет мутного, непроглядного, поганая жизнь и кончины поганой хочет?..