Он ненадолго замолкает.
— Тогда почему ты об этом спрашиваешь? Рейчел, если тебе что-то известно…
— Мне ничего не известно, — заверяю я. — Я ничего не видела.
— Зачем ты ходила в дом Хипвеллов в понедельник? Пожалуйста, скажи мне, чтобы я мог успокоить Анну. Она нервничает.
— Мне надо было ему кое-что рассказать. Нечто, что я считала важным.
— Ты ее не видела, но рассказать было что?
Я медлю с ответом. Я не знаю, стоит ли посвящать его в детали или пусть о них знает только Скотт.
— Это связано с Меган, — говорю я. — У нее был роман.
— Подожди, разве вы были знакомы?
— Немного, — говорю я.
— Откуда?
— Мы познакомились в ее галерее.
— Понятно. И кто он?
— Ее психотерапевт, — объясняю я. — Камаль Абдик. Я видела их вместе.
— Правда? Тот парень, которого арестовали? Мне казалось, что его отпустили.
— Отпустили. И в этом виновата я. Потому что я ненадежный свидетель.
Том смеется. Добродушно и точно не с издевкой.
— Ну что ты, Рейчел. Ты все сделала правильно, сообщив об этом. Я уверен, что дело не в тебе.
Где-то на заднем фоне слышится лепет ребенка, и Том что-то говорит, отвернувшись от трубки, — что именно, мне не слышно.
— Я должен идти, — прощается он, и я представляю, как он кладет трубку, подхватывает малышку, целует ее и обнимает жену.
Мое сердце будто пронзают кинжалом и проворачивают лезвие несколько раз.
Понедельник, 29 июля 2013 года
Утро
Сейчас 8.07, и я снова в поезде. Якобы еду на работу. Кэти провела с Дэмиеном все выходные, и, когда мы увиделись вчера вечером, я не дала ей шанса меня отругать. Я сразу начала извиняться за свое поведение, сказала, что мне действительно очень стыдно, но я взяла себя в руки и начинаю с чистого листа. Она приняла или сделала вид, что принимает мои извинения. И даже обняла меня. Само понимание — по-другому и не скажешь.
О Меган в новостях практически не упоминалось. «Санди таймс» опубликовала комментарий о некомпетентности полиции, в котором кратко излагалась суть дела, и неназванный источник из Королевской прокурорской службы назвал это примером, когда «полиция поспешила арестовать человека на основе непроверенных или сомнительных доказательств».
Мы подъезжаем к семафору. Я слышу знакомый скрежет, чувствую толчок, и электричка замедляет ход, а я смотрю на дом, потому что не могу удержаться, но смотреть там не на что. Двери закрыты, а шторы опущены. Видно только, что идет дождь и мутная вода собирается в лужи в нижней части сада.
Подчиняясь внезапному порыву, я выхожу на станции Уитни. Том не смог мне помочь, но, возможно, поможет другой — тот самый рыжий. Я жду, пока все сошедшие пассажиры не спустятся по лестнице вниз, и сажусь на скамейку на открытой платформе. Может, мне повезет. Я увижу, как он садится в поезд, пойду за ним и поговорю. Ничего другого мне не остается, это мой последний шанс. Если и тут ничего не выйдет, то придется смириться. Без вариантов.
Проходит полчаса. Каждый раз, когда я слышу шаги на ступеньках, мой пульс учащается. Каждый раз, когда я слышу стук шпилек, меня охватывает трепет. Если Анна увидит меня здесь, то добром для меня это не кончится. Том предупреждал. Он уговорил ее не обращаться в полицию, но если я все равно…
Четверть десятого. Если только он не начинает работать очень поздно, то я его пропустила. Дождь усилился, а мне не хочется бесцельно болтаться по Лондону весь день. Из денег у меня только десятка, которую я одолжила у Кэти, и мне надо на нее продержаться, пока я не наберусь смелости взять взаймы у матери. Я спускаюсь по лестнице, собираясь перейти на другую платформу по подземному переходу, чтобы вернуться в Эшбери, и тут замечаю Скотта, который торопливо отходит от газетного киоска напротив входа на станцию, закрывая лицо поднятым воротником.
Я бегу за ним и догоняю на углу возле подземного перехода. Я хватаю его за рукав, и он, вздрагивая, оборачивается.
— Пожалуйста, — говорю я, — мы можем поговорить?
— Господи Боже! — возмущается он. — Какого черта вам надо?
Я отстраняюсь от него и поднимаю руки.
— Извините, пожалуйста, извините. Я хотела принести извинения и объяснить…
Дождь превратился в настоящий ливень. На платформе кроме нас никого нет, и мы оба промокли до нитки. Скотта разбирает смех. Он вскидывает руки и не может остановиться.
— Пойдемте в дом, — говорит он. — Мы здесь утонем.
Он ставит чайник и поднимается наверх, чтобы принести мне полотенце. В доме сейчас не так чисто, как неделю назад, и пахнет уже не антисептиком, а какой-то сыростью. В углу гостиной лежит пачка газет, на журнальном столике и на каминной полке стоят грязные кружки.
Появляется Скотт и протягивает мне полотенце.
— Помойка, я знаю. Мать сводила меня с ума, постоянно за мной что-то убирая и вытирая. Мы немного повздорили, и несколько дней ее не было.
Звонит его мобильный, он смотрит на экран и убирает телефон в карман.
— Ну вот, легка на помине. Никак не оставит меня в покое.
Я прохожу за ним на кухню.
— Мне ужасно жаль, что все так вышло, — говорю я.
Он пожимает плечами:
— Знаю. И вашей вины тут нет. Я хочу сказать, что, наверное, не будь вы…
— Пьяницей?
Он стоит ко мне спиной и наливает кофе.
— В общем, да. Но у них все равно не было достаточных оснований предъявить обвинение.
Он протягивает мне кружку, и мы садимся за столик. Я замечаю, что одна из фотографий в рамке лежит лицом вниз. Скотт продолжает: