— Я была здесь. Я собиралась… поговорить с Томом, моим бывшим мужем, но я…
Он крепко зажмуривается и трет лоб.
— Погодите — вы были здесь и видели Анну Уотсон? И что? Я знаю, что Анна была здесь, она живет через несколько домов. Она рассказала полиции, что ходила на станцию около семи, но Меган не видела.
Он сжимает спинку стула, и я вижу, что его терпение иссякает.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я пила, — признаюсь я и чувствую, как мое лицо заливает краска стыда. — Я точно не помню, но мне кажется…
Скотт поднимает руку:
— Довольно! Я не желаю больше это выслушивать. У вас явные проблемы с вашим бывшим мужем и его нынешней женой. Это не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к Меган, разве не так? Господи, неужели вам не стыдно? Вы вообще представляете, через что мне пришлось пройти? Вы в курсе, что утром меня возили в полицию на допрос?
Он так сильно наваливается на спинку стула, что я жду, когда она с треском сломается.
— Да еще вы лезете со своей ерундой. Мне жаль, что ваша личная жизнь в полном дерьме, но она — цветочки по сравнению с моей. Уж поверьте! Поэтому прошу вас… — Он кивком показывает на дверь.
Я поднимаюсь, чувствуя себя глупо и нелепо. Мне стыдно.
— Я хотела помочь. Я хотела…
— Вы не можете помочь, разве не ясно? Вы не можете мне помочь. Мне никто не может помочь. Моя жена мертва, и полиция считает, что это я убил ее. — Он почти кричит, и на его щеках выступают красные пятна. — Они считают, что это я убил ее!
— Но… Камаль Абдик…
Стул врезается в стену с такой силой, что одна из ножек отлетает. Я испуганно отскакиваю, но Скотт неподвижен. Он стоит, опустив сжатые в кулаки руки.
— Камаль Абдик, — произносит он, сжав зубы, — больше не является подозреваемым.
Он говорит ровным тоном, но видно, с каким трудом ему это дается. Я чувствую, как ярость буквально переполняет его. Я хочу пройти к двери, но он стоит у меня на пути, загораживая скудный свет, проникающий в комнату.
— Знаете, что он говорит? — спрашивает он, отворачиваясь, чтобы поднять стул.
Естественно, я не знаю, но мне снова кажется, что он разговаривает не со мной.
— Он много чего говорит. Что Меган была несчастлива, что я был ревнивым и подозрительным мужем и — как это? — эмоциональным насильником. — Его лицо искажается от отвращения. — Камаль утверждает, что Меган меня боялась.
— Но он же лжет!
— И не он один. Подруга Меган, Тара… она говорит, что Меган иногда просила ее прикрыть, чтобы она соврала, где Меган была и чем занималась.
Он ставит стул на место, и тот падает. Я делаю шаг в сторону прихожей, и он переводит взгляд на меня.
— Я виновен, — произносит он, и его лицо искажает му́ка. — И без всякого суда.
Он отбрасывает ногой сломанный стул в сторону и садится на один из трех оставшихся. Я застываю на месте, не зная, как быть.
— В кармане был ее телефон, — произносит он, но так тихо, что я с трудом разбираю слова и подхожу на шаг ближе. — На нем осталось сообщение от меня. Последние мои слова ей, последнее, что она прочитала: «Убирайся к черту, лживая сука».
Его голова падает на грудь, плечи трясутся. Я стою так близко, что могу до него дотронуться. Я поднимаю руку и, дрожа, касаюсь его шеи сзади. Он не отстраняется.
— Мне искренне жаль, — говорю я, и это правда, потому что, хотя меня и привел в шок сам факт, что он мог так с ней разговаривать, я знаю, что можно любить человека и наговорить ему жутких вещей в приступе гнева или от обиды. — Эсэмэска еще ничего не значит. Если у них больше ничего нет…
— Думаете?
Он выпрямляется и стряхивает мою руку. Я обхожу стол и сажусь напротив. Он на меня не смотрит.
— У меня был мотив. Я плохо… Я не отреагировал адекватно, когда она ушла. Я подозрительно долго ее не искал. И подозрительно долго ей не звонил. — Он издает короткий смешок. — И к тому же, по словам Камаля Абдика, склонен к эмоциональному насилию. — Он переводит взгляд на меня, и его лицо озаряет надежда. — Вы… вы можете поговорить с полицией. Сказать им, что это не так, что он лжет. По крайней мере рассказать, что я любил ее, что мы были счастливы.
Я чувствую, как меня охватывает паника. Он думает, что я способна ему помочь. Он на меня надеется, а у меня для него нет ничего, кроме лжи.
— Они мне не поверят, — едва слышно бормочу я. — Они мне не поверят, потому что я ненадежный свидетель.
В комнате повисает молчание, и слышно, как в стеклянную дверь бьется муха. Скотт ковыряет засохшую кровь на щеке, и я слышу, как ноготь скребет по коже. Я отодвигаю стул назад, и ножки скрипят по кафелю. Скотт поднимает на меня глаза.
— Вы были здесь, — произносит он, будто до него только сейчас дошло, что я говорила ему четверть часа назад. — Вы были в Уитни в тот вечер, когда пропала Меган?
Кровь у меня в ушах стучит так, что я едва его слышу. Я киваю в ответ.
— Почему вы не рассказали об этом полиции?
На его скуле дергается жилка.
— Я говорила. Я говорила им об этом. Но у меня не было… Я ничего не видела. Я ничего не помню.
Он поднимается, подходит к стеклянным дверям и отодвигает штору. Комнату мгновенно заливает нестерпимо яркий солнечный свет. Скотт стоит ко мне спиной, сложив руки на груди.
— Вы были пьяны, — констатирует он ровным голосом. — Но вы же должны помнить хоть что-нибудь! Вы должны… так вот почему вы все время возвращаетесь, верно? — Он поворачивается ко мне. — Почему вы все время мне звоните? Вам что-то известно.
Он говорит об этом, как о факте, не подвергая сомнению и не обвиняя.
— Вы видели его машину? — спрашивает он. — Подумайте. Синий «опель». Вы его видели?
Я качаю головой, и он сокрушенно вздыхает:
— Постарайтесь вспомнить! Что вы видели? Вы видели Анну Уотсон, но это ничего не значит. Вы видели… ну же! Кого вы видели?
Щурясь от солнца, я отчаянно пытаюсь собрать воедино обрывки воспоминаний, но все тщетно. Никаких зацепок, ничего полезного. Ничего, о чем можно рассказать. У меня была ссора. Или я стала свидетелем ссоры. Я споткнулась на ступеньках на станции, и мне помог подняться рыжеволосый мужчина. Мне кажется, он вел себя прилично, хотя теперь я его боюсь. Я знаю, что на голове у меня была рана, разбита губа, на руках синяки. Мне кажется, я помню, что оказалась в подземном переходе. Было темно. Я боялась и плохо соображала. Кто-то позвал Меган по имени. Нет, это было во сне. Не наяву. Я помню кровь. Кровь у себя на голове и руках. Помню Анну. А вот Тома не помню. Не помню ни Камаля, ни Скотта, ни Меган.
Он не спускает с меня глаз, ждет, что я скажу хоть что-нибудь, способное смягчить его боль, но сказать мне нечего.
— Тот вечер, — говорит он, — и есть ключ к разгадке.
Он присаживается на стол возле меня спиной к окну. На лбу и над верхней губой у него блестят капельки пота, а тело бьет мелкая дрожь, как при высокой температуре.