Я чувствую себя абсолютно разбитой, голова после сна тяжелая, будто налита свинцом. Когда пью, я практически не сплю. Отключаюсь на час или два, а когда прихожу в себя, чувствую тошноту от страха и от самой себя. Если выдается день, когда я не пью, то ночью после этого впадаю в тяжелое забытье, а утром не могу толком проснуться, не могу избавиться от сонливости, которая мучает меня долгие часы, а то и весь день.
Сегодня в вагоне мало пассажиров, и рядом со мной никто не сидит. Никто на меня не смотрит, я склоняю голову к окну и закрываю глаза.
Визг тормозов поезда будит меня. Мы у семафора. По утрам в это время года солнечные лучи падают на заднюю часть домов у полосы отчуждения, заливая их светом. Я почти чувствую тепло утреннего солнца на лице и руках, когда сижу за столом во время завтрака, а Том сидит напротив меня. Я босиком, ставлю свои ноги на его, поэтому у него они всегда теплые, и читаю газету. Я чувствую, что он смотрит на меня и улыбается, и меня заливает краска, поднимающаяся от груди к шее, что всегда со мной происходит, когда он смотрит на меня определенным образом.
Я с силой зажмуриваюсь, и Том исчезает. Мы по-прежнему стоим на семафоре. Я вижу в саду Джесс, а за ней выходящего из дома мужчину. В руках он что-то несет — возможно, кружки кофе. Я смотрю на него и понимаю, что это не Джейсон. Этот человек выше, стройнее и смуглее. Он — друг семьи, ее брат или брат Джейсона. Он наклоняется, ставит кружки на металлический столик во внутреннем дворике. Это двоюродный брат из Австралии, остановившийся у них на пару недель; старый друг Джейсона, шафер на их свадьбе. Джесс подходит к нему, обнимает за талию и целует долго и страстно. Электричка трогается.
Я не верю своим глазам. Сделав судорожный вдох, осознаю, что от изумления даже перестала дышать. Почему она так поступает? Джейсон любит ее, это видно, они счастливы. Я не могу поверить, что она с ним так поступает, он не заслуживает такого. Я чувствую глубокую обиду, как будто меня жестоко обманули. Знакомая боль наполняет грудь. Со мной такое уже случалось. Конечно, тогда боль ощущалось острее, но ее характер я помню. Такое не забывается.
Я узнала об этом тем же способом, каким в наши дни узнают обо всем — благодаря беспечности в общении при помощью электроники. Иногда это эсэмэска или голосовое сообщение; в моем случае это была электронная почта — современный след помады на воротничке. На самом деле это вышло случайно. Я не должна была трогать компьютер Тома, потому что он боялся, как бы я по ошибке не удалила что-то важное, или нажала не на ту кнопку и запустила в него вирус или троянскую программу, или что-то в этом роде.
— Техника явно не твой конек, верно, Рейч? — сказал он, когда я умудрилась случайно стереть все контакты из его списка электронных адресов. Так что я не должна была трогать его компьютер. Но мои намерения были самыми благими — мне хотелось как-то загладить вину за проблемы, которые я создавала в последнее время. Я хотела устроить нам поездку на четвертую годовщину свадьбы, чтобы мы вспомнили, как все было когда-то. Это должен был быть сюрприз, и мне было необходимо узнать его рабочий график. Вот почему я оказалась за его компьютером.
Я за ним не следила, не пыталась в чем-то уличить. Упаси Боже! Я вовсе не из тех ужасных подозрительных жен, которые роются в карманах у своих мужей. Однажды, когда он был в ванной, я ответила на звонок его телефона, чем буквально вывела его из себя. Тогда он обвинил меня в недоверии. Я чувствовала себя ужасно, потому что он по-настоящему обиделся.
Мне просто хотелось узнать его рабочий график, а он опаздывал на встречу и забыл выключить свой ноутбук. Это было как нельзя кстати: я посмотрела график и сделала для себя нужные пометки. Когда я закрыла окно браузера с календарем, на экране оказалась страница электронной почты. Там было одно новое письмо, и я на него кликнула. ХХХХХ. Просто строчка из букв X. Сначала я подумала, что это спам, а потом до меня дошло, что это поцелуи.
Это был ответ на сообщение, которое он отправил чуть позже семи, то есть несколько часов назад, когда я еще спала в нашей постели.
Я заснул вчера вечером, думая о тебе, и мне приснилось, что я целую твои губы, грудь, бедра. Утром я проснулся, и все мои мысли были только о том, как сильно мне хочется тебя гладить и ласкать.
Если ты думаешь, что я не потеряю рассудок, то ошибаешься. С тобой это невозможно.
Я прочитала его сообщения: их были десятки, и они хранились в папке «Настройки». Я выяснила, что ее зовут Анна Бойд и что мой муж в нее влюблен. Он постоянно об этом писал. Писал, что никогда раньше не испытывал такого чувства, что не может дождаться, когда они будут вместе, и что это обязательно случится.
У меня нет слов, чтобы описать, что я чувствовала в тот день, но сейчас в поезде меня захлестывает ярость. Ногти больно впиваются в ладони, в глазах щиплет. Я в бешенстве. Чувство такое, будто у меня что-то отняли. Как она могла? Как могла Джесс так поступить? Да что с ней такое? Разве жизнь их не была чудесной? Я никогда не понимала, как люди могут так беспечно причинять боль другим, следуя зову своего сердца. Кто сказал, что слушать свое сердце хорошо? Это чистой воды эгоизм, стремление все подчинить своим страстям. Меня переполняет ненависть. Если бы я сейчас увидела эту женщину, увидела Джесс, я бы плюнула ей в лицо. Я бы выцарапала ей глаза.
Вечер
На железной дороге какая-то проблема. Электричку до Стоука в 17.56 отменили, и ее пассажиры сейчас едут в моем поезде, так что все сидячие места в вагоне заняты. Мне, к счастью, место нашлось, правда, не у окна, а у прохода, и набившиеся в вагон люди вторгаются в мое личное пространство и то и дело задевают меня за плечо или колено. Я борюсь с желанием встать и с силой отодвинуть их всех назад. Стоявшая весь день жара меня измучила, мне кажется, что я дышу через маску. Все окна открыты, но даже при движении поезда ощущение такое, будто мы заперты в душной металлической камере. Моим легким не хватает кислорода. Меня тошнит.
Перед глазами постоянно прокручивается картина того, что произошло утром в кофейне. Мне кажется, что я по-прежнему нахожусь там и все на меня смотрят.
Я виню в этом Джесс. Я не могла выбросить из головы Джесс и Джейсона, ее поведение и его реакцию, скандал, который неизбежно разразится, когда он узнает, что мир, в котором он жил, рухнул, совсем как мой в свое время. Я шла, погруженная в свои мысли, не замечая ничего вокруг, и машинально толкнула дверь встретившейся по пути кофейни, забыв, что именно сюда часто заглядывают сотрудники «Хантингтон Уайтли», где я раньше работала. Я заметила их слишком поздно и выйти обратно на улицу уже не могла — они смотрели на меня, и их глаза на мгновение расширились. Однако они быстро пришли в себя и, изобразив на губах улыбки, приветственно замахали, приглашая присоединиться. Мартин Майлз с Сашей и Харриет, триумвират неловкости.
— Рейчел! — произнес Мартин, протягивая руки, чтобы заключить меня в объятия.
Я этого не ожидала, и мои руки так и остались висеть по швам, когда он притянул меня к себе. Саша и Харриет улыбнулись, чмокнув воздух и держась на расстоянии.
— Что ты здесь делаешь?
Я долго молчала, глядя в пол, и почувствовала, что начинаю краснеть. Понимая, что только все усложняю, натянуто рассмеялась и ответила:
— Собеседование. Я тут на собеседовании.
— Правда?
Мартин не мог скрыть удивления, а Саша и Харриет кивнули и улыбнулись.
— И что за фирма?
Я не могла вспомнить названия ни одной фирмы по связям с общественностью. Ни одной. И ни одного агентства недвижимости, не говоря уже о том, которому действительно были нужны сотрудники. Я просто стояла, потирая нижнюю губу указательным пальцем и качая головой. Наконец Мартин сам прервал молчание:
— Полная секретность, верно? Да, есть такие фирмы, которые настаивают на конфиденциальности, пока контракт не будет заключен официально.
Это была полная чушь, и он это знал и сказал это, чтобы помочь мне. Все это понимали, но сделали вид, что так оно и есть, и кивнули. Харриет и Саша смотрели мне за спину на дверь, им было неловко, и они не знали, что делать дальше.
— Пойду закажу себе кофе, — сказала я. — Не хочу опаздывать.
Мартин взял меня за локоть и произнес:
— Я очень рад тебя видеть, Рейчел.
Его жалость была почти осязаемой. За последние год-два своей жизни я поняла, насколько это унизительно — вызывать жалость. Раньше я этого не понимала.
Я намеревалась зайти в библиотеку «Холборн» на Теобальдс-роуд, но передумала и направилась в Риджентс-парк. Дошла до самого дальнего его конца, примыкающего к зоопарку, села на скамейку в тени платана, размышляя, чем заполнить время, и прокручивая в голове разговор в кофейне, вспоминала выражение лица Мартина, когда мы прощались.
Наверное, я пробыла там меньше получаса, когда зазвонил мобильник. Это был Том, и он звонил с домашнего телефона. Я представила, как он работает на своем ноутбуке на нашей солнечной кухне, но воспоминания отравляли обстоятельства его новой жизни. Она где-то рядом, готовит чай или кормит девочку, незримо отбрасывая тень на всю его новую жизнь. Я не ответила, и вызов переключился на голосовую почту. Я убрала телефон обратно в сумку и постаралась о нем не думать.
Я не хотела больше его слышать, во всяком случае сегодня; на сегодня и так уже достаточно неприятностей, а время всего пол-одиннадцатого. Я выждала минуты три, потом достала телефон и набрала голосовую почту. Я приготовилась к пытке: теперь мне мучительно больно просто слышать его голос, который раньше при общении со мной был веселым и легким, а теперь только увещевает, утешает или жалеет. Но звонил не он.
— Рейчел, это Анна.
Я нажала клавишу отбоя.
У меня перехватило дыхание, в голове закрутились сотни мыслей, а по телу побежали мурашки. Я поднялась, дошла до магазина на углу Тичфилд-стрит и купила четыре банки джина-тоника. Тут же открыла одну и быстро выпила, затем взяла вторую. Я повернулась спиной к дорожке, чтобы не видеть делающих пробежку людей, матерей с малышами и туристов. Если я их не вижу, то, как ребенок, могу считать, что и они меня тоже не видят. Я снова набрала голосовую почту.
— Рейчел, это Анна.
Долгая пауза.
— Мне надо поговорить с тобой о телефонных звонках.
Снова долгая пауза. Она разговаривает со мной и, как и все занятые жены и матери, одновременно делает что-то еще — убирается или загружает стиральную машину.
— Послушай, я знаю, как тебе сейчас нелегко, — говорит она, словно не имеет к этому никакого отношения, — но ты должна прекратить постоянно звонить нам по ночам. — Теперь ее тон сухой и раздраженный. — Мало того, что ты будишь нас, ты будишь Эви, а это недопустимо! Мы потом никак не можем ее успокоить.
«Мы не можем ее успокоить». Мы. Нас. Наша маленькая семья. Со своими проблемами и укладом. Сука!
Да она кукушка, подбросившая свои яйца в мое гнездо! Она отняла у меня все! Она отняла у меня все, а теперь звонит и говорит, что мои страдания причиняют ей беспокойство?
Я приканчиваю вторую банку и открываю третью. Блаженное воздействие алкоголя приносит облегчение всего на несколько минут, а потом мне становится нехорошо. Я пью слишком быстро даже для себя, нужно сбавить обороты: если продолжать в том же духе, то добром это не кончится. Я сделаю нечто, о чем буду потом жалеть. Я собираюсь позвонить ей сама и сказать, что мне наплевать на нее, и на ее семью тоже, и что меня не волнует, будет ли ее ребенок вообще когда-то спать до конца своей жизни. Я собираюсь сказать ей, что слова, которые он ей писал — насчет потери рассудка, — он точно так же писал мне, когда у нас все начиналось, и еще он называл меня своей вечной любовью. И это было до нее. Это даже не его слова — он украл их у Генри Миллера. Все, что у нее есть, уже было в употреблении. Интересно, что она скажет на это? Я хочу позвонить и поинтересоваться, как ей живется в моем доме, в окружении купленной мною мебели, как ей спится в постели, которую я с ним делила так много лет, каково это — кормить ребенка на кухонном столе, на котором он меня трахал?
Меня до сих пор поражает, что они решили остаться там, в том доме, в моем доме. Я не могла поверить, когда он мне сказал. Я любила этот дом. Именно я настояла на его покупке, несмотря на близость к железной дороге. Мне нравилось, что рядом проложены пути, нравилось смотреть на проходящие поезда, нравилось слышать старомодный перестук колес, а не рев двигателей автобусов междугороднего сообщения. Том говорил, что со временем старые пути заменят и тогда мимо нас будут мчаться скоростные экспрессы, но мне в это не верилось. Я бы осталась жить в этом доме и выкупила у Тома его долю, будь у меня деньги. Но денег не было, а после развода мы не могли найти покупателя за достойную цену, так что он сказал, что сам выкупит у меня долю и останется в нем жить, пока не найдет покупателя за приличные деньги. Однако покупателя он так и не нашел, а вместо этого перевез сюда ее, и ей тут понравилось, и они решили остаться. Наверное, надо быть очень уверенной в себе и в нем, чтобы присутствие здесь раньше другой женщины совсем не смущало. Она явно не считает меня угрозой. Я думаю о Теде Хьюзе,[1] о том, как он перевез Асю Вевилл в дом, в котором раньше жил с Сильвией Плат, как она носила ее одежду, расчесывала волосы ее расческой. Я хочу позвонить Анне и напомнить ей, что Ася покончила с собой, отравившись угарным газом, в точности воспроизведя обстоятельства самоубийства Сильвии.
Судя по всему, джин и жаркое солнце сморили меня, и я задремала. Потом вдруг резко очнулась и начала лихорадочно шарить рукой по скамейке в поисках сумочки. Она была на месте. Кожа чесалась. По ней повсюду ползали муравьи — они были в волосах, на шее и груди. Я судорожно вскочила и принялась их стряхивать. Два подростка, пинавшие мяч неподалеку, перестали играть и, сложившись пополам от смеха, не сводили с меня глаз.