— Что еще, черт возьми, за история с запиской? — рявкнул он.
Я сказала, что выкинула ее.
— Я не предполагала, что тебе захочется ее читать, — ответила я. — Мне казалось, что ты, как и я, желаешь, чтобы она оставила нас в покое.
Он закатил глаза.
— Дело совсем не в этом, ты же знаешь! Конечно, я хочу, чтобы Рейчел оставила нас в покое. Но чего я не хочу, так это чтобы ты начала подслушивать мои телефонные разговоры и читать мою почту. Ты…
— Что я?
— Ничего. Просто ты становишься похожей на нее.
Это был удар под дых. Я разревелась и убежала наверх в ванную. Я сидела там и ждала, что он придет меня успокоить и поцеловать, как это обычно бывало, но примерно через полчаса он крикнул снизу, что поехал на пару часов в тренажерный зал, и я не успела ответить, как хлопнула входная дверь.
И вот теперь я веду себя точь-в-точь как она: допиваю полбутылки красного, оставшегося от ужина, и копаюсь в его компьютере. Ее поведение становится понятней, когда я чувствую себя как сейчас. Нет ничего больнее и разрушительнее подозрения.
Я все-таки подобрала пароль: это «Бленхайм». Безобидное и немудреное название улицы, на которой мы живем. Я не нашла в почте никакого компромата: ни грязных фоток, ни страстных писем. Я полчаса читаю его переписку по электронной почте, и она такая безумно скучная, что о поводах для ревности и речи быть не может. Я захлопываю крышку компьютера и убираю его. Вино и нудная переписка Тома здорово поднимают мне настроение. Я убедилась в беспочвенности своих подозрений и в том, что вела себя глупо.
Я иду наверх почистить зубы — не хочу, чтобы он знал, что я снова пила, — и потом решаю постелить чистые простыни, капнуть на подушки духами и надеть черные шелковые трусики, которые он подарил мне в прошлом году. А когда он придет, я сумею загладить вину.
Стаскивая с постели старые простыни, я натыкаюсь ногой на черную сумку, засунутую под кровать: с этой сумкой он ездит в тренажерный зал. Он забыл ее. Уехал час назад и не вернулся за ней. Внутри у меня все опускается. Может, он просто плюнул на зал и решил зайти в паб? А может, у него есть запасной комплект одежды в его шкафчике в зале? Или он сейчас с ней в постели?
Чувствуя тошноту, я опускаюсь на колени и проверяю содержимое сумки. Все его вещи здесь, чистые и готовые к занятиям. Его спортивные брюки — он бегает только в них. И еще я нахожу мобильник. Мобильник, которого никогда не видела раньше.
Я сажусь на кровать, сжимая его в руке, — сердце у меня вот-вот выскочит из груди. Я хочу включить его, зная, что не удержусь от искушения, и понимая, что наверняка об этом пожалею, потому что ничего хорошего я точно не узнаю. Никто не держит второй телефон в сумке для тренировок, если не хочет ничего скрывать. Голос разума призывает меня вернуть его на место и забыть о нем, но я не могу. Я нажимаю кнопку включения и жду, когда загорится экран. Жду и жду. Но он так и не включается — аккумулятор разряжен. Я чувствую, как по телу растекается облегчение, будто в него ввели морфий.
Мне легче не только оттого, что я не знаю, но и оттого, что разряженный аккумулятор означает: телефоном не пользуются, он не нужен. У мужчины, переживающего бурный роман, такого быть не может. Он будет постоянно носить его с собой. Не исключено, что это его старый аппарат, который бог знает сколько лежал в шкафчике в зале, а у него все не доходили руки его выкинуть. Может, это даже не его телефон — он нашел его в зале, собирался отдать служащему на регистрации и забыл.
Я оставляю постель наполовину разобранной и спускаюсь в гостиную. В нижней части журнального столика есть пара ящичков, куда мы складываем разную мелочевку: рулоны скотча, переходники для розеток, рулетки, дорожные наборы иголок, старые зарядные устройства для мобильных телефонов. Я нахожу три зарядных устройства и проверяю их. Второе подходит. Я подключаю его и телефон за тумбочкой со своей стороны кровати и жду.
В эсэмэсках в основном время и даты. Даже не даты, а дни. «В 3 в понедельник?» «Пятница, 4.30». Иногда отказ. «Завтра не могу». «Не в среду». Никаких объяснений в любви, никаких явных предложений. Просто эсэмэски, примерно с дюжину, и все с неопределяемого номера. В адресной книге никаких контактов, а журнал вызовов очищен от записей.
Все даты телефон регистрировал автоматически. Встречи продолжались много месяцев. Почти год. Когда я понимаю это и вижу, что первая эсэмэскка датирована сентябрем прошлого года, мне ставится нехорошо. Сентябрь! Эви тогда было шесть месяцев. Я была еще толстой, некрасивой, измотанной, и мне было не до секса. Но тут меня разбирает смех, потому что это просто глупо и не может быть правдой. В сентябре мы были на седьмом небе от счастья, от любви друг к другу и к нашей малютке. Он не мог крутить роман, никак не мог видеться с ней все это время. Я бы узнала. Это не может быть правдой. Телефон не его.
И все же. Я достаю тетрадку со своими уликами преследования и сравниваю звонки со временем встреч, организованных по телефону. Некоторые совпадают. Какие-то были за день-два до встречи, какие-то — через день-два после нее. Некоторые вообще никак не связаны.
Мог ли он все это время с ней встречаться, а мне рассказывать, что она не дает ему прохода и преследует, мог крутить с ней роман за моей спиной? Но зачем звонить ей по городскому, если для связи у них имелся этот номер? Как-то не стыкуется. Если, конечно, она не звонила нарочно, чтобы я узнала. И чтобы наши отношения испортились.
Тома нет уже почти два часа, и скоро он вернется. Я заправляю постель, убираю свой журнал и его телефон в тумбочку, спускаюсь вниз, выливаю остатки вина в бокал и быстро выпиваю. Я могла бы ей позвонить. И устроить скандал. Но что я ей скажу? С моральной точки зрения особых прав на это у меня нет. К тому же я не уверена, что смогу выдержать, когда она с удовольствием сообщит, что все это время меня водили за нос. Если раньше он проделывал это на пару с тобой, будь готова оказаться в роли обманутой жены сама.
Я слышу шаги за дверью и знаю, что это он: я узнаю его походку. Ставлю бокал в раковину и, опираясь на столешницу, жду, когда он войдет. В ушах стучит кровь.
— Привет! — говорит он. У него виноватый вид, и язык слега заплетается.
— В тренажерном зале стали подавать пиво?
Он улыбается:
— Я забыл сумку с вещами. И заглянул в паб.
Как я и думала. Или он считал, что я так подумаю? Том подходит ближе.
— А чем занималась ты? — интересуется он, продолжая улыбаться. — У тебя виноватый вид. — Он обнимает меня за талию и притягивает к себе. Я чувствую запах пива у него изо рта. — Чем-то нехорошим?
— Том…
— Тсс, — говорит он, целуя меня в губы, и начинает расстегивать на мне джинсы.
Он разворачивает меня к себе спиной. Я не хочу, но не знаю, как об этом сказать, закрываю глаза и стараюсь не думать о том, что он был с ней. Я пытаюсь оживить в памяти первые дни нашего знакомства, когда мы оба рвались в пустующий дом на Крэнхэм-стрит, изголодавшиеся друг по другу и ненасытные.
Воскресенье, 18 августа 2013 года
Раннее утро
Я просыпаюсь от испуга. За окном еще темно, и мне кажется, что Эви плачет. Я иду проверить и вижу, что она крепко спит, вцепившись кулачками в одеяло. Я возвращаюсь в постель, но сон не идет. Я не могу перестать думать о телефоне в тумбочке. Бросаю взгляд на Тома: он лежит, откинув левую руку и повернув голову. По его дыханию понятно, что сон глубокий. Я выскальзываю из постели, открываю ящик тумбочки и достаю телефон.
Я спускаюсь вниз, прохожу на кухню и кручу телефон в руках, собираясь с силами. Я хочу и в то же время не хочу знать. Хочу знать наверняка, но одновременно мне так хочется ошибаться.
Включаю телефон. Потом нажимаю единицу, удерживаю ее и слышу уведомление голосовой почты. Новых сообщений не поступало, сохраненных сообщений нет. Желаю ли я изменить свое персональное приветствие в голосовой почте? Я нажимаю отбой, а потом вдруг меня охватывает абсолютно иррациональный страх, что телефон может зазвонить и разбудить Тома наверху. Я открываю раздвижные стеклянные двери и выхожу во двор.
Трава под ногами влажная, воздух прохладный и напоен тяжелым ароматом дождя и роз. Слышится тихий стук колес приближающегося поезда — он еще далеко. Я дохожу почти до конца сада и снова включаю голосовую почту. Желаю ли я изменить свое персональное приветствие? Да, желаю. Слышится звуковой сигнал, и после паузы раздается ее голос. Ее, а не его!
«Привет, это я, оставьте сообщение».
Мое сердце перестает биться.
Это не его телефон, а ее!
Я снова прокручиваю запись:
«Привет, это я, оставьте сообщение».
Это ее голос!
Не могу пошевелиться, не могу дышать. Я прокручиваю запись снова и снова. В горле стоит ком, я чувствую, что вот-вот лишусь чувств, и в это время наверху зажигается свет.
Воскресенье, 18 августа 2013 года
Раннее утро
Одно воспоминание потянуло за собой другое. Словно я сутками, неделями и месяцами бродила в кромешной тьме и наконец что-то нащупала. Словно вела рукой по стене, чтобы перебраться из одной комнаты в другую. Тени перестали расползаться, глаза привыкли к темноте, и я смогла различать предметы.
Не сразу, конечно. Сначала воспоминания казались мне обрывками снов. Я сидела на диване, не в силах пошевелиться от шока, и говорила себе, что память наверняка снова сыграла со мной злую шутку, как уже бывало не раз, когда действительность оказывалась вовсе не такой, какой мне представлялась.
Как, например, когда мы ходили на вечеринку, устроенную коллегой Тома. Я там здорово напилась, но время мы провели отлично. Помню, перед уходом мы расцеловались с Кларой. Она была женой того самого коллеги — чудесная женщина, добрая и славная. Помню, как она говорила, что нам надо продолжить знакомство, как держала мою руку в своей.