— Я тебя ни к чему не принуждаю…
— Ты слышала, что я сказал? — резко и раздраженно спрашивает он, поворачиваясь ко мне спиной и направляясь к машине. — Какая из тебя мать, Меган?! Даже не думай! Избавься от него!
Я иду за ним, сначала просто быстро, а потом бегом, догоняю и толкаю в спину. Я кричу и визжу на него, пытаюсь расцарапать в кровь его гребаное самодовольное лицо, а он только смеется и легко от меня отбивается. Я начинаю его оскорблять самыми последними словами, издеваться над тем, какой он слабак в постели, какая у него никчемная жена и какой уродливый приплод.
Я даже не знаю, отчего пришла в такое бешенство. Какой реакции я ожидала? Гнева, может, тревоги или огорчения. Но не этого. Он не просто расстается со мной — он прогоняет меня и моего ребенка и больше не хочет о нас ничего знать. Вот почему я кричу на него и не собираюсь ставить точку.
— Я заставлю тебя за все заплатить! Всю свою проклятую жизнь ты будешь за это расплачиваться!
Он больше не смеется.
Он подходит ко мне. И у него что-то в руках.
Я упала. Наверное, поскользнулась. И ударилась головой. Мне кажется, что меня сейчас вырвет. Все кругом красное. Я не могу подняться.
Совсем как в старой считалочке: первый — печальный; второй — смешной; третий — девчачий… Дальше я считать не могу. В голове все гудит, а рот полон крови. Третий — девчачий. Я слышу, как насмешливо и хрипло кричат сороки. Они издеваются надо мной. Их целая стая. И они предвещают беду. Я вижу, как они застилают свет черным пятном. Нет, это не они, а человек. Он подходит ближе и обращается ко мне:
— Видишь, что ты наделала? Ты сама не оставила мне выбора!
Воскресенье, 18 августа 2013 года
Вторая половина дня
Мы сидим в гостиной маленьким треугольником: на диване Том — любящий отец и примерный муж — с дочкой на коленях, рядом с ним Анна, а напротив расположилась бывшая жена с чашкой чая. Все очень цивилизованно. Я сижу в кожаном кресле, которое мы купили сразу после свадьбы. Это был первый предмет мебели, приобретенный нами как супружеской парой — мягкая кожа светло-коричневого цвета, дорогая, роскошная вещь. Я помню, как была взволнованна, когда это кресло привезли. Помню, как тут же в нем устроилась, поджав под себя ноги, и чувствовала себя защищенной и счастливой. Тогда я еще подумала, что оно совсем как брак, который дает человеку ощущение тепла, уюта и безопасности.
Том смотрит на меня, нахмурив брови. Видимо, размышляет, как поступить, чтобы исправить положение. Его тревожит не Анна, это ясно. Проблему представляю я.
— Она чем-то походила на тебя, — вдруг произносит он. Потом откидывается на спинку дивана и поудобнее устраивает дочку на коленях. — Была похожа на тебя и в то же время другая. В ней была… какая-то неприкаянность. А перед этим я не могу устоять, — улыбаясь, говорит он. — Я как рыцарь в сверкающих доспехах.
— Никакой ты не рыцарь, — тихо возражаю я.
— Брось, Рейч, не надо. Неужели ты не помнишь? Ты так переживала после смерти отца, так хотела иметь рядом близкого человека, к которому могла бы приходить и который бы тебя любил. Я дал тебе все это. Со мной ты чувствовала себя защищенной. А потом решила спустить все это в унитаз, но моей вины в этом нет.
— Я тоже много чего могу поставить тебе в вину, Том.
— Нет-нет, — он протестующе грозит пальцем, — давай не будем переписывать историю. Я был тебе хорошим мужем. Иногда… что ж, иногда ты меня доставала. Но мужем я был хорошим. И заботился о тебе.
Я только сейчас поняла, что он врет себе точно так же, как и мне. Он искренне верит в то, что обращался со мной хорошо.
Эви вдруг громко заплакала, и Анна резко встала.
— Мне надо ее переодеть, — говорит она.
— Не сейчас.
— Она же мокрая, Том. Ее надо переодеть. Не будь жестоким.
Он внимательно смотрит на Анну, но все-таки передает ей ребенка. Я стараюсь поймать ее взгляд, но она нарочно отводит глаза. Когда она поворачивается, чтобы пойти наверх, во мне загорается надежда, которая тут же гаснет, потому что Том сразу поднимается и удерживает ее за руку.
— Сделай это здесь, — говорит он. — Ты можешь переодеть ее здесь.
Анна проходит на кухню и меняет ребенку подгузник на столе. От запаха кала меня начинает сильно тошнить.
— Так ты скажешь нам почему? — спрашиваю я его.
Анна замирает на месте и смотрит на нас. На кухне становится тихо, слышен только лепет ребенка.
Том качает головой, будто сам не может поверить в то, что говорит:
— Она была очень на тебя похожа, Рейч. Никак не могла успокоиться. Не могла смириться, что осталась в прошлом. Она просто… ничего не хотела слышать. Помнишь, как ты всегда со мной спорила? Как всегда последнее слово должно было остаться за тобой? С Меган та же история. Она отказывалась слушать.
Он меняет позу и подается вперед, положив локти на колени, словно рассказывая мне какую-то историю.
— Когда все началось, это было просто развлечение, просто постель. Она заставила меня поверить, что ничего другого ей не нужно. Но потом она передумала. Почему — я не знаю. Она не давала мне прохода. Стоило ей повздорить со Скоттом или просто захандрить, как тут же начинались разговоры, что мы должны вместе куда-то сорваться и уехать, что мне надо оставить Анну и Эви. Как будто я собирался! И если я не являлся по первому ее зову, она приходила в ярость, названивала сюда, угрожала, что придет и все расскажет Анне. Но потом это прекратилось. Какое же облегчение я испытал! Я решил, что до нее наконец дошло, что она меня больше не интересует. Но в тот вечер она снова позвонила и сказала, что ей нужно поговорить, что она должна сказать мне нечто важное. Я отказался, тогда она снова стала угрожать, что заявится к нам домой, и все такое. Сначала я не особенно волновался, потому что Анна должна была уйти. Помнишь, милая? Ты должна была встретиться с подругами и поужинать с ними, а я — присмотреть за Эви. Я подумал, что, наверное, так даже лучше — она придет, и я ей все объясню. Заставлю понять. Но потом появилась ты, Рейчел, и все испортила.
Том откидывается на спинку дивана и широко расставляет ноги — он крупный мужчина, и кажется, что занимает все пространство гостиной.
— Это ты во всем виновата, Рейчел. Только ты одна. Анна не поехала на встречу с подругами — она вернулась через пять минут, расстроенная и рассерженная, потому что возле станции натолкнулась на тебя. Ты была в компании какого-то парня и, как обычно, под мухой. Анна испугалась, что ты заявишься сюда. Стала волноваться за Эви. Так что вместо того, чтобы разобраться с Меган, я был вынужден идти разбираться с тобой.
Он презрительно вытягивает губы.
— Господи, в каком же ты была состоянии! Опустившаяся, провонявшая спиртным! И все норовила меня поцеловать, помнишь?
Он изображает, как его рвет от отвращения, а потом начинает смеяться. Анна тоже смеется, но я не могу понять, то ли ей действительно смешно, то ли она старается ему угодить.
— Мне было нужно заставить тебя понять, что я не хочу, чтобы ты приближалась ко мне или к моей семье. Поэтому я отвел тебя в подземный переход, чтобы ты не устраивала сцен у всех на виду. И велел тебе держаться от нас подальше. Ты плакала и скулила, и я дал тебе затрещину, чтобы заставить замолчать, но ты разошлась еще сильнее.
Он говорит сквозь стиснутые зубы. Я вижу, как на скулах у него ходят желваки.
— Я ужасно разозлился, я хотел только, чтобы вы — ты и Меган — исчезли из моей жизни и оставили нас в покое. У меня есть семья. Я доволен своей жизнью.
Он бросает взгляд на Анну, которая усаживает Эви на высокий детский стульчик. На ее лице никаких эмоций.
— Я смог наладить свою жизнь и сделать ее счастливой, несмотря на тебя, несмотря на Меган, несмотря ни на что. А потом появилась Меган. Она шла по Бленхайм-роуд. Я не мог допустить, чтобы она пришла к нам домой. Я не мог допустить, чтобы она разговаривала с Анной, разве не так? Я сказал ей, что мы куда-нибудь отъедем и поговорим, и это была правда — никаких других мыслей у меня не было. Поэтому мы сели в машину и поехали в Корли, в лес. Мы туда иногда заезжали, если не находили другого места. Делали это в машине.
Со своего места в кресле мне видно, как при этих словах Анну передернуло.
— Анна, ты должна мне поверить, я ничего такого не планировал. — Том смотрит на нее, а потом, сгорбившись, переводит взгляд на свои ладони. — Она стала говорить о ребенке — она не знала, чей он, мой или его. Она хотела, чтобы все вышло наружу, и если ребенок мой, то я должен… Я ей ответил, что мне нет дела до ее ребенка, что меня это не касается. — Он замолкает, качая головой, потом продолжает: — Она разозлилась, а когда Меган злилась… это не то, что Рейчел. Это не слезы и скулеж. Она кричала на меня, проклинала, молола всякую чушь, грозилась пойти прямо к Анне, говорила, что не позволит вытирать о себя ноги, что ее ребенок не будет обделен… Господи, она никак не могла остановиться! Так что… Я не знаю, я просто хотел, чтобы она замолчала. Так что я взял камень… — он опускает взгляд на свою правую руку, будто этот камень все еще в ней, — и я просто…
Он закрывает глаза и глубоко вздыхает.
— Я ударил ее всего один раз, но она… — Он надувает щеки и медленно выдыхает. — Я не хотел этого. Я просто хотел, чтобы она замолчала. Но она была вся в крови, плакала и громко кричала. Пыталась отползти от меня. У меня не оставалось выбора. И мне пришлось закончить начатое.
Солнце садится, и на кухне становится темно. Слышно только хриплое и частое дыхание Тома. С улицы не доносится никаких звуков. Я не могу вспомнить, когда в последний раз слышала шум проходившего поезда.
— Я положил ее в багажник машины, — продолжает он. — Проехал подальше в лес, в сторону от дороги. Поблизости никого не было. Мне пришлось вырыть, — его дыхание участилось еще больше, — яму голыми руками. Мне было страшно.