Андрей позвонил Насте в пятницу и на втором гудке, словно она ждала, услышал ее голос. "Я слушаю..." - настороженно, как бы угадав, кто звонит, произнесла она, и тут же, как только Андрей назвал себя, голос в трубке увял. "Я очень хочу тебя видеть!" - чуть ли не крикнул Андрей, боясь, что она вот-вот положит трубку. "Зачем?" - спросил голос однотонно, равнодушно. И Андрей осекся, замолчал. "Не звони", - проговорила она, и частая, прощальная морзянка гудков запульсировала в трубке.
"Не буду больше звонить. В самом деле, зачем? - злился Андрей. - И надо было ввязаться этому старику! Другие, как люди, запросто знакомятся с девчонками - и никаких тебе обязательств". Но после отбоя, едва Андрей смежил веки, она опять выплывала из голубого, солнечного того дня, брала его под руку и садилась с ним на лавочку. Зажмурившись крепче, он видел ее глаза с золотыми крапинками и губы, чуть тронутые смущением.
В следующую пятницу он позвонил снова, но телефон ответил редкими, отозвавшимися эхом безлюдности гудками. Потом две недели подряд отменяли увольнение, а дни продолжали маршировать своим стремительным, безостановочным маршем, и Андрей не заметил, как почернели стволами и ветвями сбросившие листья тополя, как всю роту облачили в шинели и на плацу прибавилось работы дневальным - командир не позволял упасть на асфальт даже листику.
Накануне очередного увольнения в город, не дождавшись, когда офицеры отправятся домой, он вошел к командиру роты и попросил разрешения позвонить.
- Кому? - настороженно спросил майор.
- Девушке, - признался Андрей.
Командир на секунду смешался, удивленно пожал плечами и подвинул ближе к Андрею аппарат.
- Только не бросай трубку, не бросай! Я очень хочу тебя видеть! Мне нужно сказать тебе очень важное, очень! - быстро проговорил Андрей.
Трубка молчала.
- Я тут не один, звоню от командира, - приглушенно пояснил он.
- Хорошо, - ответила Настя. - На Ленинских горах... В четыре часа...
Андрей чуть не сбил с ног дневального.
...Он ее не узнал. В голубом пальто с белым пушистым воротничком какой-то счастливый зверек уютно прикорнул у нее на плечах! - стройная девушка стояла к нему спиной. Девушка обернулась и оказалась Настей.
"Она простила меня", - обрадовался Андрей, видя, как за слабым налетом отчужденности уже просвечивают, оживают в глазах золотинки веснушек.
- Куда пойдем? - спросил он как ни в чем небывало и взял ее под руку, стараясь казаться непринужденнее.
К его удивлению, Настя не отстранилась.
- Ко мне! - пряча улыбку, сказала она.
- Опять к старику?
- Кузьмич уехал в деревню... - И, встряхнув головой, Настя повторила повеселев: - Поехали, поехали!
В квартире действительно никого не было, знакомо пахнущие сырой свежестью полы глянцево белели в сумрачности прихожей. Андрей скинул сапоги, остался в носках.
- Вот Кузьмичовы. - Бросила Настя стоптанные шлепанцы.
- Они мне только на мизинец, - отшутился Андрей, не пожелав их надевать.
Настя осталась в коротком платьице, со всеми подробностями очертившем фигуру. Сунула ноги в зеленые остроносые тапочки и сразу стала такой домашней и притягательно нежной, что Андрей едва удержался, чтобы не обнять ее, когда она, освобождая вешалку, коснулась его плечом.
- Будь как дома, но не забывай, что в гостях!.. - засмеялась Настя.
Андрей освоился окончательно - отцепил галстук и, закатав на рубашке рукава, полез за сигаретами: вдруг сильно захотелось курить.
- На кухню, на кухню! - погрозила Настя пальцем и наклонилась к холодильнику, переставляя в нем какие-то банки. - Будем готовить обед!
Она держала в руках пакет с картошкой и стояла вся раскрасневшаяся, вроде бы даже чего-то застеснявшись. Андрей тоже смутился.
- Я не хочу, Настя, честное слово, - зардевшись, проговорил он. Только что в роте пообедали...
- В роте одно, а дома другое, - возразила Настя.
Она ловким движением откинула волосы, и Андрея колюче, с чуть уловимым запахом не то черемухи, не то сирени задело по щеке - Настино лицо было на расстоянии дыхания. На какое-то мгновение что-то жаркое, пылающее, как от костра, соединило их лица. Настя качнулась смутным пятном, отпрянула, словно испугавшись, дрогнувшим голосом проговорила:
- Иди-ка сюда, я тебе что-то покажу...
Под вешалкой она опустилась на колени, выдвинула фанерный ящик и извлекла оттуда пожелтевший газетный сверток. Из свертка показалась тетрадь в темном коленкоровом переплете.
- Вот, читай! - вскинув голову, отбросила прядь волос Настя. - Это Кузьмичова...
- А что тут? - спросил Андрей.
- Садись на кухне и читай, - повторила Настя тоном, каким приказывают детям. - А я буду готовить. Я быстренько...
Андрей машинально раскрыл тетрадь, думая совсем о другом, о том, что сейчас, именно сейчас он обнимет ее. Только сейчас или никогда...
"Начато 1 января 1941 года. Окончено..." За словом "окончено" стояло многоточие.
"Что еще там накатал старик? Вот писатель!" Андрей согнул тетрадь вдвое, вышел и сунул ее в боковой карман шинели.
- Знаешь что, - сказал он, снова протиснувшись в кухню и подходя к Насте, - я потом прочту, в роте, с чувством, с расстановкой...
- Ни в коем случае! - испуганно перебила Настя. - Только здесь... Это же Кузьмичова... его, ну, как тебе сказать...
Андрей подошел к Насте так близко, что она сразу вроде бы онемела и стояла теперь, прислонясь к стене, удивительно беззащитная, доступная.
Кровь ударила Андрею в голову.
"Смелее, смелее!" - приказал он себе и чужими, не подчиняющимися руками обнял Настю за плечи, прижался к ней и уже было потянулся к приоткрытому, такому близкому, незащищенному рту, как тут же отшатнулся, увидев перед собой ставшие вдруг некрасивыми, широко раскрытые, изумленные глаза Задыхающийся от возмущения, неузнаваемо резкий голос пронзил тишину:
- Ты что? Отпусти, слышишь? Так вот ты какой!.. Гуса-а-р-р!
Андрей отступил, попятился. Настя тотчас же перед самым носом захлопнула дверь, еще что-то крикнула, и стало так тихо, как будто за минуту вымер весь дом.
Торопливо, дрожащими руками надвинул Андрей фуражку, схватил шинель и вышел.
"Заколдованный какой-то дом!" - зло усмехаясь, подумал он и решительно зашагал к троллейбусу.
13
Лишь в казарме Андрей обнаружил в кармане шинели злосчастную тетрадь. Хотел тут же вернуться, но, вспомнив гневное, с изломанными бровями Настино лицо, решил, что перешлет тетрадь бандеролью.