Виктор Астафьев
Публицистика. Сборник "Русская мелодия"
Об одном горьком покаянии
С возрастом утрачивается азарт и в чтении. Видимо, не ждутся уже те потрясающие, давние открытия, которые происходили при чтении "Робинзона Крузо", "Острова сокровищ", "Борьбы за огонь", "Всадника без головы" и "Робина Гуда", книг Гюго, Майна Рида, Фенимора Купера, не открывается дальняя земля, а может, и планета, где жили и озоровали похожие на тебя Томас Сойер и Гек Финн, где...
Ах, как много утрачивается из того, чему ты доверялся, чем восхищался в детстве, юности и былой обобранной до нитки молодости. Все чаще тянет перечитать что-нибудь из родной классики, еще и еще подивиться провидческому дару наших гениев: Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского. Ныне охотней читаются письма, дневники, статьи и книги о жизни и деяниях наших Великих соотечественников. Читая их, еще и еще поразишься и погорюешь о том, что вещие их слова не везде, не всеми услышаны и так мала отдача от их титанического труда. Все кажется, что они рано родились, не в то время мятежно и дерзко мыслили, шли на эшафот и костер за нас, за наше будущее. В дремучей тайге невежества, указуя нам просвет впереди, не напрасно ль они усердствовали и надрывались?
"Поэты не бывают праведниками, потому не бывают и отступниками. Проповедники и праведники должны быть всегда на высоте - таков их, извините, имидж. Столпник не может позволить себе кратковременного сошествия в кабак ради встречи со старым другом. А у поэта и "всемирный запой" случается. Поэт "бывает малодушно погружен в заботы суетного света и среди детей ничтожных мира бывает - всех ничтожней он..." Поэт столь же мучительно противоречив, как сама жизнь, даже не столь, а более - в нем жизнь многократно усилена, увеличена, его подъемы выше среднечеловеческих, а спады тоже "не как у людей". Поэт не исповедник, а сама исповедь. "Святой, обращаясь к нам, начинает сразу с небесной истины, а поэт - с земной правды".
Эта длинная цитата из письма поэта Кирилла Ковальджи, помещенного в журнале "Континент". Марина Кудимова, поэтесса и довольно активный деятель на ниве современной, растерянно пятящейся культуры, написала и напечатала в "Континенте" No 72 статью, в которой довольно резко раскритиковала Владимира Высоцкого, а заодно и его предтечу, Великого русского поэта Сергея Есенина. Сделала она это напористо, уверенно, не без публицистического задора, обвинив и учителя, и ученика в расхристанности, не случайно-де их прибежищем сделался блатной мир.
Оно вроде и правильно. Сам я и мое поколение, в большинстве своем, приобщилось к Есенину, а затем следующее поколение - к Высоцкому через "тонное" пение солагерников и соокопников, через альбомчики тридцатых годов, а современники - через хрипатые, ленту рвущие магнитофоны, зачастую не зная, чьи тут искаженные, но все равно певучие и складные стихи, чьи тут песни, выкрикиваемые хриплым голосом под гремящую гитару. Главное, думал я, и Ковальджи в своем письме так же подумал: люди, не читающие ничего, приобщались к поэзии. Пусть кому-то она покажется и грубой, и примитивной, и безыдейной, но через нее и через них, Есенина и Высоцкого, в мир поэзии отчалила и уплыла масса народу. Вполне может быть, что они, эти "темные" массы, как и я Майн Рида, не смогут ныне и не захотят больше читать кумиров своей юности - "прошли их", а читают Бодлера и Вийона, Тютчева и Ахматову, Рильке и Данта, Хименеса и Ду-фу - и помогай им Бог! А я вот говорил и говорю еще раз спасибо родному Никитину за хрестоматийный стишок "Звезды меркнут и гаснут", который стал для меня путеводной звездой в безбрежный, радугой-дугой светящийся, вечно волнующийся океан поэзии! Кто, что были бы мы без поэзии и музыки?
Снова и снова дает о себе знать недавняя неотболевшая, неоторжавевшая, никак не отлипающая от нас привычка - требовать, чтобы "служенье муз" было суетливо, чтоб поэт не пел, как душа велит, а угождал времени, потрафлял вкусам вождей, унавоживал колхозные нивы хилыми, зато патриотическими строчками, следовал бы букве наставлений, слушая и слушаясь власть имущих, удовлетворяя требования народа. Какого? И того, что потребляет литературу, когда идет в туалет с вырванной из книги страницей?! И того, что в советских казематах или в застенках Бухенвальда писал кровью на стене бессмертные строки? Слово НАРОД - не для прикрытия невежества и зверства да чьих-то партинтриг - человеком создано, оно существует для обозначения более сложных, важных и вечных надежд и истин.
Снова и снова вспоминаю, как совсем недавно, на сборище, именуемом Съездом писателей или "объединенным пленумом работников культуры", верноподданическая говорильня приветствовалась бурными аплодисментами, шли какие-то куда-то выборы, оглашались длиннющие списки членов правления, комитетов, обществ, комиссий, зачитывались обращения, протесты, постановления, которые никто не читал и не слушал, затем удалялась куда-то - "думать" - партгруппа, ненадолго, правда - впереди банкет! На заключительном заседании перед изнемогшей от речей и пьянок аудиторией провозглашались фамилии тех, кому надлежало руководить нами и направлять литературу, а то и всю культуру по верному пути. Эти нами избранные деятели уже сами устраивали междусобойчик и распределяли обязанности.
Комедия выборов от Кремля и до леспромхозовского клуба осуществлялась по одной и той же модели, по давно наработанному одному и тому же сценарию.
И все привыкли к этому, и ныне есть люди, которые тоскуют по такому вот былому "порядку". Помню, что более всего разумных людей раздражали на этих собраниях, демократически осуществляемых выборах не сами даже заправилы - Л. Соболев, Михалков или Марков - чего с них взять? Таково их предназначение "свыше" - направлять и заправлять. Более всего бесили "шестерки из народа", которым вельможно доверялось оглашать списки, что-то возглавлять, кого-то проверять, подсчитывать, распределять и вместе с избранным сословием решать кому царить, а кому быть холопом.
Помню, как однажды, выйдя в коридор и вытирая пот с лица, хлопнул меня по плечу один бездарный романист, все время чего-то возглавлявший:
- Ну, старичок, и тебя вот не забыли, в секретари двинули!..
Очень он и его литературные патроны гневались потом, что никакого значения я своему секретарству не придавал и ни на одном заседании не бывал. Работал. Дома. Выполнял назначенное Богом дело, как выполняю его и по сию пору. Среди тех, кто взлетал на трибуну, чего-то провозглашая, зачитывая, указывая ли, довольно часто мелькала поэтесса Екатерина Ш....
Правление и секретариат считали, что привлечение к работе съезда писателей из глубинки, из настоящего народа не просто почетно, это очень даже свободой и демократией отдает - за активность, за старание и ораторский голос "творца" избирали в правление, когда - в ревизионную комиссию иль в редакционный совет. Екатерину Ш... за активность и речистость избрали в секретари, и в редколлегии вводили, и очень много печатали, издавали - заслужила, заработала!
Не помню, на последнем или на предпоследнем съезде писателей Союза РСФСР увидел я стройную, спортивно сложенную женщину в кремовой юбке и черной блузке. К фигуре этой моложавенькой, физкультурной приставлено было однако довольно усталое, почти старое лицо. Едва я узнал Екатерину Ш... Уже не взвинченно активная, не бегающая озабоченно по залам: "Товарищи! Товарищи! Партгруппа собирается в комнате номер..." Она сидела в перерывах в стороне, угасшая, неразговорчивая, никому, казалось, и сама себе не радая.
Поэтесса когда-то написала: "Здесь солдаты умирали, защищая Советскую власть...", а Людмила Зыкина на всю страну эти слова пропела.
Тяжело, смертельно заболела поэтесса, в ней происходил тяжкий процесс прозрения. Она сама себе написала эту вот душу раздирающую эпитафию:
Над кладбищем кружится вороньё,
Над холмиком моим без обелиска.
Будь проклято рождение моё,
В стране, где поощряется жульё.
Будь проклята былая коммунистка!
Будь прокляты партийные вожди,
Что были мной доверчиво воспеты,
Спешившие захватывать бразды
Правления над судьбами планеты.
Будь проклята слепая беготня
По пресловутым коридорам власти,
Бессовестно лишавшая меня
Простого человеческого счастья.
Будь проклято самодовольство лжи
С ее рекламой показных артеков!
Будь проклят унизительный режим,
Нас разделявший на иуд и зэков!
Жалко Катю Ш..., так поздно осознавшую земную правду. Талант и жизнь ее жалко, как жалко до стона тех, кто сейчас всеми брошенный, пребывая в одиночестве, бьется головой об стенку - горько недоумевая: за что боролся? Зачем жил? И не готов к покаянию не только перед Богом, даже перед собой.
Поэтессе Екатерине Ш... дано было исповедаться, покаяться в предсмертном крике, даже в стоне.
Поверь искренности поэта, Господь, и прости его, ибо он зачастую не ведает, что творит!
1993
Где наш предел?
Из текущей публицистики
Ну вот еще год прошел, дело с изданием Собрания сочинений с места не сдвинулось, зато жизнь на Руси сдвинулась - она снова вступает в период борьбы "за светлое будущее".
Принявшее на себя молодое государство и народ наш нашествия и бури Востока, раскол церкви, дурновластие временщиков и всевозможных самозванцев, грудью защитившее Европу от полчищ Батыя, выдержав нашествие Наполеона и немецкого фашизма, сокрушившее их и снова спасшее Европу от коричневой и всякой прочей чумы, они - народ наш и отечество наше - никак не могут избавиться от чумы красной, самопорожденной.
Я дописываю это послесловие сразу после выборов в Государственную Думу, на которых большинство голосов отдано за коммунистов, снова переоравших всех, снова заморочивших доверчивую голову русского мужика (я говорю мужика, потому что активней всего и больше всех поддерживали и поддерживают авантюристов-коммунистов русская провинция, окраина России, наш сибирский и дальневосточный народ). Грядут перемены! Для начала коммунисты погладят по головке неразумное дитя и даже кашки ему дадут, но потом начнут расправу над народом, с ним в ногу не желавшим и не желающим шагать, снова стравят брата с братом, бедного с богатым, а поскольку богатых и богатства нынче достанется не то, что после Октябрьской революции, когда большевики Россию грабили-грабили, но до конца разграбить не могли, то "новые красные" нацелят россиян избивать друг друга за то, что у соседа земли больше, машина дороже, дети умнее, собака породистей, картошка растет крупнее.
Я понимаю, что далеко не все горячо вдруг возлюбили коммунистов, а в основном пенсионеры и в простое находящиеся рабочие, но чаще работу вовсе потерявшие - голосовали против нынешних порядков, разлада в экономике и в стране, против тех, кто не справляется с управлением страной, с тем разладом и раздраем, которые, между прочим, коммунистами и порождены, и развал государства они же предрешили. Они, они, сумевшие перевалить болезнь и беду страны с больной головы на здоровую. Ну как это может колоссальное государство, крепко стоящее на ногах, колосс может рухнуть в несколько дней и свалить его может один или два человека. Какими титанами, какими гениями, какими богатырями-геркулесами надо быть, чтобы осуществить этакое действие?! Но ни Горбачев, ни Ельцин таковыми не являются. И благодарить их приходится скорее за отвагу, чем за ум и силу. Ведь еще на девятнадцатой партийной конференции предводитель партии, генсек, прервав доклад, снял очки, печально глянув в зал, внятно сказал: "Ну, товарищи, даже мы не ожидали такого развала..." Да и сам я, да и я ли только, бывая на выступлениях и встречах с трудящимися, получал записки из зала, и в немалом числе: "Как дальше жить?" Иногда и ответ был тут же: "Так дальше жить невозможно..."
И вот люди от дури, от риска ли и безрассудства своего, взявшиеся за работу, чтобы жить было возможно, подверглись травле, ругани, оскорблениям, провокациям, втягиваниям в конфликты, вплоть до кровопролития. Выйдя из коммунистов, они, в первую голову они, ощутили и знали, какая подлая сила действует у них за спиной, мешает, не гнушаясь никакими способами и средствами, осуществлять начатую работу по разваливанию страны. "Красные" не изменились и не изменятся, и остается лишь поклониться главам государства, переживающим, быть может, самую сложную пору за всю свою историю, за то, что они не опустились до ответной кабацкой и уличной брани, не обзывались, не лаялись, как ямщики на постоялом дворе, но даже наоборот - дали обнажиться, во всей красе себя показать их хулителям, "борцам за народ". Борцы эти рвутся к власти и могут прорваться, как Наполеон, позорно бежавший из ссылки на короткое время, и тогда кончится их счастливое время, когда, прикрытые спинами нынешних правителей, они нагло и бесстыдно вставляли им шило в мягкое место, делали подножки, плевались, дрались в парламенте, громко материли неугодных супротивников на всю страну, травили, как собачонок, разгоряченных демократов, подставляли под пули и снаряды неразумную толпу, оставаясь при этом на обочине, в сторонке. Ведь ни один депутат при штурме Белого дома не пострадал, и в тюрьме сидевшие защитники кровопролития и провокаторы не испытывали тех страданий, не подвергались тем издевательствам, каким подвергались ни в чем неповинные люди, хватившие горя в советских тюрьмах, на мерзлой земле гулаговских лагерей.
Но главное, не поумнели, не прониклись горем народа, а еще больше остервенились, не пришли к Богу, но еще ближе соединились с сатаной. Товарищ Руцкой тому самый яркий показатель или уж точнее - экспонат. Скричигая зубами, называя себя то президентом, то советским генералом, он, слава Богу, перестал называть себя, как бывало, русским офицером, ибо трижды побывав в плену, должен был трижды застрелиться от бесчестья, как и подобало русскому офицеру. Но что такое бесчестье для человека, который о чести и понятия не имеет. Вот он собирается стрелять других, или уж в четвертый раз в плен рвется, иль смирительную рубаху вместо мундира тянет на себя.
И как бы один Руцкой был такой "храбрый"! Рабы двадцатого века, замордованные, трусливые, часто подлые, прошедшие выучку насилия и страха, получили возможность ругать власти прилюдно, не на кухне, а на площадях, и эк из них поперло! Эко их понесло! Гневаются до того, что аж нравятся сами себе. У японцев если хозяин-наниматель не глянется рабочему, он бьет палкой чучело, специально для этой цели изготовленное, а у нас глотку дерут и еще... еще стихами исходят. В последнее время в моей почте в каждом втором конверте - стихи, половина из них - безграмотно, в столбик написанные стихотворные изобличения режима и Ельцина. Ах, не хватает ни ума, ни воображения представить изобличителям и ниспровергателям режима, что было бы с ними, если б в начале перестройки и при попытках переворота, в том числе и кровавого, что было бы нынче с ними, кого бы они и что изобличали на площадях в стихах своих, если б добры молодцы - Руцкой и посланец "дружественного" Кавказа - установили свой, коммунистический, режим? Ведь, находясь в осаде, в Белом доме, они уже поторопились провести "свою сессию" и без лишних проволочек, юридических тонкостей приговорили и действующее правительство, и всех "не наших", в первую голову ненавистную, вольнодумную интеллигенцию к смертной казни, к лесоповалу и рудникам.