Теперь я ездил на курсы и обратно на автобусе, но и доходить до остановки мне было мучительно тяжело. Ирина беспокоилась всё больше. Я старался, как мог, успокаивать её, но она становилась недоверчивой и всё более обеспокоенной.
— Я волнуюсь за тебя, — говорила она, — ты невероятно изменился с тех пор, как стал чувствовать эту боль в бедре. Может быть, я виновата в этом?
— Ты? — я поразился. — Каким образом это может быть твоей виной?
— Знаешь, когда у нас был этот разлад, я была ужасно на тебя зла. И вот однажды я пошла в часовню Пресвитерианского госпиталя, где находится наша лаборатория…
— Ты пошла в часовню? Зачем?
— Ты знаешь, хотя я абсолютно неверующая, но в тот раз я решилась просить Бога: «Дорогой Бог, если Ты существуешь, сделай так, чтобы он страдал».
— Зачем? Это же бессмыслица, — я улыбнулся, обнял её и притянул к себе.
— Но я боюсь, что Он услышал мою просьбу, — продолжала она. — Когда нога стала тебя беспокоить, я опять пошла в ту часовню и попросила: «Пожалуйста, Бог, смягчись, я не просила Тебя делать его калекой».
Она всхлипнула и как-то расслабилась в моём объятии. Я чувствовал, что хочу смеяться и плакать вместе; я не верил в чудеса взаимодействия с Высшими силами — и это было смешно, но я понимал, как Ирина тогда страдала и злилась, если решила обратиться к тем Высшим силам, чтобы Они покарали её мужа — было в этом что-то вагнеровское, из его опер с заклинаниями; и это было грустно.
Ирина потом каждый день участливо расспрашивала меня про боль и хотела узнать моё объяснение:
— Ты же сам доктор-ортопед, специалист по таким заболеваниям. Что ты думаешь о своей боли, отчего она?
— Откровенно говоря, сам не понимаю. Но думаю, что это не опасно.
— Ты уверен? А если бы к тебе пришёл пациент с такой же болью, что бы ты сделал?
— В первую очередь сделал бы ему рентгеновский снимок.
— Так почему ты сам не хочешь, чтобы тебе сделали снимок?
— Давай ещё подождём: во-первых, я надеюсь, что боль всё-таки пройдёт сама по себе, а во-вторых, у меня нет медицинской страховки, а чтобы сделать снимок, надо идти на приём к доктору, только он может его назначить. Визит к доктору и снимок обойдутся не меньше, чем в двести долларов.
— О чем ты говоришь? — это же вопрос здоровья.
— Давай подождём, я чувствую, что ничего серьёзного у меня нет — всё обойдётся.
Даже при муках от боли мне всё же не хотелось отрывать время от занятий, некогда было думать об этом — я поставил себе целью сдать экзамен в следующий раз. Но, конечно, я переживал ещё одно ущемление в жизни: когда-то я посылал тысячи пациентов на рентгеновские снимки, а теперь мне самому они нужны — и это было так трудно сделать, что я вынужденно оттягивал.
Но боль всё не проходила. Иногда, на пути на курсы или обратно, она схватывала меня с непереносимой силой, и я не мог сделать ни одного шага, хотя вообще я был довольно малочувствителен к боли и в прошлом терпел без обезболивания удаление зуба. Теперь я не мог терпеть, глотал две таблетки тайленола и стоял на месте, корчась и раскачиваясь взад-вперёд, в ожидании их действия. В такие моменты я, наверное, выглядел странной фигурой. Но на улицах Нью-Йорка можно медленно исходить кровью до смерти и не привлечь ничьего внимания. Ни разу ни один прохожий не проявил внимания и не предложил мне помощи.
Всё-таки однажды поздно вечером, когда из-за боли я сидел на парапете тротуара и качался, ко мне подбежала маленькая собачонка. Она обнюхала меня и уже было подняла лапку, чтобы помочиться, но я успел быстро откачнуться. Собачонка была на длинном поводке, на другом конце которого болтался невзрачный человечек — её хозяин. Он чему-то улыбался и рассматривал меня с некоторой заинтересованностью.
— Извините, вы — еврей? — спросил он по-английски.
С удивлением я глянул на него снизу вверх:
— У меня болит нога, в этом всё дело. Но ваше предположение правильное — я еврей.
— Из какой вы страны? Судя по вашему акценту, вы, должно быть, француз.
— Н-н-нет, — простонал я сквозь зубы, превозмогая новый наплыв острой боли.
— Тогда из Скандинавии?
— Н-н-нет.
— Из Польши?
Чёрт бы его побрал, чего он хочет от меня? Даже собачка стремилась в сторону, натягивая поводок, а он всё высился возле меня, приставая с расспросами.
— Я из России.
— Так я и думал! — воскликнул он неожиданно. — Вы иммигрант?
— Да.
— Вы собираетесь ехать обратно в Россию?
— Я же сказал вам, что я иммигрант.
— Да, конечно. Как вам нравится здесь?
— Вы имеете в виду здесь, на тротуаре?
Но он не понял этого крючка моего саркастического остроумия.
— Нет, я имею в виду вообще — вам нравится жить в Америке?
— Да, мне нравится, особенно когда нога не болит.
— А что случилось с вашей ногой?
— Кто знает…
— Вам надо проконсультироваться у доктора, он вам скажет.
— Я сам доктор.
— Вы?.. Доктор?.. Это прекрасно! Вы практикуете, работаете доктором здесь?
— Нет, я только готовлюсь к сдаче экзамена.
— Скажите, а это правда, что медицина в России бесплатная? А правда, что там больше женщин-докторов, чем мужчин?
Я понял, что он не отвяжется, поэтому поднялся и стал уходить, хромая. Но он всё шёл за мной, волоча собачонку, постоянно чему-то улыбался и осыпал меня вопросами, и все они были не к месту и странно примитивные. Наконец я потерял терпение и сказал:
— Я пишу книгу, которая может дать ответы на все ваши вопросы.