Ева увидела сидящую на изящной банкетке Марго еще до того, как метрдотель провел их к освещенным свечами столикам.
«Надо максимально использовать предоставившуюся возможность», — сказала она себе. Она изобразила приветливую улыбку на лице, краем глаза видя, как головы присутствующих поворачиваются в ее сторону, пока она с Нико шла через роскошный зал.
За столом, накрытым бледно-розовой скатертью, уставленным хрусталем и фарфором, на фоне хрустальной вазы с орхидеями, в роскошном черном платье, открывающем плечи, сидела сестра. Ее короткие платинового оттенка волосы поблескивали в свете свечей. На ней было минимальное количество украшений — серебряное кольцо с рубином и стилизованные под античность серьги с ониксом и рубинами. Это было в духе Марго — быть холодной и подчеркнуто сдержанной.
— Надеюсь, вы не станете возражать, что я начала без вас, — она непринужденно показала на открытую бутылку вина. Ее бокал был наполовину пуст, зато пепельница полна окурков. — Не говори мне, пожалуйста, что ты десять раз меняла наряд, Эви, — упрекнула Марго, сверкнув опаловыми глазами. — Наш отец обычно сходил с ума, дожидаясь тебя к столу, — добавила она, ослепительно улыбаясь Нико.
— Да, ты всегда первая садилась за стол, — в тон ей сказала Ева, — и, повернувшись к Нико, закончила фразу, — конечно, после того как я помогла маме накрыть его.
«И всегда норовила поставить свой стул рядом с отцом, а я оказывалась где-то между Робом и Дереком, — подумала Ева. — И благодаря этому ты всегда могла шепнуть что-то отцу, когда на кухне поднимался шум».
Отец. Он был центром всех ее конфликтов с Марго с того времени, как она помнила себя. Ева всегда мечтала, чтобы он обратил на нее такое же внимание, как на Марго. Молчаливый и сдержанный скандинав, Эдвард Хямеляйнен, большую часть времени проводивший в работе на спиртоводочном заводе, все тепло, которое он мог выжать из своей души, отдавал старшей дочери. Ева никогда не видела, чтобы его любовь распространялась на кого-нибудь еще, даже на мать.
Он был достаточно доброжелателен к другим, но предпочитал ограничиваться улыбками вместо объятий. Зато его расположение к Марго не имело границ. Он хвалил ее ум и выставлял ее грамоты и награды на каменной доске. В тот день, когда Ева заняла первое место в финальных соревнованиях по бегу, мать и братья приветствовали ее на трибунах, а отец предпочел в этот день отработать вторую смену на заводе, чтобы заплатить за выпускной вечер Марго.
Когда Ева в последний раз посетила родительский дом, она с горечью увидела, что сияющая позолотой роскошная обложка журнала «Мода» с ее изображением, которую она послала ему на день рождения, стоит на полке рядом с мамиными безделушками в кухне, в то время, как непрезентабельный журнал со статьей Марго лежит на почетном месте в гостиной.
«Некоторым вещам не дано меняться», — подумала Ева, прикоснувшись губами к подставленной щеке сестры и представила ее, как положено, Нико.
— Стало быть, вы знаменитый Чезароне, — произнесла ровным голосом Марго, глядя, как Ева и Нико усаживаются за столом. Официант принес и поставил на стол еще два бокала и наполнил их шампанским. Марго взяла сигарету. — В прошлом году я видела вас на автогонках в Испании, но не могла тогда предположить, что мы породнимся.
— К счастью, тогда мне не понадобились ваши услуги, Dottoressa[3], когда Жильбо снес переднюю часть моего автомобиля. — Нико слегка улыбнулся своей неотразимой улыбкой элегантной женщине с чуть приподнятым подбородком и чувственными опаловыми глазами, которые с любопытством смотрели на него.
Марго откинулась на спинку кресла и выпустила струйку дыма.
— Я не знаю, что именно рассказала вам моя младшая сестра обо мне, но я не тот доктор.
Пальцы Евы крепко сжали ножку бокала. Ее всегда поражало и интриговало, как это Марго удавалось, не затрачивая особых усилий, подчеркивать дистанцию между ней и другими, но, кажется, высокомерный тон сестры не произвел никакого впечатления на Нико.
— Ева рассказывала о вас очень много, Dottoressa Хямеляйнен, и я вижу, что все соответствует действительности.
Рука Евы сжала теплые, сильные пальцы Нико. Ее взгляд блуждал по залу… Кто он, этот безымянный и близкий человек, который наблюдает за ней, вносит в ее душу смятение, а, возможно, намерен посягнуть на нее? Им мог быть кто угодно: официант, помощник официанта, любой другой из присутствующих… Сможет ли она теперь появляться на публике, не думая о том, что за ней следят?
Через три стола она заметила теперь уже знакомого Тамбурелли, склонившегося над меню. Его присутствие подтвердило суровую реальность ситуации.
— Как долго ты собираешься пробыть в Нью-Йорке? — спросила Ева сестру, когда официант принес меню.
Марго загасила сигарету в только что принесенной новой пепельнице.
— Я улетаю в Киото сразу после своей презентации завтра на симпозиуме по проблемам избытка протеинов в мозгу и болезни Алжаймера. Меня просили сделать сообщение о моих новейших исследованиях.
— Марго одна из самых крупных авторитетов в этой области, — с искренним уважением пояснила Ева, обращаясь к Нико. — Благодаря ее исследованиям болезнь скоро станет излечимой.
— Дело в том, что отец ждет, когда я получу Нобелевскую премию, а мне не хотелось бы его разочаровывать, — сказала Марго, потянувшись за новой сигаретой.
Нико подождал, пока Марго прикурила.
— Dottoressa, весьма удивительно, что вы курите. Должно быть, вы единственный доктор в Нью-Йорке, который не отказался от этой столь пагубной привычки.
— Что тут сказать? Это одна из моих слабостей. — Марго вздохнула и пожала обнаженными плечами. — Как и мое увлечение европейскими мужчинами… Увлечение, которое моя младшая сестра, по всей видимости, разделяет. — Она не уклонилась от его взгляда, и в ее красивых глазах читался вызов.
Ева затаила дыхание. Предоставить Марго возможность пофлиртовать с Нико в духе Марлен Дитрих? Нико долил шампанское и повернулся к Еве.
— Не знаю, как ты, но я умираю от голода, bambina. — Он говорил очень ласково. Ева чувствовала, как расслабились мышцы его лица. Нико не дурак. Его не проведешь.
Он закрыл меню и решительным жестом подозвал оказавшегося поблизости официанта.
— Примите заказ.
Под столом крепкая нога Нико явно с провоцирующей целью прижалась к Евиной. Он поставил ступню между ее ног. Ева с трудом подавила смешок.
Марго внимательно наблюдала за ними.
— Голубки, — заметила она. — Очень мило…
За едой Ева изо всех сил старалась поддержать легкую беседу. Марго, верная себе, использовала малейшую возможность, чтобы подчеркнуть, насколько непреходящи ее успехи и известность в науке, насколько значительнее они эфемерной и мимолетной славы сестры.
— К тому времени, когда принесли десерт, я готова была плеснуть ей шоколадным муссом в лицо, — призналась Ева, обнимая Нико ногами за талию в теплой ванне. Хмыкнув, он подтянул ее поближе и выпустил в ее сторону пригоршню пузырьков.
— А мне хотелось плеснуть взбитые сливки в ее задранный нос, особенно после того, когда она сказала, что модели голова нужна только для того, чтобы использовать косметику… Merda[4]. — Он направил пузырьки к розовым соскам, которые напряглись при его прикосновении. — Если бы это были взбитые сливки, я бы их слизал, — игриво сказал он. Нико сжал ее мочку уха зубами. Ева ощутила его теплое дыхание на щеке и стала ласкать его под водой.
— Ты находишь ее красивой?
Рот Нико передвигался по щеке Евы и наконец достиг чуть раскрытых девичьих губ.
— Если тебе по душе сухая ледяная принцесса с табачным запахом изо рта, — хриплым шепотом произнес он, — то лично мне нравятся женщины зажигательные и живые.
Ева закрыла глаза.
— Она флиртовала с тобой.
— Со мной флиртуют все женщины, bambina.
С этими словами он поднял и посадил ее на свою изнывающую в ожидании плоть. Он запустил руки в распущенные мокрые волосы и погрузил язык в алчущий рот. Ева трепетала и хваталась за его мускулистую спину, покачиваясь в одном ритме с его движениями. — Carissima[5], — выдохнул Нико. Он погружался в нее снова и снова, пока она не забыла о Марго, Тамбурелли и обо всем на свете.
Он зажег свечи. Все десять, одну за другой. Затем медленно, благоговейно дунул на спичку. При мерцающем свете свечей его глаза сверкнули обсидиановым блеском. Он зачарованно смотрел на страницы из журналов, наклеенные на всех четырех стенах, которые по конфигурации напоминали гигантский кроссворд.
— Какая ты красивая, — прошептал он. Уже давно содрал он со стен все другие обложки и объявления, оставив лишь Еву — улыбающуюся, смеющуюся, кокетливую. — Ты была такой красивой сегодня вечером. Мне очень понравилось твое платье. Видишь?
Он извлек из кармана маленький кусочек голубого шелка.
— Оно такое же возбуждающее, как золотистое ламе. Оно мягкое и гладкое, как твое тело… Ты знаешь, что я чуть не заговорил с тобой сегодня? Но потом передумал. Решил подождать, пока мы сможем остаться одни. Я почти готов, Ева, почти готов…
Он положил квадратик шелка на середину стола, окруженного горящими свечами, правее расположил маленькие хирургические ножницы, достал из ящика листок линованной зеленой бумаги и такого же цвета конверт и положил их среди свечей.
— Я знаю, ты ждешь в одиночестве вестей от меня, дорогая. Но Билли не забыл тебя. Я не смогу забыть тебя. Никогда. И я не позволю разлучить нас с тобой. Очень скоро мы будем вместе, очень скоро. Я позабочусь обо всем. Все будет идеально, как ты сама.
Продолжая предаваться мечтам, он написал письмо. Затем задул свечи и стал размеренно шагать по комнате, вытянув руки и водя пальцами по глянцевым обложкам, как если бы читал по системе Брайля. В нем поднималась любовь и сводящее с ума возбуждение. Наконец он сел на принадлежавшее его матери плетеное кресло-качалку. Часто и неглубоко дыша, он дотронулся до места, где рождалось возбуждение. Вначале это были мягкие касания, затем сильнее и резче в такт ритмично раскачивающегося и шуршащего по потертому ковру кресла, он, хватая ртом воздух, в экстазе повторял:
— Ева… Ева… Ева… — Скоро, очень скоро, — проговорил он очнувшись, — я убью тебя, Ева.
Dottoressa — докторша (ит.).
Merda — дерьмо (ит.).
Carissima — любимая (ит.).