Отец и мать Ю. В. Храмова работали санитарами в одной из больниц Москвы, где и родился будущий летчик 18 января 1916 года. Врачу, да и всем, кому случалось бывать на больничной койке (особенно в состоянии тяжелобольного), хорошо известен нелегкий труд младшего медицинского персонала. Вот почему мне всегда казалось, что привлекательная скромность Ю. В. Храмова во всем, его трудолюбие заимствованы им у родителей, видевших смысл своей жизни в чуткости и доброте, в которой так нуждаются люди в тяжелые минуты их жизни.
С 1936 года, после первого курса Московского областного педагогического института (куда он поступил, окончив с отличием педтехникум), начался путь Ю. В. Храмова в авиации. Сначала курсант, затем помощник военкома эскадрильи по комсомолу и, наконец, слушатель Военно-политической академии имени Ленина. Война не позволила ее окончить. Со второго курса Ю. В. Храмов, И. П. Паров и Т. Т. Савичев были назначены комиссарами эскадрилий в 21-й полк. В октябре 1941 года друзья-однокурсники прибыли в Рузаевку.
- Начинайте, доктор, - предложил заместитель командира 2-й эскадрильи старший лейтенант Королев.
- Капитана Лушина не будет. Просил извинить, готовится к разбору полетов с участием командира полка.
- Вас понял.
Занятие наше было, что называется, в самом разгаре. Вдруг замечаю: сидевший напротив меня Максим Савельевич Королев явно забеспокоился.
- Встать, смирно! - скомандовал он.
Все быстро встали, и я увидел Слепенкова, появившегося из-за кустов.
- Вольно, вольно, - как всегда в подобных случаях, отозвался командир и приказал сесть, не став принимать рапорт Королева.
- Что, доктор, развлекаете?
Было видно, что Слепенков шутит и в хорошем настроении. Однако вопрос показался необычным. Я, разумеется, понимал, что командир пришел на разбор полетов и занятие надо прекратить.
- Никак нет, товарищ майор, не развлекает, - выступая вперед, деловито возразил политрук Храмов в тон командиру. - Доктор интересно проводит серьезное занятие по химии. Человек знающий.
- Подтверждаю, - вставая с места, присоединился находившийся на занятиях начхим полка старший лейтенант Красиков под одобрительное оживление летчиков.
- Приятно слышать, доктор. Здорово они за вас, - все так же улыбаясь и внимательно разглядывая меня, заметил Слепенков. - Продолжайте, - приказал он решительно.
- Есть продолжать, - обрадованно ответил я.
- Часа хватит?
- Вполне.
- Отлично. Буду через час.
Взглянув на свои наручные часы, Слепенков ушел.
Как будто ничем не примечательная сценка из повседневной жизни богословского периода. Но врезалась она мне в память накрепко. Я был взволнован. И не положительными отзывами. Слышать их, конечно, было приятно. Но они больше смутили меня, чем обрадовали. Взволновала прямолинейность Ю. В. Храмова, его серьезность, не допускавшая в принципиальных случаях шуток даже старшему по службе. Он умел их аргументированно и тактично парировать. Трогала поддержка, оказанная мне летчиками, такт командира полка, его чуткость к настроению людей, здоровая обстановка в боевом сплоченном коллективе.
Командир полка пришел в эскадрилью по вопросам куда более важным, чем мое занятие по химии, - вопросам летной подготовки. Тем самым вопросам, от которых зависели результаты предстоящих воздушных схваток - и победы, и поражения. Это были вопросы жизни летчика, чести и боевой славы полка. Я. 3. Слепенков с умением опытного педагога часто проводил такие встречи на основе только что состоявшихся полетов. Учебных, а в дальнейшем и боевых. Нередко и мне доводилось бывать на этих встречах. Вот и сегодня предстояла одна из них по итогам утренних полетов. Оказалось, однако, время занято мною. Мое занятие по просьбе капитана Лушина перенесли на сегодня, надеясь успеть до разбора. В итоге вышла промашка. Столкнулись с командиром. Но Я. 3. Слепенков не придал этому значения, все свел к шутке и ничего не стал менять. Никого не упрекнув, он воспользовался простым и совершенно безболезненным для всех приемом перенес разбор полетов на один час.
Решение командира всем пришлось по душе и было воспринято как урок такта. Этим искусством владел Слепенков. И этому можно было у него поучиться. И люди учились.
Вот и 11 мая... Этот день стал для нас всех печальным. Погиб командир 3-й эскадрильи капитан Черваков. Случилось это далеко от Богослова, и однополчанам не довелось его похоронить. Основательно разобравшись на месте, комиссар полка летчик старший политрук Капшук заключил, что Червакову не хватило высоты при выполнении одной из сложных фигур высшего пилотажа.
Гибель капитана Червакова была неожиданной для всех. А для меня и первой в полку. Вероятно, еще и потому оставила во мне неизгладимый след.
- Не падать духом, - призвал Я. 3. Слепенков летчиков 3-й эскадрильи. Миша Черваков был прекрасным летчиком, замечательным командиром, человеком большой души. Верю: отдавая должное капитану Червакову, вы будете летать не только смело, но и предельно осмотрительно.
После гибели Червакова командование принял его заместитель капитан Романов - один из наиболее опытных летчиков и самый старший по возрасту в полку.
Георгий Алексеевич Романов был неутомимым тружеником неба. Он много летал. В совершенстве владел техникой пилотирования и тактикой воздушного боя. Усердно делился опытом с молодежью. О нем говорили как о верном и стойком товарище в воздушном бою. Летчики его любили, прощая некоторую его грубоватость на земле, вспыльчивость, временами раздражительность и резкость.
Время пребывания в Богослове подходило к концу. До предела уплотненно был использован каждый день и час. Все, предусмотренное планами, в основном выполнили. Удалось реализовать и медицинскую программу.
Со всеми летчиками я провел занятия о влиянии на организм человека факторов высотного полета в негерметической кабине. Особое значение имели два вопроса: влияние кислородного голодания (на головной мозг, сердце, дыхание, зрение) и действие разреженного воздуха (в частности, на состояние газов в полостях человеческого тела: кишечнике, среднем ухе, лобных и верхнечелюстных полостях). Рассмотрение этой темы лишний раз убеждало летчиков в необходимости иметь в полете достаточное количество кислорода, своевременно и правильно им пользоваться. Они уважительно отнеслись к моим рекомендациям повышения выносливости к высоте, обоснованию большой роли повторных высотных полетов, тренировок в барокамере, физкультуры и спорта, режима питания, условий быта, рациональной организации досуга в пределах наших фронтовых возможностей.
Отдельное занятие было посвящено влиянию на организм перегрузок, связанных с изменением скорости и возникновением ускорений при выполнении фигур высшего пилотажа. Рассказал я и о значении величины перегрузок, продолжительности их действия и направлении действующей силы, и о положении летчика на сиденье в кабине в момент действия перегрузок. Объяснил роль вестибулярного аппарата как органа равновесия, заключенного во внутреннем ухе, влияние на него перегрузок. Отмечая совершенство и большую чувствительность органов равновесия у человека, подчеркнул, что в условиях полета их показания могут быть менее точными, чем показания приборов, характеризующих положение самолета в пространстве. Так, в условиях слепого полета (особенно в сочетании даже с незначительным кислородным голоданием) могут возникать ложные или иллюзорные представления о положении самолета в пространстве. В таких ситуациях необходимо всецело довериться показаниям приборов, чтобы избежать осложнений в результате потери пространственной ориентировки. Обращал внимание на то, что перегрузки хуже переносятся натощак и при переполненном желудке, при переутомлении, недосыпании, остаточных явлениях алкогольного опьянения, при не до конца ликвидированных послегриппозных явлениях и других отклонениях в состоянии здоровья летчика. Настоятельно рекомендовал: во всех случаях ухудшения самочувствия ставить об этом в известность врача, докладывать командиру.
В качестве мер тренировки к перегрузкам объяснял значение физической закалки, роль систематических тренировочных полетов с постепенно возрастающими ветчинами перегрузок. После вынужденного длительного перерыва в летной работе необходимо постепенно втягиваться в полеты, причем перед возобновлением боевых летчик должен побывать в тренировочных полетах.
Бойцам нравились занятия по авиационной гигиене: они им помогали воевать, а все, что отвечало этим целям, принималось охотно. Надо сказать, что по мере прибытия в полк новых пополнений летного состава занятия по авиационной гигиене я периодически повторял на протяжении всей войны.
Кроме названных в Богослове со всем летным и техническим составом были проведены занятия по оказанию само- и взаимопомощи при ранениях, по боевым отравляющим веществам, по профилактике желудочно-кишечных и других инфекционных заболеваний. Подготовил боевых санитаров, которые были утверждены приказом командира полка. Штатами авиаполка они не предусматривались. Однако мы решили их иметь. И не ошиблись. Обстановка не раз вынуждала привлекать боевых санитаров в помощь на аэродроме, когда требовались дополнительные руки, чтобы умело извлечь раненого из кабины, помочь наложить ему повязки, транспортные шины, уложить тяжело пострадавшего на носилки и перенести в санитарную машину или аэродромный медпункт. Вызывать их не требовалось: они оказывались рядом в нужный момент, будто из-под земли вырастали на месте происшествия.
Боевые санитары, снабженные необходимым запасом перевязочного материала, предусматривались, кроме того, на случай массовых ранений в подразделениях, на старте или во время перебазирований в черте блокированного Ленинграда, в условиях артиллерийского или воздушного налета.
Прививки против брюшного тифа и вакцинация против дизентерии тоже были сделаны в Богослове. Практически мы охватили ими всех. И здесь помог пример Я. З. Слепенкова. Он и я "укололись" первыми. В дальнейшем у нас стало доброй традицией проводить прививки организованно, с максимальным охватом. Достигалось это личным участием командиров, политработников, руководящего инженерно-технического состава.
Накануне нашего перебазирования в Ленинград я доложил командиру о выполнении плана медицинских мероприятий, достаточно высоком уровне физического состояния летного и технического состава.
- Рад. Это немаловажный показатель готовности полка в бой, - улыбаясь, отозвался Я. 3. Слепенков.
20 мая 1942 года большая группа наземного состава полка, в их числе и я, покинула Богослово. Начальником автоколонны был назначен капитан С. А. Гладченко. С ним я познакомился в эшелоне из Рузаевки в Богослово. Ехали в одном вагоне. Наши места на нарах были рядом. Сергей Акимович - донской казак, в недавнем прошлом летчик-истребитель. Награжден орденом Красного Знамени за финскую войну. По состоянию здоровья ушел с летной работы. (У него выявилось хроническое воспаление лобных и верхнечелюстных придаточных пазух носа.) Любил порядок во всем. Хороший рассказчик. От него я узнал многое о рузаевском периоде полка. Комиссаром у него был политрук Ю. В. Храмов.
Наш путь лежал в Приютино под Ленинградом через Новую Ладогу, Ладожское озеро, Осиновец. Ехали на машинах довольно медленно по дорогам, изрядно разбитым автомобильным транспортом. Во время дождя и после машины буксовали, и проталкивать их приходилось с трудом.
Через неделю прибыли в Новую Ладогу. Здесь встретились с командиром бригады генерал-майором Н. Т. Петрухиным. От него узнали, что летчики наши и приданный им техсостав уже в Приютине и приступили к боевой работе. В Новой Ладоге, как и намечалось, пересели на канонерскую лодку и пошли большой водной трассой до Осиновца на западном (ленинградском) берегу озера. От Осиновца снова на автомашинах до места назначения. (Кроме большой функционировала и малая водная трасса между Кобоной (восточный берег) и Осиновцем. Этот путь примерно втрое короче. Именно по малой трассе - от Осиновца и Ваганова до Кобоны - зимой сорок первого стала функционировать знаменитая ледовая Дорога жизни. Длина ее на этом участке была 28 - 30 километров. Она сыграла выдающуюся роль в снабжении блокированного Ленинграда.) За период блокады мне довелось пользоваться всеми способами переправы через Ладогу: по льду, по воде и по воздуху.
День нашего перехода по маршруту Новая Ладога - Осиновец выдался солнечным и безветренным. На озере штиль. Видимость хорошая. Легкая дымка на горизонте. Берегов не видно. Нас сопровождают чайки. Тихо. Слышно только, как приглушенно работает машинное отделение канонерской лодки. На верхней палубе зенитные установки. Они напоминают о возможности налета вражеской авиации, напоминают о войне.
С разрешения командира судна я и капитан Гладченко на ходовом мостике. С него далеко вокруг просматривается зеркальная гладь самого большого в Европе озера. Его поверхность составляет более 18 тысяч квадратных километров, а средняя глубина 51 метр, в северной части - 230 метров. Это крупнейшее водохранилище чистой пресной воды. Ее масса составляет около 900 кубических километров. Основными источниками питания Ладоги являются три озера: Онежское, Сайме и Ильмень. Они дают начало трем притокам Ладоги - рекам Свири, Вуоксе (Бурной) и Волхову. Вытекает из Ладожского озера единственная река Нева. По ней одной оттекает в Финский залив все то, что поступает в озеро. Вот почему Нева при длине всего 74 километра такая полноводная.
На мостике неожиданно выяснилось, что один из находившихся рядом с нами матросов - свидетель трагедии, случившейся с баржей в Ладожском озере 17 сентября 1941 года. Он служил тогда на буксире "Орел", они оказывали помощь терпевшим бедствие. Возвращаясь к печальной истории и дополняя ее, командир канлодки указал:
- Вот это место. Сейчас мы в центре квадрата бедствия...
В глубоком молчании мы обнажили головы. Командир взял под козырек, на минуту был приспущен флаг корабля. Мне тогда подумалось: вероятно, здесь не первый раз исполняется этот внешне скромный, но с большим смыслом ритуал отдания почестей советским людям, погребенным в холодных водах Ладоги. Теперь это стало традицией. Она сопровождается церемонией спуска на воду венков многими нашими туристами, совершающими по озеру прогулки на теплоходах.
Приютино
Прибытие. - Приютино в прошлом. - Гарнизон. - Размещение. - Медицинские учреждения. - Боевой счет полка открыт. - Новые знакомства
Теплым солнечным утром первого дня лета сорок второго года мы прибыли в Приютино - один из живописнейших уголков замечательных ленинградских пригородов. Вокруг много зелени. Поблизости на наших глазах один за другим произвели посадку знакомые "яки". О приземлении снижающегося самолета свидетельствовала поднимаемая на пробеге пыль. Самого истребителя в момент соприкосновения с землей уже не было видно с дороги, где мы остановились. Он как бы погружался в окружавшие временный аэродром заросли.