Горбачев и Королев приветственно помахали и, не останавливаясь, прошли дальше. Новый заместитель в полку недавно. Около двух месяцев назад сменил капитана Панфилова, назначенного в другую часть, но уже заслужил всеобщее признание однополчан. Летчики его полюбили. Иван Илларионович Горбачев был молод, красив, строен, всегда подтянут. Поясной ремень затягивал так, что и пальца не поддеть. Хромовые сапоги начищал до блеска. Внешний вид его был безукоризнен. И это в условиях напряженной боевой работы. Секрет заключался в его высокой требовательности к себе. Умел он не приказом, а личным примером, своими боевыми делами увлекать людей. При случае не забывал напомнить о дисциплине. "Ставшая чертой характера, она - великая сила, верный союзник побед в воздушном бою", - наставлял он. Летчики полка хорошо знали приверженность Горбачева к "дисциплинке", именно поэтому так старательно подтянулись, приветствуя проходившего мимо заместителя командира полка.
Однополчане хорошо знали, чем были вызваны следы ожогов на его лице, руках. 10 августа 1941 года в воздушном бою над Ирбенским проливом Иван Илларионович таранным ударом на МиГ-3 сбил Ме-109. Стервятник упал в пролив. Но и сам Горбачев вынужден был оставить загоревшийся самолет - выпрыгнул на парашюте. В тяжелом состоянии, обожженного и закоченевшего, извлекли его из воды. После лечения и переучивания на Як-1 прибыл в наш полк. На его груди сверкали тогда три ордена: Ленина, Красного Знамени и Красной Звезды. Недавно его наградили четвертым боевым орденом. Еще сегодня при входе в столовую мы видели большой фотопортрет Горбачева в красочном оформлении по случаю его очередной победы. Плакат гласил: "Мастер таранного удара майор Горбачев сбил еще одного фашистского стервятника - Ме-109. Летчики, соколы Родины! Отомстим за поруганную Родину!" Однополчане понимали: в изготовление плаката пропагандист Гринишин вложил все свое умение и личные симпатии к Горбачеву.
Как заместитель Горбачев вполне устраивал командира полка Слепенкова. Они с полуслова понимали и хорошо дополняли один другого. Их отношения были полны взаимного уважения и сердечности. Это видели все и считали их примером для себя, своею гордостью.
Из землянки показался капитан Гладченко.
- Прошу заходить!
Смысл приглашения был ясен: поступило боевое задание. Требовалось шестеркой Як-1 сопроводить пикировщиков Пе-2 на бомбовый удар по переднему краю противника. Во главе истребителей шел командир 1-й эскадрильи капитан Павел Иванович Павлов.
Получив в моем присутствии боевое задание, летчики с серьезными лицами поспешили к самолетам. Они шли твердой походкой, сосредоточенные, внутренне переключаясь на предстоящий полет. Такого рода нервно- эмоциональные переключения повторялись ежедневно, по нескольку раз в день, на протяжении месяцев и долгих лет войны, не оставаясь, понятно, безразличными Для организма летчика, его нервной системы.
...Задание выполнили успешно и пикировщики, и истребители. Вернулись все. В состоявшемся воздушном бою Павел Иванович сбил Ме-109.
Я постарался снова посчитать у них пульс, измерить кровяное давление. И то, и другое заметно превышало предполетные данные. Спустя некоторое время после полета, когда нервное возбуждение улеглось, измерения повторились: пульс и давление вернулись к исходному. Как правило, так бывало до тех пор, пока не появлялись признаки летного утомления.
В тот день, 5 сентября, Павел Иванович Павлов и Павел Семенович Макеев, сопровождая штурмовиков Ил-2 для удара по аэродрому Красногвардейск, сбили еще два Ме-109. Успешно выполнив задание, наши летчики без потерь вернулись домой.
11 сентября 1942 года. Ранены Д. В. Пимакин, П. Ив. Павлов, Д. И. Зосимов. Мое участие в возвращении раненых летчиков в строй. Посещение раненых в госпитале.
Только что на моих глазах произвели посадку на подбитых самолетах раненный в локтевой сустав младший лейтенант Пимакин и сержант Ткачев. Капитан Павлов, ведущий группы, вынужденно приземлился недалеко от аэродрома Смольный (ныне аэропорт Ржевка), вблизи поселка Ковалево. Но где заместитель командира 1-й эскадрильи капитан Зосимов и что с ним, неизвестно.
Все произошло в одном вылете на прикрытие действий наземных войск в районе Дубровской (8-й) ГЭС - Синявина. Между ними 8 - 10 километров.
Пимакину мы оказали помощь немедленно. На рану наложили давящую (тугую) повязку, проволочной шиной и косынкой зафиксировали руку в положении сгибания в локтевом суставе под прямым углом. Ввели противостолбнячную сыворотку. Для обезболивания - морфий. Сантранспортом направили в Первый военно-морской госпиталь.
Спешу к Павлову. К месту его вынужденной посадки меня перебросил на По-2 сержант Козьминых, а сам он полетел искать Зосимова, прочесывать на бреющем полете окрестности аэродрома Приютино.
Павел Иванович Павлов, как удалось выяснить сразу же после нашей посадки с Козьминых, находился в лазарете поселка Ковалево. Встреча у его постели была радостной.
- Доктор, я ждал тебя, знал, что ты найдешь... Чуть не отправили в армейский госпиталь. Но воздержались. Поверили, что за мной приедут свои, произнес Павлов удовлетворенно заметно ослабевшим, тихим голосом, привлекая меня к себе здоровой рукой. Мы обнялись.
Первая помощь летчику была уже оказана. Наложены асептические (стерильные) повязки на раны, введена противостолбнячная сыворотка, морфий. Оставалось добавить иммобилизацию - шинирование поврежденных множеством разной величины осколков левой руки и левой ноги.
Раненый бледен. Вероятно, не только и не столько от потери крови. Это был один из верных признаков истощения организма, результат предельного нервного напряжения в тяжелом полете. Отсюда целая совокупность и других признаков: общая слабость, несвойственная Павлову вялость жестов и речи, апатия, определенная безучастность, низкое кровяное давление, слабый пульс, холодный потный лоб, синюшность губ, учащенное поверхностное дыхание.
С моим появлением раненый заметно повеселел и спросил, что с остальными. А потом стал улыбаться, шутить и рассказывать, как все случилось. Моя попытка убедить, что основное нам уже известно от Пимакина и Ткачева и что ему лучше теперь полежать спокойно, не вспоминать и не переживать все снова, оказалась напрасной. И я понял: летчик не успокоится, пока не расскажет. Я стал внимательно слушать.
В неравном бою нашей шестерки "яков" с восемнадцатью ФВ-190 самолет Павлова получил серьезные повреждения. Разбита приборная доска. Рядом с кабиной пробито левое крыло. Пробит бензобак. В пробоинах и правая плоскость. Но самолет управляем! Кабина заполнилась дымом. Дышать трудно. Фонарь еле удалось открыть: повреждены пазы, а левая рука и нога отяжелели, стали непослушными. Рукав гимнастерки и брюки пропитались кровью.
Он развернулся в сторону Невы. На ее правом берегу - наши. Мотор то и дело дает перебои, угрожая остановиться. От перебоев в моторе корпус самолета все время вздрагивает. Вдобавок ко всему вражеский истребитель преследует и короткими очередями ведет огонь. Но безрезультатно. Причиной тому железная воля Павлова: он все время сбивает прицеливание врага, маневрируя отворотами и скольжением.
Но вот подоспела на помощь новая группа "яков". Пирату, надеявшемуся на легкую добычу, не удалось уйти от расплаты. Он вспыхнул факелом, врезался в землю и взорвался. На душе у Павлова стало легче. Одна смертельная опасность отпала. Теперь все зависело от собственного подбитого самолета. Только бы не отказал мотор.
- Тяни, вывози, сивка! - пытается громко крикнуть Павел Иванович. - И, как видишь, доктор, сивка вывезла...
Продолжая рассказ, он заметил, что очень опасался взрыва самолета. Ведь кабину все время наполняли пары бензина и эмульсия масла. Прыжок с парашютом исключался: сначала было рано - внизу противник, потом стало поздно - высота потеряна, силы на исходе, мотор вот-вот остановится и тогда - катастрофа.
Заметив подходящую площадку, летчик решил садиться. Убрал газ и с большим усилием перекрыл кран. Наудачу выпустил шасси. Расчет оказался точным: самолет, плавно коснувшись земли, благополучно остановился. С трудом выбрался из кабины. Немного отойдя от машины, упал, потеряв на какое-то время сознание. А когда оно вернулось, встать от слабости уже не мог. Вскоре подбежали люди и доставили его в Ковалево.
По свидетельству Павлова, в тот день "яки" сбили восемь вражеских самолетов. Досталось и "якам". Все они были подбиты, половина летчиков ранены.
Пока я сидел у постели Павлова, пришла санитарная машина. Ее прислал Кузьминых. Он знал, куда направить. С медицинской точки зрения противопоказаний к эвакуации не было, и мы двинулись в путь - в свой лазарет в Приютине.
Тридцать лет спустя, 9 августа 1972 года, в газете "Страж Балтики" была опубликована (посмертно) статья Павлова "Над Синявинским плацдармом". Вспоминая случай с ранением и нашу с ним встречу, Павел Иванович пишет буквально следующее: "...появился наш следопыт, как мы звали полкового врача Василия Георгиевича Митрофанова. Он душою чувствовал, где могут произвести посадку подбитые самолеты, где находятся живые или погибшие летчики полка. Многие обязаны жизнью этому человеку". Вероятно, меня поймет читатель, если скажу, как дорог и трогателен для меня столь теплый отзыв боевого летчика, любимого командира. Но вернемся к прерванному изложению.
По прибытии в Приютино мы узнали, что недалеко от поселка Колтуши летчик Кузьминых с бреющего полета отчетливо видел остатки сгоревшего самолета. Рядом - никого. Примерно в полукилометре он отметил зенитную батарею. Там, по мнению Кузьминых, могли кое-что знать о случившемся и туда следовало обратиться.
Сведения Козьминых уточняли направление поиска, но оставляли по-прежнему неясной и еще более тревожной судьбу Зосимова. Мы почти не сомневались: Козьминых видел остатки зосимовского "яка". Однако никто в полку не хотел верить и не верил в самое худшее: не такой он летчик, чтобы погибнуть.
Да, всегда при виде Зосимова казалось, что трагический исход не для него. Сам он решительно отвергал для себя такую возможность как нечто нелепое, отвергал легко, с улыбкой, без всякой рисовки. И не потому, конечно, что наивно закрывал глаза на опасности боевого полета. Отнюдь нет. В игнорировании возможности погибнуть на войне заключалось его личное отношение к психологической проблеме опасности. Барьер опасности летчики наши преодолевали повседневно и успешно. Преодолевал его и Зосимов, придерживаясь правила: "Успех летчика - в разумном бесстрашии". Только в этом случае, утверждал Зосимов, летчик может сполна реализовать свои профессиональные возможности в сложной ситуации и действовать с максимальным шансом на успех. Именно такому отношению к опасности училась молодежь у старших, на личных примерах Слепенкова, Павловых, Горбачева, Зосимова, Меркулова, Королева, Митина, Ковалева, Ломакина. Никто из них не понимал бесстрашие как безразличие к опасности. Это было бы противоестественно. Только психически больные люди не реагируют на опасность. Бесстрашные - это те, кто умеет отрицательные эмоции страха подавить силой воли, высоким сознанием долга. Таков был Зосимов.
Капитана Зосимова однополчане знали как одного из блестящих мастеров воздушного боя. Ровно через месяц после начала Отечественной войны, 22 июля 1941 года, он таранил на МиГ-3 фашистский бомбардировщик Ю-88, за что был удостоен ордена Ленина. А еще раньше за отличие в финской кампании Д. И. Зосимов принял из рук М. И. Калинина орден Красного Знамени. В августе 1942 года был награжден этим орденом еще раз. Только за три месяца (июнь - август 1942 года) капитан Зосимов имел на своем счету 5 сбитых самолетов врага. Недавно он один вел воздушный бой с восьмеркой Ме-109. Их длительные атаки окончились безрезультатно, несмотря на их восьмикратное превосходство в силах.
Дмитрий Иванович пользовался репутацией интересного собеседника. Надо сказать, что на редкость удачно, психологически удивительно совместимо, подобрался руководящий состав 1-й эскадрильи: командир, его заместитель, комиссар. Все они были великими оптимистами, не умевшими, казалось, унывать ни при каких обстоятельствах. Но главное, конечно, что их крепко объединяло, это глубокое знание каждым своего дела, чувство долга, обязательность, надежность во всем, И в большом, и в малом.
Я отбыл на санитарной машине к месту, отмеченному на карте Анатолием Козьминых, и вскоре был в расположении зенитной батареи. Там сказали: "Летчик жив! В сознании! Находится в Колтушах. Его отнесли туда бойцы-зенитчики. На их глазах все произошло. Они первыми подбежали и оказали помощь".
Луч надежды уже засветился, настойчиво пробившись сквозь тьму неведения о судьбе Зосимова. Каков действительный характер повреждений? Какова их опасность для жизни, выздоровления и возвращения в строй? Все это продолжало волновать меня.
И вот я у цели. Вот он - наш Зосимов! Живой! Он улыбается, сердечно меня приветствует и тут же переходит к делу. Сначала, как и Павлов, интересуется остальными. А потом, без паузы, начинает рассказывать обстоятельства случившегося с ним несчастья. Остановить Зосимова было невозможно.
В отличие от несколько апатичного и вялого поначалу Павлова Зосимов был возбужденным. Он говорил необычно торопливо хрипловатым голосом простуженного человека. Необычным, сбивчивым казался и строй его возбужденной речи. Ему, видимо, хотелось сказать многое и как можно скорее. Потому фразы получались короткими, не всегда законченными, отрывистыми:
- Немного попало. Так, вроде порядок. А вот костомаха. Отказывает, говорил он, показывая взглядом на поврежденную ногу. - Куснули малость. Фрицы проклятые! Но ничего. Обойдется. Мы тоже дали им прикурить!
Летчик все время менял положение в постели, не находя удобного места. Он постоянно хотел пить. Временами ему становилось холодно. Он просил потеплее укрыть, но не касаться ожогов: это страшно болезненно. Пульс частый, слабый, кровяное давление низкое. Температура немного повышена. У Зосимова были ожоги лица, рук, задней поверхности правой ноги. В области лба и волосистой части головы - ссадины, ушибы с кровоподтеками. Задняя поверхность обожженного бедра поражена множеством мелких металлических осколков, глубоко засевших в толще мягких тканей. Это так называемое "обожженное ранение", особенно опасное из-за возможности развития микробов в ране. Обращал внимание небольшой отек правого бедра. Оно было толще левого на один-полтора сантиметра. Площадь ожога, оказавшегося, к счастью, поверхностным, составляла около пятнадцати процентов поверхности тела. Ожоги таких размеров относятся к обширным. Они нередко носят угрожающий для жизни характер. Особенно у тех, у кого, подобно Зосимову, ожоги сопровождались большой нервно-психической травмой.
В ходе схватки, о которой я уже знал от Павлова, самолет Д. И. Зосимова был подбит, а сам он ранен осколками в правое бедро. Когда, возвращаясь домой, он находился по эту сторону линии фронта, самолет загорелся. Следовало бы, казалось, выброситься с парашютом. Высота позволяла. Но Зосимов этого не сделал. Он решил попробовать спасти машину. Вероятно, трудно представить себе более рискованное решение. Чтобы с этим согласиться, надо немного вдуматься. В самом деле; в столь критической обстановке, когда подбитый самолет уже горел и мог в любой момент взорваться, летчик решает спасти дорогостоящую машину Як-1. В этой ситуации летчику не изменило понимание того, что вверенным ему народом оружием он должен дорожить. Вот почему Зосимов не прыгнул сразу. Шансы на спасение самолета летчик считал ничтожно малыми - не более одного процента из ста. Зосимов мог этого не делать, и никто его не упрекнул бы. Но решение принято.
Зосимов эволюциями сбивал пламя. Не получалось. Огонь проник в кабину, обжигая лицо, руки. Загорелись гимнастерка, парашют, брюки. Горячий воздух перехватывал дыхание. Хотя и открыт фонарь, дышать все труднее. Он уже понимал, что самолет не спасти. Попытка сделана, совесть чиста, теперь прыгать! Но, увы, поздно. Высоты нет. И ее уже не набрать для прыжка Выход один - садиться на горящем самолете.
Зосимов повел горящий самолет на посадку. Скорость огромная. Крайне острая и скоротечная аварийная обстановка не позволила погасить ее до нормальной посадочной скорости. В распоряжении летчика мгновения, считанные секунды. А успеть надо многое, чтобы максимально обезопасить встречу с землей. Она не только стремительно приближалась, но и плохо просматривалась из-за огня и дыма. Летчик действует четко. Навыки, доведенные до автоматизма, срабатывали безотказно. Отстегнул привязные ремни, чтобы на земле поскорее выбраться из огня. Руку перенес на прицел. Иначе, ударившись о приборную доску, можно потерять сознание и, не будучи в состоянии действовать, сгореть вместе с машиной. Надо было спешить, чтобы опередить взрыв. Теперь он неминуем, хотя зажигание и выключено.
В момент удара на фюзеляж с громадной силой рвануло вперед. Противодействовать инерции - вне человеческих возможностей. Искры посыпались из глаз летчика, но сознания он не лишился. Самолет продолжал брюхом ползти по земле, но уже без Зосимова. Он вовремя вывалился из кабины, угодив в канаву, полную грязи. По канаве, будто специально подвернувшейся для укрытия, летчик спешил отползти как можно дальше. Вероятно, не прошло и минуты, как с грохотом взметнулось огромное пламя с клубами дыма. Летчика оно не задело.
- Зося успел тютелька в тютельку, - заключил свой рассказ Зосимов.
У Зосимова имело место возбуждение центральной нервной системы, характерное для начальных проявлений одного из осложнений ранения - шока. Тревожила меня опасность его углубления, когда состояние возбуждения, истощаясь, может переходить в следующую, более опасную для жизни стадию шока. Ей присуще не возбуждение, а угнетение функции центральной нервной системы и других жизненных функций организма. Сидя у постели Д. И. Зосимова, я, разумеется, не знал, что сложная и не до конца исследованная проблема шока меня увлечет и станет в послевоенные годы темой моих научных работ.
- Доктор, ты, конечно, думаешь: почему Зося не прыгнул сразу? Да? Скажу. Чтобы помочь тебе понять летчика. Ты ведь к этому стремишься? И правильно. Инженер машину понимает. А ты по части нашего брата разуметь должен. Сказ один, доктор: характер летчика не позволил действовать иначе, - говорил необычно торопливо Зосимов все тем же хрипловатым голосом. - Где-то у Горького сказано, что женщина без характера - это все одно, что хлеб без соли. А я скажу так: летчик без характера гораздо хуже той бабы. Без характера летчику, да еще истребителю, никак нельзя, - рассуждал Зосимов, неоднократно за свою боевую жизнь доказавший, какая могучая сила заключена в его характере.
Его характер и сегодня проявился, до конца выдержал суровое испытание. Пусть цель не достигнута - самолет спасти не удалось, - но разве он не победил!
Меня настораживал его хрипловатый голос. Очевидно, ожог слизистой верхних дыхательных путей, отсюда - отек голосовых связок и изменение голоса. На почве таких ожогов может развиться отек подсвязочного пространства. И тогда возможна асфиксия - острое удушье на почве непроходимости закрытого отеком дыхательного горла. Чтобы этого не случилось, прибегают к трахеотомии - рассечению трахеи с введением в нее специальной металлической изогнутой трубки. Через нее и дышит больной, пока не спадет отек. Затем трубка извлекается. Дыхание восстанавливается естественным путем, а рана в трахее (дыхательном горле) заживает без дополнительных вмешательств. Нам такая радикальная мера, к счастью, не потребовалась. Отек голосовых связок у пострадавшего не нарастал, наоборот, довольно быстро стал исчезать, и уже в ближайшие дни голос восстановился до обычного.