В аналогичных, не совсем ясных случаях надо, учили нас, ориентироваться на главную опасность. Все взвесив, решили не увлекаться покоем и другими доступными на месте способами борьбы с проявлениями шока. Предпочли бережную эвакуацию в госпиталь. Операция могла быть квалифицированно сделана только в госпитале. Широкие и глубокие продольные ("лампасные") разрезы, проникающие до мышц бедра, с обязательны'; рассечением оболочки, покрывающей мышцы, ликвидируют напряжение тканей. Создается возможность оттока жидкости из тканей в повязку, уменьшения отека и болевых ощущений. Разрезы обеспечивают аэрацию тканей - доступ к ним воздуха, кислорода. Микробы, для которых необходима безвоздушная среда, оказываются в неблагоприятных условиях и погибают. Опасность для жизни раненого, как правило, ликвидируется.
Перед дорогой раненого тщательно перевязали, для уменьшения болей ввели морфий, поврежденную ногу шинировали. Позаботились, чтобы больному не было холодно. Ехать старались как можно осторожнее.
Из Приютина Зосимов продолжил путь вместе с раненым Павлом Ивановичем Павловым, Трогательной была их встреча. Оба забинтованные, они потянулись друг к другу. Павлов нежно коснулся губами бинтов на голове Зосимова. Из-за повязок, отека лица и хриплого голоса он был почти неузнаваем. Но Павлов сделал вид, что ничего необычного не замечает.
Лежа в санитарной машине рядом, они разговаривали: уверяли друг друга в пустячности ранений, разбирали, как все произошло, справлялись об остальных. С Павловым Зосимову, казалось, стало легче. Он заметно приободрился, снова стал шутить.
Наконец мы прибыли в приемное отделение Первого военно-морского госпиталя. Раненых осмотрели опытные хирурги - ведущий хирург госпиталя Николай Варфоломеевич Петров и Федор Маркович Данович, ставший впоследствии профессором.
Сразу после перевязки Павлова распорядились поднять наверх, в палату третьего этажа. Зосимову предложили операцию.
Ибо поставленный диагноз, подтвержденный последующим бактериологическим исследованием кусочков тканей, сомнений не оставлял.
- Согласен, - не колеблясь ответил Зосимов.
Под наркозом Данович, консультируемый Н. В. Петровым, произвел семь "лампасных" разрезов бедра. Операция была сделана по всем правилам хирургического искусства высокого класса. Для контроля на бедро наложили шелковую нить - лигатуру, по Мельникову. Она нетуго охватывала конечность несколько выше начала разрезов. Чтобы нить не смещалась, ее фиксировали к коже специальным клейким веществом - клеолом.
Теперь - ждать. Если отек уменьшится, - лигатура ослабнет. Это будет означать: анаэробный процесс остановился, пошел на убыль. Это будет то, ради чего предприняты все усилия. А если нить врежется? Этого не должно быть. В это не хочется верить. Это будет говорить о нарастании отека, о том, что процесс продолжается. Тогда может стать вопрос об ампутации конечности.
Ту ночь я провел в госпитале. Медленно тянулось время в ожидании результатов оперативного вмешательства. Под утро дежурный хирург наклонился к постели больного, осторожно отвернул одеяло и полез пальцем под лигатуру. Удовлетворенная улыбка озарила его лицо. Ее смысл понимали все. Ее понимал и раненый. Не только понимал, но и чувствовал. Ибо ему стало значительно легче.
Вслед за хирургом и я убедился лично: лигатура ослабла. Хотя состояние раненого оставалось еще тяжелым, предстояло еще много трудных дней и ночей и для больного, и для врачей с их заботливыми помощниками - медицинскими сестрами и нянями.
Наше участие в восстановлении здоровья раненых летчиков не ограничивалось оказанием первой помощи и направлением в госпиталь. Оно продолжалось и после госпитализации, подобно тому как внимание и заботы семьи не прекращаются вслед за направлением близкого человека в больницу, пусть даже самую первоклассную. Заботы продолжаются и часто оказываются очень существенным слагаемым в общей сумме лечебных усилий медиков.
Выздоровление - чрезвычайно сложный процесс. Это - результат не только лекарственных назначений, хирургических вмешательств и ухода за больным. Многое зависит от сил организма раненого, его воли к выздоровлению, морального состояния. Именно поэтом- мы говорим не о лечении болезней, ран, ожогов, но о лечении больных, раненых, обожженных. Это один из замечательных принципов советской медицины - лечить не болезнь, а больного. Участие однополчан, являясь естественным и закономерным выражением любви к раненым, стимулировало их моральные и физические силы. Я выполнял своего рода роль связного между полком и госпиталем: передавал приветы, уведомлял о новостях в полку и состоянии раненых, передавал подарки и поздравления с наградой или очередным воинским званием. С моим участием решались вопросы предоставления после госпиталя отпуска или дома отдыха, определение годности и допуск к летной работе.
Чувствовать себя в госпитале уверенно среди раненых летчиков мне помогали деловые контакты с Первым ленинградским (ныне ордена Ленина) военно-морским госпиталем. (Он был основан Петром I еще в 1715 году.) В годы войны я бывал в нем, что называется, на правах своего человека, особенно среди хирургов. В нем лечились большинство раненых летчиков полка в бытность нашу под Ленинградом в июне 1942 - июле 1944 года.
Наши связи с госпиталем продолжались и после того, как полк далеко ушел на запад. Продолжаются и поныне. Хирургическое отделение как эстафету от хирургов военных лет приняли мои ученики по академии: сначала Г. Я. Савченко, затем X. А. Харебов.
Замечательным коллективом госпиталя в те годы руководил прекрасный врач, опытный организатор и отзывчивый человек Г. Е. Гонтарев. С глубоким уважением и признательностью вспоминаю талантливых хирургов во главе с Н. В. Петровым, медицинских сестер, санитарок. В нелегких условиях блокады под артиллерийским обстрелом они героически делали все для раненых бойцов. Хирурги госпиталя с пониманием и уважением относились к специфике авиационной службы, помогали нашему командованию принимать решения о дальнейшем служебном использовании летчиков, закончивших лечение в госпитале. Раненые полка по достоинству ценили заботу о них. Она им помогала в главном - в их стремлении поскорее встать в строй.
Спустя несколько дней после того как были доставлены Павлов и Зосимов, я снова прибыл в госпиталь навестить раненых. Их было там уже шестеро. Они занимали две палаты. В одной из них - командир нашей новой 3-й эскадрильи майор Теплинский, летчики Иван Чернышенко, Иван Емельяненко и Дмитрий Пимакин. Другую небольшую палату рядом занимали Павлов и Зосимов. Обе палаты вместе Павлов в шутку называл "авиационным гарнизоном". Начальником его считали Павла Ивановича.
У майора Теплинского - огромный ушиб в области спины и закрытый перелом лопатки с обширным подкожным кровоизлиянием - синяком почти во всю спину. Выглядел он тяжелобольным. Обложенный подушками, он лежал полусидя. Дышал часто и поверхностно, глубже не мог - больно. Стоило чуть неосторожно повернуться или глубже вздохнуть, начинался болезненный кашель. Выручали обезболивающие препараты.
Своеобразен механизм его травмы. В воздушном бою снаряд самолета противника попал в бронеспинку И-16. Она сместилась и плашмя нанесла тупой удар в спину Теплинского. Сгоряча он не сразу почувствовал всю тяжесть полученной травмы. Сила удара поначалу как бы натолкнулась на предельно мобилизованные в пылу боя защитные силы крепкого организма. Это позволило летчику, сохраняя самообладание, действовать с учетом особенностей обстановки и суметь покинуть на парашюте неуправляемый самолет. Приземлился на территории, не занятой врагом. Мы нашли его крайне возбужденным. С повисшей рукой, летчик как бы не замечал травмы, говорил, что пустяк, до завтра заживет, и требовал включить его в боевой состав на следующий день. Лишь с постепенным уменьшением шоковых реакции и возбуждения Теплинский почувствовал себя плохо. И ему уже не требовалось объяснять, что полететь он сможет не так скоро.
Рядом - Иван Чернышенко. Его самолет был подожжен в воздушном бою и свалился в неуправляемый штопор. Летчики знают, как нелегко в подобных случаях отделиться от самолета, чтобы воспользоваться парашютом. Чернышенко нашел в себе достаточно сил и справился почти с невозможным. Приземлился на передовой в расположении наших войск с ожогами лица и рук (надо сказать, что ожоги у летчиков полка составляли 9 процентов от всех ранений и травм).
Иван Емельяненко, раненный в воздушном бою в ногу и руку, тоже вынужден был покинуть подбитый самолет. Почти в 17 процентах случаев аварийных ситуаций в воздухе летчики наши пользовались парашютом. Он их не подвел ни разу. Это лучшее свидетельство и умения летчиков, и хорошей работы парашютно-десантной службы (ПДС).
Емельяненко оставил самолет на высоте 1500 метров. Произвел затяжку, чтобы не расстреляли кружившиеся над ним самолеты противника. Раскрыл парашют только в 150 метрах от земли. За 30 секунд свободного падения потерял 1350 метров. С раскрытием парашюта скорость падения упала с 45 - 46 до 6 метров в секунду. При этом возникло отрицательное ускорение - перегрузка, в пять раз превышавшая вес летчика и составлявшая более 300 килограммов. Резко изменилось и направление действия ускорения. Если в момент свободного падения оно действовало в направлении от ног к голове (как в начале движения лифта вниз, когда человека как бы приподнимает, отрывает от площадки), то в момент раскрытия парашюта отрицательное ускорение подействовало в обратном направлении - от головы к ногам (как в момент остановки движущегося вниз лифта, когда человека придавливает к площадке, он как бы продолжает по инерции движение вниз). В результате действия перегрузок и резкого изменения направления действующих сил у Емельяненко произошло переполнение сосудов обоих глаз кровью и кровоизлияние в их белковые оболочки.
Приземлился он в лесу, на своей территории. Нашли его быстро.
С Емельяненко рядом в палате лежал Дмитрий Пимакин с мелкоосколочным, проникающим в локтевой сустав ранением. Самочувствие у него хорошее. Рука почти не болит, только плохо разгибается в локте. Вся надежда на лечебную физкультуру. Ею он занимался старательно и успешно.
Майору Теплинскому, несмотря на его тяжелое состояние, уже виделся счастливый день, когда он выйдет из госпиталя и отправится на побывку к семье, чтобы, вернувшись, с новыми силами бить врага. Мечта о встрече с семьей согревала его, ускоряла выздоровление.
- Похлопочите, доктор, - просит он, перестав кашлять. - Самому неудобно. А побывать дома очень хотелось бы.
Говорить ему было трудно, мешал болезненный кашель.
- Не беспокойтесь. Непременно побываете дома.
- Нет, правда, доктор? Вы уверены? - улыбаясь, спрашивает Теплинский.
- Правда. Отпуск будет. Обязательно!
- Спасибо.
Ответ мой не был для красного словца, просто приемом успокоить больного. Я понимал, конечно, что не я командую, не я подписываю отпускные билеты. Однако я хорошо знал и другое - с командиром полка у нас полное взаимопонимание. Помня об этом, я с чувством удовлетворения сознавал, какое великое дело в работе авиационного врача доверие и поддержка командира.
Великий физиолог И. П. Павлов называл слово могучим, всеобъемлющим условным раздражителем. От меня как авиационного врача требовалось помнить об этом и уметь правильно пользоваться им.
Тут подает голос Чернышенко. Он хотел бы на долечивание в свой лазарет в Приютино.
- Ну, а ты что скажешь, Иван Никифорович? - спрашиваю Емельяненко.
- Пока войну не кончим, мне, доктор, ничего не надо, кроме возможности бить фашистов, - отвечает Емельяненко, широко улыбаясь.
И действительно, в отпуск на родную Украину он съездил только в 1945 году. Вернулся в полк с очаровательной молодой женой-землячкой.
Захожу в палату к Павлову и Зосимову. У Павла Ивановича все идет на поправку, настроение бодрое. Садится в постели. Пробует вставать и даже ходить на костылях с помощью няни для страховки.
- Немного барахлит температура по вечерам. В остальном порядок, докладывает о себе Павлов. - В нашем авиационном гарнизоне подводят двое: Зося и Теплинский, остальные - хоть куда.
- Не слушай его, доктор. Мне тоже легче, - отзывается Зосимов.
Голос у него уже не хриплый, но еще слабый и тихий. Отеки на лице исчезли. Стал снова похожим на себя. Однако общее состояние показалось мне более тяжелым, чем в день госпитализации.
У Зосимова и Павлова индивидуальный пост, как и у Теплинского. Няня все время рядом. Ухаживает заботливо, старательно. Вот она помогает Дмитрию Ивановичу поменять положение больной ноги. Сам Зосимов сделать это не в силах.
- Так, так. Много, много, - корректирует он действия няни.
Она перестаралась. Сместила ногу чуть больше, чем хотел Зосимов. Но какой болезненный этот лишний сантиметр! Подушку поправить, перестелить постель все это дается ослабевшему Зосимову нелегко. Перевязки - только под наркозом, настолько они болезненны.
Он плохо спит, плохо ест. Черты лица заострились. Глаза окаймлены темными кругами. Температурит. Временами его познабливает, а после - потеет. Вдобавок ко всему нет самостоятельных физиологических отправлений. Стул - только с клизмой, а мочу по нескольку раз в сутки выпускают катетером (резиновой трубочкой). Все это неприятно больному, травмирует и угнетает его психику, утомляет, ухудшает и без того тяжелое состояние.
Я пытаюсь переключить его угнетенное и сосредоточенное на своих страданиях сознание на внешний мир, разорвать порочный круг, в котором причина и следствие постоянно меняются местами, снова и снова замыкая и повторяя круг. Тяжелое состояние портит настроение, а подавленное, удрученное настроение, в свою очередь, ухудшает общее состояние. Что можно сделать, чтобы пробить брешь в этом замкнутом круге? Казалось, и Зосимов думает над тем же и вместе со мной ищет путь к облегчению.
Наконец я решил поделиться с раненым намерениями организовать эвакуацию его в Москву. Не сомневался: это заинтересует Зосимова. В Москве его семья, отец, мать. Там несравненно спокойнее: нет варварских обстрелов, нет блокады. Там Центральный военно-морской госпиталь. В нем он продолжит лечение. Зосимов, как я и предполагал, не сразу выразил согласие. Мысль об эвакуации его самого занимала уже не первый день. Но не в его манере было просить, даже теперь, на госпитальной койке.
Опираясь на идею эвакуации, мы и стали действовать. Вовлеченными в сферу действий кроме меня и Зосимова оказались лечащие врачи госпиталя, командир полка, главный врач и командующий ВВС КБФ.