РГ. 1925. 26 февраля. Поводом для написания данной статьи послужило, по-видимому, известие о смерти В. Я. Брюсова…парнасский сноб, так умело имитировавший поэта. — Многие современники Брюсова были поражены несовпадением его личности как человека и притязанием на роль вождя символизма, великого знатока и безупречного мастера поэзии. Недаром отзывы и суждения о нем зачастую жестоко-нелицеприятны. Одно из них принадлежит Л. Н. Андрееву: «Он очень талантлив там, где он аппарат для писания стихов, искусный механизм, который на ночь разбирают, кладут в керосин, а утром смазывают из масленки. Там же, где он должен быть человеком, он просто скотина» (Литературное наследство. Т. 72. М., 1965. С. 309). …тютчевская цензура. — В последние годы жизни Ф. И. Тютчев занимал пост председателя Комитета иностранной цензуры. Известно, что Брюсов, после вступления в партию большевиков, некоторое время тоже служил в цензурном ведомстве. Как пишет современник: «Брюсов очень стеснялся своего цензорства, дававшего ему кусок хлеба» (Осоргин М. А. Воспоминания. Повесть о сестре. Воронеж, 1992. С. 209). А. И. Куприн так сказал о восприятии «красной цензуры» в эмигрантских кругах: «Но внимательный здешний читатель, умеющий видеть самую жизнь за печатными строками, познает о подсоветском бытии с его скукой, глупостью и ужасом, с затаенной всеобщей ненавистью к скоморошному правительству гораздо больше, чем он мог бы почерпнуть из советских газет и осторожных сообщений приезжающих. Видите ли: русский одаренный писатель не может лгать. А если лжет под хлыстом, то у него выходит не мелодия, а ряд диссонансов, откровенно режущих уши. И на это уже жалуются красные цензоры, умеющие оттяпывать своими ножницами головы, но бессильные перед художественной мыслью». …стал из Павла Савлом. — Здесь иронически переиначено известное библейское выражение «превращение Савла в Павла». Иудей Савл, бывший ярым гонителем христиан, стал после чудесного видения свыше проповедником христианства — апостолом Павлом. Дмитрий Цензор — см. с. 412. Годин Я. В. (1877–1954) — посредственный, но активно печатавшийся в петербургской прессе стихотворец. Его имя, так же как имя Д. Цензора, стало олицетворением всепроникающей банальной посредственности. См., напр., эпиграмму А. И. Куприна:
(Бич. 1916. № 6. С. 3.)
«Опыты по метрике и ритмике, по евфонии и созвучиям, по строфике и формам» (Стихи 1912–1918) — были изданы отдельной книгой в Москве в 1918 году. В. Ходасевич дал этому экспериментальному сборнику уничтожающую оценку: «По системе того же „исчерпывания возможностей“ написал он ужасную книгу: „Опыты — собрание бездушных образчиков всех метров и строф. Не замечая своей ритмической нищеты, он гордился внешним, метрическим богатством. Как он радовался, когда „открыл“, что в русской литературе нет стихотворения, написанного чистым пэоном первым! И как простодушно огорчился, когда я сказал, что у меня есть такое стихотворение и было напечатано, только не вошло в мои сборники“» (Ходасевич В. Ф. Колеблемый треножник. М., 1991. С. 286). Такого Брюсова <…> мы без сожаления и горечи можем отдать большевикам. — Метаморфоза, произошедшая с Брюсовым после революции, — вступление в партию большевиков, служба в советских организациях (Наркомпрос, Гукон) — многим казалась неожиданной и необъяснимой. «Часто сталкиваешься с обвинениями Брюсова в продаже пера советской власти, — писала М. Цветаева. — А я скажу, что из всех перешедших или перешедших-полу — Брюсов, может быть, единственный не предал и не продал. Место Брюсова — именно в СССР. А вспомнить <…> его утопию „Город будущего“. Его исконную арелигпозность, наконец. Служение Брюсова коммунистической идее не подневольное: полюбовное» (Цветаева М. И. Об искусстве. М., 1991. С. 152).
РГ. 1925. 18 марта. На скоропостижную смерть А. Т. Аверченко, скончавшегося в Пражской городской больнице 12 марта 1925 года, откликнулись почти все печатные органы зарубежной России. В Париже состоялся вечер памяти Аверченко, устроенный 24 марта 1925 г. литературно-артистическим кружком, в котором в числе других писателей и артистов принял участие Саша Черный. В эти дни им было написано стихотворение «Сатирикон», посвященное А. Аверченко, и две статьи, опубликованные в РГ и ИР. «Simplicissimus» — немецкий еженедельный иллюстрированный сатирический журнал (1896–1914. …никому неведомый харьковский провинциал. — Аверченко редактировал в 1916 году в Харькове сатирический журнал «Штык». Многие из тех, кто знал Аверченко, отмечали украинские истоки его юмора и характера: «в такую среду вдруг свалился, — откуда-то из харьковских бахчей, с какой-то станции Алмазной, из неторопливой, по-доброму хитрой и по-хитрому умной Хохляндии — какой-то молодой человек, с крепкими зубами, с голосом вкрадчивым и порой мягко (этот недостаток к нему „шел“) спотыкающимся» (Горный С. Аркадий Аверченко // Возрождение. Париж. 1926. 5 апреля). Гуревич И. Я. (1882 — после 1931) — писатель-сатирик, фельетонист. Ландау Г. А. (1883–1974) — писатель-юморист, в своих рассказах копировавший манеру Аверченко. …юмор Аверченко был несомненно оздоровляюще полезен. — Общественная роль «Сатирикона» и его редактора была осознана современниками много позднее. К примеру, вот что написал Евгений Хохлов в статье «„Сатирикон“ и сатириконцы»: «Думается, что основной причиной успеха „Сатирикона“ и самого Аверченко, помимо несомненной художественности, была именно эта тенденция шутки, простого и веселого подхода к разного рода „проклятым“ вопросам. После „лишних людей“ и „тоски безвременья“, после негодующей сатиры 1905-го года хохотун „Сатирикон“ сразу стал „душой общества“. Это не мешало, однако, ему быть передовым и делать большое культурное дело…» (Русские новости. Париж. 1950. 5 мая). …муйжелевскую мочалку, тянущуюся с января по декабрь. — Муйжель В. В. (1880–1924) — бытописатель народнического направления, писавший в основном о русской деревне. Наиболее крупное произведение Муйжеля — роман «Год» — печатался в журнале целый год.
ИР. 1925. № 16. С. 8–9. Статья дополнена краткой информацией о последних днях Аверченко: «А. Т. Аверченко скончался от кровоизлияния в области живота, на почве атеросклероза. Заболев в конце 1924 года, А. Т. Аверченко уехал на курорт в Подебоды, под Прагой. За последнее время в состоянии его здоровья наступило улучшение. Неожиданное кровоизлияние вызвало роковой исход. Похороны состоялись в Праге 14 марта, в присутствии многочисленных друзей покойного и представителей русской и заграничной литературы и журналистики, пожелавших отдать покойному последний долг». …руководил расклейкой номеров. — Е. С. Хохлов, сотрудничавший некоторое время в «Сатириконе», так вспоминает об этой стороне редакционной жизни: «Самыми интересными днями в жизни „Сатирикона“ были „расклейки“. Это были своего рода редакционные совещания, на которых обычно присутствовали все сотрудники и на которых „расклеивали“ текущий номер и обсуждали будущий, выдумывали темы карикатур, подписи к ним, создавались отдельные остроты. Это были чрезвычайно веселые собрания. Аверченко был положительно неистощим. Спокойно, чуть заикаясь, с хитрецой улыбаясь своим единственным глазом (второй у него был поврежден осколком стекла и не видел), он выдумывал удивительные истории, бесконечно острил и вызывал вспышки оглушительного хохота у Радакова» (Русские новости. Париж. 1950. 5 мая). …ездил в Комитет по делам печати, выдирая из цепких лап цензуры застрявшие там злободневные карикатуры. — В воспоминаниях издателя «Сатирикона» М. Г. Корнфельда говорится, что «предварительной цензуре подлежали лишь рисунки, оттиски которых с приклеенными подписями препровождались в Цензурный комитет по четвергам <…> в отношении „Сатирикона“ положение цензора было не из легких: ему приходилось ориентироваться и судить в чуждой ему сфере — сфере смеха, где отношения вещей искажены и самые предметы принимают вдруг неожиданные и нереальные очертания» (Вопросы литературы. М., 1990. № 2. С. 273–274). …в Чернышевом переулке — в двух шагах от редакции. — В ту пору, когда редакция «Сатирикона» размещалась в доме № 80 на набережной Фонтанки, сотрудники журнала «столовались» в ближайшем ресторане при «Мариинской гостинице» в Чернышевом переулке. Один из участников подобных трапез — Евгений Венский воссоздал обстановку и атмосферу, в которой они проходили: «Сатирическая компания занимает сразу три-четыре столика и немедленно же начинается несмолкаемый „дебош“. Остроты, эпиграммы, каламбуры сыпятся, как из громадного мешка. Одно пустяшное замечание, движение рукой, поза — все дает тему для остроумия, — легкого, свободного, не натянутого» (Литературно-художественный сборник «Десятилетие ресторана „Вена“». 1913. С. 41). Князев В. В. (1887–1938) — поэт, один из наиболее активных авторов «Сатирикона». В нем, как ни в ком другом из его собратьев по журналу, была сильна социальная и обличительная закваска, полученная еще в годы первой русской революции. Считался знатоком простонародья, жизни городских низов, занимался собиранием частушек, пословиц и поговорок. После Октября 1917-го безоговорочно перешел на сторону советской власти, выступая в печати под псевдонимом «Красный звонарь». Отношения между редактором «Сатирикона» и Князевым были неровными. Последний даже разразился злой сатирой на Аверченко — «Аркадий Лейкин». Е. Зозуля в своих воспоминаниях рассказывает о сценах, которые учинял в редакции Князев: «Поразительно терпение и подлинное добродушие, с каким относился к нему Аверченко. Князев обзывал его в глаза буржуем, ругался, требовал денег. Как-то я зашел по делу к Аверченко и застал его в столовой несколько растерянным и смеющимся. Аверченко рассказал мне, что за несколько минут до моего прихода здесь был Князев и до того разошелся, что хотел разбить дорогую вазу, которая стояла на столе, наполненная фруктами. <…> Мне как-то при встрече — ни с того ни с сего, как говорится, „без здравствуйте“ — Князев сказал, что если он не буйствует и не подерется с кем-нибудь, то не может писать…» (РГАЛИ, ф. 216, on. 1, ед. хр. 141). …этот солидный, сдержанный человек — Аверченко? — В представлении любителей литературы сложился стереотип богемного писателя, острослова и весельчака, отличающегося экстравагантностью поведения и одежды. Потому, наверно, было так велико удивление тех, кому довелось узнать Аверченко не по книгам, а лично: «Это был высокий, здоровый, всегда прекрасно выбритый, элегантно одетый (именно в пиджачный костюм от лучшего портного) молодой человек в пенсне, по внешности напоминающий как раз того коммерсанта или старшего приказчика, к которым в литературных кругах почему-то принято относиться с ироническим пренебрежением. Внешности отчасти соответствовал и характер. Он был весел, остер и язвителен, но не желчен, любил хорошо пожить, поесть и выпить, но, вероятно, никто никогда не видел его в каком-нибудь „беспорядке“. Он был настоящей „богемой“ и долго жил в меблированной комнате и ужинал в ресторанах, и при этом вел чрезвычайно размеренную рабочую жизнь» (Хохлов Е. «Сатирикон» и сатириконцы // Русские новости. Париж. 1950. 5 мая) …судьба не улыбнулась на его последнюю шутку. — Незадолго до смерти Аверченко создал юмористический роман на автобиографической основе — «Шутка мецената» (Прага, 1925) о жизни сатириконского братства. Даже на пороге смерти Аверченко не перестал шутить. Один из его друзей вспоминает: «Мы приехали на вокзал и там простились. Смеясь, он, между прочим, сказал мне: „Лучший некролог о тебе напишу я. — И шутливо прибавил. — Вот увидишь“. — „Подожди меня хоронить, — ответил я, — мы еще увидимся“. Но увидеться было не суждено и некролог пришлось писать не ему обо мне, а мне о нем» (Пильский П. Затуманившийся мир. Рига, 1929.С. 138).
ПН. 1926. 25 ноября. Кончина П. П. Потемкина (21 октября 1926 года) была следующей потерей, после Аверченко, в рядах былого сатириконского братства. Безвременная утрата (поэт умер на 41-м году жизни) обострялась ее полной неожиданностью. В начале 1926 года ничто, казалось, не предвещало горестной трагедии: в газетной хронике, посвященной встрече русского Нового года, сообщалось, «что на состоявшемся заседании комиссии по устройству новогоднего бала Комитета помощи писателям и ученым установлен окончательный порядок вечера. Тэффи, Саша Черный и П. Потемкин будут в стихах эпиграмм предсказывать судьбу…» (ПН. 1926. 8 января). А судьба была такова, что через год с небольшим — 24 февраля 1927 года — в Париже состоялся вечер, посвященный памяти П. П. Потемкина, в котором приняли участие Дон-Аминадо, Б. Зайцев, А. Куприн, М. Осоргин, Н. А. Тэффи, Саша Черный, А. Яблоновский… Потемкин был общим любимцем в литературной и театральной среде, и потому, наверно, очень многие откликнулись печатно на его кончину. Данная статья и стихотворение «Соловьиное сердце» — долг памяти Саши Черного о своем друге и собрате по перу. …возлюбивший пестрый театральный мирок <…> бесшабашных негров. — По-видимому, здесь подразумевается театральная миниатюра П. Потемкина «Блэк энд уайт», ставшая исключительным явлением в истории русского театра-кабаре. Эта «негритянская трагедия» была построена на имитации английской речи: звукоподражаниях и вошедших в обиход английских терминах. Пьеса имела ошеломляющий сценический успех, шла во множестве провинциальных и столичных театров миниатюр и кабаре. Однажды она была поставлена в «Бродячей собаке», причем роль негра сыграл сам Потемкин. Это дало повод О. Мандельштаму вспомнить о Потемкине как о человеке, «который даже трезвый и приличный походил на отмытого негра». «Дядюшка Яков» — стихотворение Н. А. Некрасова (1867). …о цикле изящных тонких театральных безделушек. — Обращение поэта к театральной миниатюре не было случайным эпизодом в его творчестве. По словам П. Пильского: «Потемкину театр был ближе и родственней, чем литература. <…> И именно этими тяготениями к чуть-чуть кокетливой изощренности тем и образов объясняется его влюбленность в театр, его близость к сценическому шаржу, к его артистической шалости, к духу театральных подвалов, миниатюрным сценам, их темам веселого лукавства и все той же простодушной иронии, вечной спутнице стихов и пьесок Потемкина. Он был тесно связан с „Кривым зеркалом“, „Домом интермедий“ и с „Бродячей собакой“, с этими театрами, где шутливость была украшена изяществом, смелость и простор замыслов не расставались с грацией, живая, не колкая карикатура была весела, веселость остроумна, остроумие легко, а легкость очаровательна» (Пильский П. Затуманившийся мир. Рига, 1929. С. 94). …антология чешских поэтов в его переводе. — Живя в Праге, Потемкин занимался переводами из чешской поэзии; некоторые из них были опубликованы в эмигрантских периодических изданиях, но отдельной книгой так и не вышли. Но основным, своеобразным трудом поэта <…> остается «Герань». — Название книги Потемкина, имевшее сначала оттенок некоего вызова, приобрело на чужбине грустновато-ностальгическую окрашенность, стала символом музы этого поэта. Недаром, как пишет один из его друзей, «на могилу его мы принесли розовую герань, которую он так любил и так проникновенно воспел, как бы в ответ на вызов, утверждая право на счастье, на подоконники, на герань за ситцевыми занавесками, на все то, что Бобрищев-Пушкин считал мещанским и обреченным, а поэты и Дон-Кихоты — обреченным, но человеческим» (Дон-Аминадо. С. 267).
ИР. 1927. № 13. С. 19. Рецензируемая книга А. И. Куприна примечательна тем, что она была фактически первой из книг, изданных писателем на чужбине, куда он включил произведения, созданные уже в эмиграции (это обстоятельство подчеркнуто в названии книги). В годы лихолетья и первых лет изгнания основное место в творчестве писателя заняла публицистика. Сам Куприн, отвечая на анкету, так объяснил свой отход от художественной прозы: «Ушедшая жизнь, воспоминания — во всем этом можно найти много сюжетов, но ведь слишком свежо все, нет пока равновесия душевного, мясо свежее, — не заросло еще, — спокойствие нужно… Да и трудно работать; посудите сами: с 17-го года пишу какие-то политические статьи <…> и потерял из-за них беллетристический подход к теме… Словно перо навыворот, — не пишется» (Седых А. У А. И. Куприна // Звено. Париж. 1925.13 апреля).
Вступительная статья к книге П. П. Потемкина «Избранные страницы» (Стихи). «Дон-Жуан — супруг смерти» (пьеса, написанная в соавторстве с С. Л. Поляковым). Париж, 1928. С. 5–9. В статье «Русский палисадник» — прощальном слове на смерть П. Потемкина, Саша Черный высказал пожелание: «выпустить на свет его избранные страницы». По всей видимости, его участие в посмертной книге Потемкина не ограничилось написанием вступительного слова, но могло включить и работу по составлению сборника. «Смешная любовь» — первая книга стихов Потемкина, по определению одного из современников, произвела «фурор». В. Брюсов писал, что он сразу сделался «маленьким мэтром», создателем своего стиля и чуть ли не своей школы; А. Блок назвал его «свободным трубадуром питерским». Отзвук шума, произведенного выходом этой книги, слышится в литературном фельетоне И. М. Василевского «Модные знаменитости»: «Кто такой Петр Потемкин? Не знаете ли кто такой Петр Потемкин? И в самом деле: как не знать Петра Потемкина! Сколько шума, звона, треска было вокруг этого имени одного из стана „свежепрославленных“, по прекрасному выражению Тана, поэтов» (Свободные мысли. 1908. 25 февраля). «Герань» — вторая книга стихов Потемкина, вышла в 1912 году в издательстве М. Г. Корнфельда. Обложка была одета в «мещанский» цветастый ситец, как бы сродни названию книги (герань являлась олицетворением мещанства). Рецензенты отмечали качественный скачок по сравнению с первой книгой: «Кажется, поэт наконец нашел себя. С изумительной легкостью и быстротой, но быстротой карандаша, а не фотографического аппарата, он рисует гротески нашего города, всегда удивляющие, всегда правдоподобные. Легкая меланхолическая усмешка, которая чувствуется в каждом стихотворении, только увеличивает их художественную ценность» (Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 146). Потемкин был таким поэтом с головы до ног. — Многие из тех, кому довелось знать Потемкина, писали о «моцартианской» гармонии — соответствии его поэзии и его человеческой сущности. Вот как сказано об этом у П. Пильского: «Вообще эта черта — не-старательность, какая-то внешняя небрежность одаренного человека — в нем примечалась с первой же беседы, с самого первого наблюдения над тем, как он говорил, встречался с людьми, писал, шутил легко и метко. По его страницам везде скользят улыбки — беззлобные, чуть-чуть колющие, но всегда непринужденные, веселые даже в своей ядовитой наблюдательности, никогда не приправленные уксусом ненависти и отравами желчи» (Пильский П. Памяти поэта //Сегодня. Рига. 1928. 3 июня). …у каждого из нас был свой незабываемый переход оттуда. — В воспоминаниях П. Пильского («Затуманившийся мир». Рига, 1929) рассказывается о том, что из Советской России Потемкин бежал вместе с балетной труппой в Бессарабию в 1920 году. Живя в Кишиневе, он сотрудничал в русских газетах, принял участие в организации театра миниатюр. Но свое, единственное, надломилось и отошло. — Это впечатление душевного надлома, происшедшего на чужбине, отмечали в Потемкине те, кто видел его незадолго до смерти: «Без Петербурга и без того воздуха меланхолический беженец-парижанин играл в шахматы, писал стихи, пьесы, газетные статьи, но увядал неудержимо. Это особенно заметно на поминках „Бродячей собаки“, устроенных не так давно в Париже самим Потемкиным. Среди многих случайных гостей были на этом вечере петербургские завсегдатаи „Бродячей собаки“. <…> Но, кажется, грусть Потемкина на этом вечере была не элегической, а горькой, трагической. От былой его веселости не осталось и следа, он осунулся, вид имел усталый. За бедным „эмигрантским“ ужином Потемкин прочел длинный стихотворный экспромт, посвященный „Бродячей собаке“. Не зная лично автора „Герани“ и его прошлого, можно было не понять волнения, с каким он говорил о петербургском литературном кабачке» (Оцуп Н. П. П. Потемкин // Дни. Париж. 1928. № 1410). «Деревья чахлые заплеванных бульваров» — строка из стихотворения П. Потемкина «Парижские зеркала». «И место действия — Москва…» — цитата из стихотворного цикла Потемкина «Двое»: Поляков-Литовцев С. Л. (1875–1945) — журналист и писатель. Автор пьес «Огненное кольцо» и «Лабиринт», романа «Саббатай-Цеви». Эмигрировал в 1917 году, сотрудничал в эмигрантской периодике, редактировал воспоминания Ф. И. Шаляпина «Маска и душа».
Русская земля. Альманах для юношества. Париж. 1928. Выход альманаха под редакцией А. М. Черного и В. В. Зеньковского приурочен к празднованию «Дня русской культуры», который отмечался нашими соотечественниками за рубежом в день рождения А. С. Пушкина. Годом ранее под редакцией Саши Черного вышел сборник для детей «Молодая Россия», имевший подзаголовок «Ко дню русской культуры». В него включена народная песня «Плач войска по императоре Петре I». Интерес поэта к устному народному творчеству и эпохе Петра I неслучаен (в 1925 году им написано стихотворение «Странный царь», а 25 апреля 1926 года он принял участие в вечере вместе с профессором В. П. Котеневым, прочитавшим фрагмент из своей книги о пребывании Петра Великого в Париже). Именно в отрыве от родины Саша Черный открыл для себя, а вслед за этим и для подрастающего поколения сокровищницы русского духа, бережно сохраненные в записях и изданиях устного народного творчества. Особое внимание поэта привлекли исторические песни и баллады — жанр, возникший на Руси еще в домонгольскую эпоху и просуществовавший до Отечественной войны 1812 года и Крымской кампании. В отличие от былин в исторических песнях и балладах действие обычно сведено к одному эпизоду, повествование, как правило, кратко, стремительно, сосредоточено на судьбе одного человека. Классический пример — написанная в лучших традициях народных песен М. Ю. Лермонтовым «Песнь о купце Калашникове». Сюжет исторических песен восходит обычно к реальному, пусть даже и не зафиксированному документами событию, факту народной жизни. Главные темы — борьба народа за волю и защита родной земли от вражеских нашествий. Одним из периодов расцвета исторического песнетворчества стала эпоха рубежа XVII–XVIII веков, когда Россия, по выражению Пушкина, «мужала с гением Петра». Пушкин понимал непреходящую ценность народных исторических песен (известны записи текстов, сделанных им самим). Данная статья Саши Черного предваряет публикацию следующих песен: «Рождение Петра», «Из песни „Полтавское дело“, „Беглый солдат“, „Петр Первый кончается“, „Плач войска“».
ПН- 1930. 13 марта. Рецензия на книгу рассказов Георгия Пескова «Памяти твоей». Париж. Изд. «Современные записки», 1930. Песков Г. — псевдоним Елены Альбертовны Дейши (1885–1977). С писательницей, принявшей в литературе мужское имя, связан комический эпизод: однажды в Редакцию «Последних новостей» явился почтенного и сурового вида господин, отрекомендовавшийся мужем Георгия Пескова. Недоразумение выяснилось: «Георгий Песков был псевдонимом одной из многоуважаемых дам, обогащавших газету Длинными рассказами с продолжением в следующем номере» (Дон-Аминадо. С. 300). Из Советской России писательница эмигрировала в 1924 году. Не отсюда ли наше жадное внимание к Зощенко. — М. Зощенко был, пожалуй, самым популярным советским автором в русском зарубежье, его рассказы часто перепечатывались эмигрантской прессой. Именно в них читатели, оказавшиеся вдали от родины, находили ту жизненную правду, которую не способны были сообщить никакие публицистические материалы или хроникальные реляции. И потому общим мнением русских эмигрантов о Зощенко могут быть слова, сказанные Дон-Амина-ДО: «О чудотворном таланте его, который воистину, как нечаянная радость, осветил и озарил все, что творилось и копошилось в темном тридевятом царстве, тридесятом государстве, на улицах и в переулках, в домах и застенках, на всей этой загнанной в тупичок всероссийской жилплощади, о чудодейственном таланте его еще будут написаны книги и монографии <…> После Зощенки кто мог читать Демьяна Бедного, Ефима Зозулю и прочих казеннокоштных старателей и юмористов» (Дон-Аминадо. С. 281–282).
Заря. Харбин. 1930. 8 июня.
ПН. 1932. 17 марта. …в таких сдержанно-иронических тонах, в каких когда-то «Сатирикон» подавал Столыпина. — В карикатурной галерее «Сатирикона» П. А. Столыпин был фигурой нечастой. М. Г. Корнфельд вспоминает, что даже Цензурный комитет не всегда мог взять на себя решение, Когда речь шла о председателе совета министров: «Я помню (это случалось не раз), Когда на карикатуре фигурировал Столыпин и когда Бельгардт считал ее удачной, он обещал мне показать ее лично Столыпину и увозил ее с собой. На следующий День по телефону он давал мне свою „визу“» (Корнфельд М. Г. Воспоминания Ч Вопросы литературы. М., 1990. № 2. С. 273). …серия «Степок-растрепок» — выпуски книжек для детского чтения, постоянным персонажем которых был Степка-растрепка — озорник и неряха, постоянно попадающий в ужасные истории и несущий страшные наказания. Выходили они без указания автора и в большинстве своем характеризовались крайней неряшливостью стиха и примитивностью, даже дурашливостью сюжетов. Однако снискали исключительную популярность у детей (даже в аристократических семьях — см. воспоминания А. Бенуа, М. Добужинского, записные книжки А. Блока). Многие из них находили сходство Степки-растрепки с ярмарочным Петрушкой. Кантонист — в крепостной России солдатский сын, числящийся со дня рождения за военным ведомством и подготовляемый к военной службе в особой, низшей военной школе. Аль-Капоне — знаменитый американский гангстер, король чикагской мафии в 1920–1930 годы. Он не считал нужным скрываться от прессы, охотно позировал для фото и кино, любил афишировать свою благотворительную деятельность. В «Крокодиле» (№ 6 за 1932 год) помещена карикатура Ю. Ганфа под названием «Бандит среди бандитов», которой предпослан эпиграф-разъяснение: «Героем для буржуазной прессы Америки является главарь бандитской шайки Аль-Капоне, владеющий состоянием в 700 миллионов долларов. За 1931 год в газетах было помещено свыше 5000 фотографий Аль-Капоне».
ПН. 1932. 28 апреля. Подпись: А. Ч. Рецензия на книгу рассказов А. Гефтера «В море корабли». Париж. Изд. Военно-морского союза, 1932. Гефтер А. А. (1885–1956) — беллетрист, издавший за рубежом несколько книг — романы и сборники рассказов.
И им подобных (лат.).
Символ веры, кодекс чести (лат.).
Так я хочу, так я повелеваю (лат.).
Хорошо (фр.).
Вот так? (фр.).
Это так (фр.).
Мой дорогой (фр.).
«Ура Гинденбургу!» (нем.).
Левенбрай — сорт пива (нем.).
«Германия превыше всего» (нем.).
Третьего не дано (лат.).
«Северное море» (нем.).
«Что положено быку, не положено Юпитеру» (лат.).
Вода, жидкость (греч.).