Новость ждали, потому что каждую весну со времени первой битвы, состоявшейся десять лет назад, Армен получал одно и то же требование. Основная масса наших легионов уже была на марше, продвигаясь на юг под предводительством самых отважных военачальников, и когда четыре дня спустя чернобородые посланцы Ашшура в длинных одеждах прибыли в цитадель, чтобы предложить условия, на которых их повелитель даст нам мир, только десять тысяч меченосцев, составлявших царскую гвардию, оставались в Армене, не считая гарнизонов городов.
Мы приняли послов в большом зале цитадели. Илма сидела на троне, а мы с Араксом стояли слева и справа от нее во всеоружии, если не считать того, что я на время вернул священный меч на его место в алтаре. Посланцы приблизились к нам, как были вынуждены делать все, кто пришел к трону Владычицы меча, пройдя между двумя шеренгами воинов под стальной аркой обнаженных клинков.
Их было четверо, суровых, крепких на вид воинов, великолепно одетых и вооруженных, с надменной осанкой, вполне подобающей слугам Великого царя, который, если бы не наша страна, был бы уже повелителем всего Востока. Но когда они увидели меня у трона Илмы, мой золотой шлем с белым плюмажем, который на добрых две пяди возвышался над Араксом, они подняли глаза в изумлении, в котором было что-то от благоговения, и все время, пока они говорили, передавая послание своего господина, их блуждающие взгляды постоянно возвращались ко мне, оценивая мой рост и доспехи, удивляясь моим золотым локонам, которых они никогда прежде не видели на мужской голове.
Их послание было кратким, но резким и суровым. Их устами Нимрод требовал добычи в виде земель и вод, сдачи наших южных форпостов, отправки сотни заложников благородной крови в Ниневию и уплаты ежегодной дани золотом и серебром, рабами и скотом, которые стоили бы больше ста тысяч фунтов ваших современных денег.
За это он прекратит войну и оставит Армен в покое. Но если мы откажемся, то войска Великого царя захватят наши земли, как разлившиеся реки захватывают берега, и огонь и меч будут бушевать в Армене, пока его города не превратятся в развалины, его поля — в пустыню, а само имя не будет стерто с лица земли. Таковы были слова Великого царя, и вот каким был ответ на них. Первой заговорила Илма:
— Сыны Ашшура и раньше произносили эти слова, но дети Меча все еще живут на своей земле, а я все еще царствую в Армене. Это все, что я скажу, но рядом со мной стоит тот, кто от моего имени и от имени моего народа даст вам ответ, который вы передадите своему хозяину Нимроду.
Она взглянула на меня, и, не говоря ни слова, повернувшись спиной к посланникам, я поднялся по ступеням алтаря и вынул священный меч из его вместилища. Сойдя на пол перед троном, я спросил слуг Нимрода:
— Кто из вас самый сильный и у кого самый крепкий клинок?
Главный из них, беспокойно переминаясь с ноги на ногу и поглядывая краешком глаза на огромный меч, который я держал правой рукой так легко, словно это была деревянная рейка, произнес:
— Мы пришли сюда не воевать, а вести переговоры, и Армен всегда уважал жизни посланников. Пусть мой господин не забывает, что нас здесь всего четверо среди многих тысяч.
— Я не просил моего господина сражаться, — заметил я, подражая стилю его речи. — Я всего лишь прошу тебя вытащить меч и как можно крепче держать его вытянутой рукой. Тогда ты целым и невредимым отвезешь наш ответ своему повелителю, но, если ты боишься в нашем присутствии показать обнаженный клинок, мы будем считать, что на нем есть пятно, которое сыновья Ашшура стыдятся показывать врагам.
— На мече Ашшура нет пятен, кроме крови его врагов и тех, кто отвергает власть Великого царя! — вскричал он, вспыхнув от ярости, и в тот же миг выхватил меч из ножен. В следующее мгновение, пока он поднимал его передо мной, мой могучий меч сверкнул высоко в воздухе, а затем как молния рухнул и разрубил его клинок пополам так ровно, словно это был зеленый тростник. Рукоять выпала из его руки, и оба обрубка со звоном упали на каменный пол. Пока посланники стояли передо мной, дрожа от страха и ярости, я указал мечом на обрубки:
— Вот ответ Армена! Заберите обломки с собой и расскажите Нимроду о том, что видели, и скажите также, что я, Терай, сын звезд, иду с сотней тысяч мечей из Армена в землю Ниневию, и что они порубят легионы Нимрода на куски, как мой меч разрубил твой надвое. Армен сказал свое слово! Завтра вас доставят в целости и сохранности к нашим южным границам, а после этого заботьтесь о себе сами, и пусть Нимрод сделает то же самое.
Насколько гордо посланцы Великого царя вошли в зал, настолько же потерянно и обескураженно они покинули его. На следующий день стража доставила их до границы, и в тот же час Илма, Аракс и я отправились на юг во главе десяти тысяч наших воинов-меченосцев.
Семь дней мы двигались со всей скоростью, возможной для нашего огромного войска, обеспечивая себе безопасный тыл, пока, наконец, на границе нас не встретили связные, сообщившие, что в половине дня пути на запад, там, где наши южные горы спускаются в широкую равнину, которая когда-то была спорной территорией между Арменом и Ниневией, двадцать тысяч наших людей держатся против вдвое превосходящих их по численности легионов Нимрода.
Солнце зашло почти пять часов назад, когда мы получили это известие, но тотчас же трубы заиграли тревогу, костры были затоптаны, и в течение часа все войско длинными колоннами конных и пеших поспешило на запад по пологим горным тропам, ведущим на равнину. Я вел основной отряд, двигаясь рядом с колесницей Илмы, и мне было приятно вести с ней долгий разговор о делах, которые предстояло совершить завтра.
— Многое зависит от этой первой битвы, — сказала она после долгого обсуждения наших планов и шансов. — Если мы разобьем это войско, то ужас перед твоим именем и происхождением разнесется по всей Ниневии, пока не отразится эхом от высоких стен самого города. Они никогда не видели такого великого воина, каким станешь ты, мой господин, и у нас не будет более могучего союзника, чем страх, которым ты поразишь их сердца.
Здесь накануне нашей первой битвы она впервые назвала меня господином, и в ее голосе была такая нежность и сладкая дрожь, что они воспламенили мою душу и обожгли мои уста, когда я ответил ей:
— Это мое первое сражение, и пока я даже не знаю, что такое ярость боя, о которой мне говорят; но теперь во мне есть и другая страсть, от которой моя кровь закипает и которая даст мне силы пробиться сквозь каменные стены самой Ниневии, если прикажет голос моей госпожи и моей царицы.
Ее уста промолчали, но на мгновение она повернулась ко мне, и в бледном свете звезд я заметил, что ее лицо порозовело от того места, где шлем закрывал лоб, до смеющихся губ, которые сияли еще краснее; а блестящая сталь ее шлема потускнела в свете ее глаз, устремленных на меня.
На востоке загоралась заря, когда наши последние колонны вышли в долину и закончили построение, а затем пешие и конные, численностью десять тысяч человек, сияющим строем двинулись по песчаной, скудно поросшей равнине на запад, где в воздух уже вздымались облака пыли, которые говорили о том, что мрачная боевая работа началась.
Никакими словами не передать того, о чем я думал и что чувствовал, когда скакал рядом с колесницей Илмы в первую из тысяч битв, в которых я сражался с того памятного утра. Я, никогда не обнажавший меча в гневе и не проливавший человеческой крови, выступил против испытанных в бою легионов Ниневии, фактический командующий единственным войском, которого они никогда не побеждали. Подумайте об этом и о той, что должна была стать призом победы, и вы поймете, о чем я говорю.
Хотя мы продвигались быстро, мы всё никак не могли подобраться к пыльному облаку настолько близко, чтобы можно было разглядеть, скрывает ли оно друзей или врагов, или тех и других. Но все же настал момент, когда мы увидели блеск оружия и доспехов, сияние ярких мундиров и реющих штандартов.
На расстоянии трех выстрелов из лука мы остановились, и Аракс, спешившись, занял свое место рядом с Илмой в ее колеснице, чтобы прикрывать ее своим щитом, а она готовила лук и стрелы, которыми могла пользоваться с ужасающим мастерством. Вокруг нее выстроилась сотня других колесниц, а перед ними я во главе двух тысяч всадников ждал сигнала для первой атаки. Вот Илма махнула мне рукой, я в ответ сверкнул огромным мечом в свете только что взошедшего солнца, зазвучали трубы, и мы двинулись вперед.
Вскоре из клубов пыли донеслись крики ярости и агонии, лязг оружия, топот атакующих эскадронов, гортанные боевые кличи Армена и Ашшура. Мое сердце запрыгало под кольчугой, а кровь заплясала в венах, как пенящееся вино в кубке.
Мы наступали на фланг Ашшура и как только мы приблизились, их трубы взревели, хриплые крики перекатились с края на край, фланг выгнулся дугой, раскидывая крылья направо и налево, и из этих крыльев вылетели ливни стрел, свистящих и поющих в воздухе. Однако их стрелы лишь слабо стучали по нашим доспехам, а то и просто зарывались наконечниками в песок, не долетев. Расстояние было на добрых пятьдесят шагов больше чем надо, чтобы лучники Ашшура могли вонзить свои стрелы.
Увидев это, я вскинул руку и приказал всем остановиться. По удивленным шеренгам разнесся крик, когда я слез с коня. Я взял у оруженосца свой самый длинный и жесткий лук, натянул его, приладил древко стрелы к тетиве, вышел перед войском и, прицелившись в высокую фигуру на коне в центре ассирийского строя, оттянул стрелу до головы и послал ее поющей на путь смерти. Она ударила ассирийца прямо в центр груди, он раскинул руки и упал под громкие крики гнева и ужаса своих людей.
Что касается меня, то на мгновение перед моими глазами проплыл туман, и рука моя задрожала, когда я вынул вторую стрелу, ибо я забрал первую жизнь. Однако вторая стрела пролетела так же далеко и прямо, как первая, а я снова и снова посылал стрелу за стрелой в их тесные ряды, в то время как их стрелы по-прежнему беспомощно падали, не причиняя вреда или не долетая до нас.
Они никогда прежде не видели, чтобы так стреляли из лука, потому что мои стрелы пронзали их насквозь, и к тому времени, когда была пущена последняя, самые смелые сердца в их рядах трепетали в страхе от мысли, что лук, который привел эти стрелы в движение, был натянут рукой не простого смертного.
Именно на это я и рассчитывал, и как только я услышал их испуганные крики, я бросил лук оруженосцу, вскочил в седло и, размахивая над головой священным мечом, выкрикнул боевой клич Армена и галопом поскакал прямо на центр армии Ашшура.
Для любого другого это было бы безумием, но для меня эта атака означала победу. Пленные рассказывали потом, что, когда они увидели прекрасную сияющую фигуру, летящую в одиночку на их легионы, и огромный меч, сверкающий в руке, которая посылала стрелы с такой силой, что они пробивали щит и кольчугу, как будто те были сделаны из шелка, не осталось никого, чья кровь не превратилась бы в воду, и чье оружие не задрожало бы в руке от страха.
Позади себя я слышал грохот тысяч копыт, звон оружия и конской сбруи, дикие крики моих людей, вопивших в восторге от увиденного, а передо мной стеной стояло молчаливое, угрюмое воинство Ашшура. Я скакал прямо к тому месту, куда выпустил стрелы. Подлетая, я увидел десятки трупов, застывших на земле, а потом началось сражение.
Град стремительных, сокрушительных ударов обрушился на мои щит и шлем. Мой огромный меч, сам не знаю как, разрубил медный шлем высокого воина передо мной. Могучим ударом шлем и голова были расколоты до шеи. В то же мгновение мой конь встал на дыбы и прыгнул; человек с конем свалились под его копыта, и я оказался в центре главной битвы Ашшура. Крепко стиснув зубы, жарко и быстро дыша, я рубил резко и точно, с каждым ударом расширяя круг умирающих и мертвых вокруг себя.
Я был опьянен новым крепким вином битвы — уже не человек, каким был полчаса назад, а демон-разрушитель с пылающей кровью и бушующим сердцем, одержимый лишь одной мыслью — убивать, убивать и убивать, пока передо мной стоит живой враг. На мгновение я забыл обо всем, мной владел дикий, яростный экстаз битвы. Даже образ Илмы расплылся в кровавом тумане, застившим мои глаза.
Раздался торжествующий рев. Кольцо врагов, съеживавшееся наружу за пределом досягаемости острия моего меча, внезапно разорвалось и растаяло. Боевой клич Армена прогремел по обе стороны от меня, и, глянув направо и налево, я увидел, как поднимаются и опускаются длинные мечи, и белые кольчуги моих товарищей сверкающим морем прорываются сквозь темные, разорванные шеренги Ашшура. Я снова бросил коня вперед, и мы понеслись, рубя и кроша остатки разбитых колонн, конных и пеших, топча их в кровавом песке, как стадо диких быков топчет ячменное поле.
Затем мы развернулись и поскакали направо и налево, чтобы сокрушить два крыла между нами и нашими товарищами по флангам, и в этот момент я услышал еще один боевой клич, грохот копыт и стук колес. По широкой красной дороге, которую мы проложили, Илма и сотня ее колесниц на полном скаку понеслись в тыл теперь уже разбитого войска Ашшура. Проезжая мимо, она махнула мне рукой, я ответил ей криком и взмахом клинка, который стал красным от кончика до рукояти. Она проехала, и мы с нашими отважными всадниками снова принялись за работу.
Весь этот пылающий багровый день, под палящим солнцем, которое запекало кровь на песке, сквозь пыль сражения и тошнотворную вонь горячего, насыщенного кровью воздуха мы продолжали наше мрачное дело: рубили и резали, так как в те дни война была войной, и мы сражались не только для того, чтобы победить, но и для того, чтобы уничтожить. Более того, дети Меча копили злобу уже несколько лет, и теперь наступил час расплаты за внезапные нападения, опустошительные набеги, разоренные деревни и разграбленные города.
Это был первый раз, когда лев Ашшура склонил свою надменную голову перед мечом Армена. До сих пор против армий Великого царя можно было только обороняться. И вот одним непреодолимым натиском мы прорвались сквозь их разбитые ряды в саму землю Ниневию. Мы знали, что за этой армией стоит другая, и еще одна, которые нужно сокрушить, прежде чем мы увидим стены города Великого царя. Поэтому мы убивали без пощады, чтобы разбитые легионы не могли соединиться и прийти на подмогу тем, кто попытается преградить нам путь на юг.
Наша дикая атака действительно решила исход дня. Но только когда мы соединили наши силы с силами армии, которая целый день выдерживала непрерывные атаки ниневийцев, то, что было сражением, превратилось в бойню. Как только наши фланги сомкнулись, то зримое чудо, которое я сотворил, вселило в армию ликующую уверенность, которая делает одного человека с ней равным трем без нее, и тогда мы окружили врагов длинными, мускулистыми рядами конных и пеших, и крушили их сзади и спереди, одного за другим, пока они не превратились из армии в сброд.
Затем мы отошли, перестроились и снова двинулись на них, конные, пешие и колесницы, рядами, колоннами и клиньями покрасневшей стали и дикой, ликующей отваги, и прошли их насквозь, разбивая на разрозненные копошащиеся кучки, и снова атаковали их, вбивая их в красную грязь, в которую превратился песок, пока из всего могучего войска Ашшура численностью почти пятьдесят тысяч человек, вышедшего на битву, не осталось ни одного отряда, в котором нашелся хотя бы десяток невредимых солдат.
Наступила ночь, взошли звезды, которые сверху вниз смотрели на нашу легкую конницу, все еще преследовавшую остатки армии Великого царя, улепетывающей на юг, в то время как наши главные силы наваливали на повозки добычу, сокровища и львиные штандарты Ашшура. Потом мы двинулись в наш лагерь, который был разбит на берегу Тигра, оставив волков, шакалов и стервятников пировать на самом роскошном за много-много дней пиру.
В ту ночь воды Тигра покраснели от крови, которую наши храбрецы смыли с доспехов и ран, но не было ни одного человека из тех тридцати тысяч, что выжили в битве, кто не лег бы спать, страстно желая, чтобы поскорее пришло утро и осветило нам путь в Ниневию.
Можете поверить, когда моя рука наконец устала от резни и боевое безумие угасло в моей крови, моя первая мысль была о ней, из уст которой я имел теперь полное право услышать похвалу, которая была для меня самой дорогой наградой. И я, как был, в величественных доспехах, побитых, вымазанных в грязи, крови, покрытый потом и пылью отправился в шатер Илмы, чтобы справиться о ее здоровье.
Верный Аракс стоял у входа в ничуть не лучшем виде, ибо, как и я, не стал ни умываться, ни перевязывать свои раны, пока не будет сделано все для удобства нашей госпожи. Как только мы пожали друг другу руки, и я задал свой взволнованный вопрос, полог шатра откинулся, и она, которую всего пару часов назад я видел закованной в сталь, мчащейся на колеснице с косами сквозь разбитую толпу, которая на рассвете была армией Ашшура, когда ее щеки горели, глаза пылали божественным неистовством битвы, а золотисто-рыжие волосы развевались сзади как знамя, — теперь вышла одетая в мягкий белый лен, причесанная, в накидке из серебристого меха, пушистого, как лебединый пух, такая спокойная, милая и величественная, как будто она только что сошла с трона в Армене.
— Приветствую тебя, мой господин, приносящий победу! Воистину, это был день славы для Армена и для тебя. Но что это? Твои раны еще не омыты, и ты даже не снял доспехов! И ты тоже, Аракс? Ты уже стоишь на страже у моего шатра, даже минуты не уделив себе. Как видите, я здорова и невредима благодаря тебе, Аракс, и твоему замечательному щиту. И больше я не скажу вам ни слова, пока вы не снимете доспехи и не обработаете раны, так что немедленно отправляйтесь в свои шатры, это царица приказывает вам!
Она произнесла слова с милым раздражением, которому очаровательно противоречили слезы, подступившие к ее глазам, когда она увидела своих помятых, грязных героев. Но возражать ей было бесполезно, и поэтому мы, два предводителя победоносного войска, как пара получивших выговор парней, со смехом захромали прочь, чтобы сделать то, что нам было велено.
Час спустя, когда луна взбиралась на южное небо среди сверкающих звезд, мы вернулись, дочиста отмытые, одетые в льняные туники с шерстяными накидками, и обнаружили, что наши люди раскладывают длинные столы на берегу реки и уверенно расставляют на них кувшины, кубки и блюда из золота и серебра, которые мы обнаружили в ассирийском лагере.
Оказалось, что наша госпожа, как всегда, позаботилась о нас и приказала приготовить пир для военачальников, и когда всё было готово, села во главе самого длинного стола с Араксом по левую руку и со мной по правую. Привели переживших позор главных командиров армии Нимрода и заставили их служить на коленях и подавать нам их собственное вино в их же чашах, так как в то бесцеремонное время побежденный враг вряд ли мог рассчитывать на правила вежливости и мог считать судьбу благосклонной, если вышел из поражения живым и с целой шкурой.
Мы славно повеселились в ту ночь и увенчали первую большую победу Армена множеством наполненных до краев кубков красного вина из Эшкола, которое мы пили из ассирийского золота, и, хотя мы шли маршем половину прошлой ночи и сражались весь день напролет, луна уже опускалась на запад, когда поднялись последние из нас, возможно, не очень уверенно, со своих мест и осушили последний бокал за нашу прекрасную Владычицу меча и удачу нашего похода на юг. Она, конечно, ушла задолго до этого, потому что, несмотря на всю ее храбрость, была всего лишь женщиной, и в тот день она отважно сыграла роль воина. Когда на рассвете прозвучали трубы, не было ни одного, кто уже не проснулся бы, гадая, когда же будет дан сигнал снимать лагерь и выступать.
Пока сворачивали шатры и грузили повозки, состоялся совет вождей. Мы решили двигаться на юг вдоль реки, так, чтобы ее широкий быстрый поток защищал наш левый фланг, а тучи легкой кавалерии занимались разведкой и сбором фуража на западе, таким образом защищая нас справа. Мы построились и прошагали день и ночь, не останавливаясь больше, чем было необходимо для отдыха лошадям и тягловым животным. Мы не встретили ни одного врага, ни пешего, ни всадника из всего того воинства, которое, как говорили нам пленники, преградит нам путь в землю Ниневии.
На запад и на север мы протянули длинные цепочки быстроногих конных курьеров, чтобы держать связь с нашей страной и для охраны наших южных границ от флангового нападения другой армии, но от курьеров не поступало никаких известий, и на юге тоже ничего не было видно.
Преодолев половину пути до Ниневии, мы поменяли план похода. Во время дневной жары мы останавливались и спали под надежной охраной наших эстафет разведчиков и часовых, а когда солнце садилось и воздух становился свеж и прохладен, мы сворачивали лагерь и двигались дальше бесшумно, как армия теней под бледным светом луны и звезд. Мы знали, что на восток от реки за много километров от ее берегов, около пятидесяти тысяч всадников и пехотинцев идут маршем или пробиваются с боями, чтобы присоединиться к нашему сражению у стен Ниневии.
Утром на четвертый день после битвы, когда еще один ночной переход и еще один восход солнца должны были показать нам стены Великого города, мы заметили одинокого всадника в меховой накидке и кожаном шлеме легкой кавалерии Армена, скачущего во весь опор к восточному берегу и размахивающего копьем, как бы подзывая нас. Сотня моих людей бросилась в реку и поплыла узнать новости о другой нашей армии.
Новость была краткой, но важной. В дне пути на юг и восток по ту сторону реки стояла основная армия Ашшура под командованием самого Великого царя, преграждая путь в Ниневию. На нашей стороне реки под командованием Тукула, одного из самых искусных его военачальников, шагали десять тысяч воинов из покоренных племен, чтобы выдавить нас через реку на уничтожение Великим царем, после того, как он разгромит другое наше войско. Весть о нашей победе на севере не дошла до Ниневии, так как все беглецы были перехвачены и убиты по приказу Нимрода.
Потребовалось недолгое обсуждение, чтобы показать, что лучше всего делать в таком случае. Нимрод явно был жестоко обманут относительно нашей реальной силы, и на этот раз Великого царя можно было застигнуть врасплох. Я с десятью тысячами всадников, вооруженных луками, копьями и мечами, переправлюсь через реку, оставив Аракса и нашу госпожу с двадцатью тысячами конных и пеших и сотней боевых колесниц, чтобы они разбили войско Тукула и преследовали его до стен Ниневии. Мы отправим сообщение нашей основной армии на востоке с приказом атаковать позиции царя, как только взойдет луна, доверив нам присоединиться к битве в нужный момент. Когда разведчик ускакал с нашим посланием, я зашел проститься с Илмой.
— Да помогут тебе боги, мой господин, и да пошлют тебя с победой к стенам Ниневии! — сказала она, вложив свои руки в мои, а я поднес их к губам. — Мы встретимся там или никогда, потому что теперь для нас и для Армена может быть только победа или смерть!
— Тогда это должна быть победа, — сказал я в ответ, — и она будет. Армену слишком сильно нужны мы, а мне нужна ты, милая Илма, чтобы звезды нарушили сейчас свое обещание.
— Пусть тогда это будет победа Армена и твоя, мой господин, как было бы, если бы мои желания и воля богов были едины! — ответила она, глядя вниз, застенчиво прикрыв глаза, как самая простая девушка в своей стране, признавшаяся в любви. Если бы рядом не стояло войско, я бы попрощался по-другому, но так уж вышло, что я ответил только:
— Сами боги не могли отказаться от столь нежно произнесенной молитвы. Прощай, пока победа снова не соединит наши руки!
Я опустился перед ней на колени, а она возложила руки на мой шлем и благословила его — прекрасный обычай, который был у нас в те дни. Затем я поднялся и вскочил на коня. В тот же миг десять тысяч всадников двинулись к берегу реки. Здесь не было ни моста, ни брода, но какое это имело значение для моих доблестных горцев или для наших коней, которые могли преодолеть поток так же легко, как перепрыгнуть через поваленное дерево?
Река здесь была шире и медленнее, и плавание по ней было для нас как утреннее купание, поэтому мы двигались пятью длинными рядами, а час спустя галопом скакали к длинной низкой гряде песчаных безлесных холмов, где намеревались затаиться до наступления ночи. На их западном склоне мы спешились и выслали разведчиков, которые сообщили, вернувшись, что за этими холмами в 4 километрах отсюда есть еще один хребет, на котором стоят ассирийские заставы, а к югу в хребте есть широкий проход, через который может проехать тысяча человек в ряд.
Ассирийцам и в голову не могло прийти, что мы так близко, поэтому мы пробыли там незамеченными до наступления ночи, а под покровом темноты, скрываясь за холмами, просочились как сонм серых теней по высотам и по равнине, лежащей между двумя хребтами. Мы как раз добрались до прохода, когда навстречу нам прискакал разведчик и сообщил, что вся армия Нимрода разбила лагерь на дальнем склоне примерно в 10 км от нас, и что неглубокая река, текущая на юг, охраняет ее фланг. Поэтому мы остановились там, где были, и стали ждать восхода луны, внимательно наблюдая за происходящим.