Без сомнения, вы все это время удивлялись, почему Тиглат спокойно сидел на троне, наблюдая, как я убиваю его стражников, когда он мог бы вызвать сотню людей, чтобы одолеть меня, просто хлопнув в ладоши, но это скоро объяснится. То были дни, когда безраздельно властвовала сила, когда судьбы мира грубо высекались мечом и топором, чтобы подготовить их к более мягкому обращению в более поздние времена, и, что было вполне уместно для работы, которую должны были выполнять мужчины, высшими добродетелями считались сила рук и стойкость сердца. Если у мужчины они были, ему можно было простить все недостатки, за исключением измены и лжи, которые в те дни считались преступлением.
Несмотря на гордость и страсть, а также множество других недостатков, я в полной мере обладал этими двумя добродетелями, и Тиглат, как храбрый человек и хороший воин, увидел это и воздал мне должное. Более того, он смотрел на эту схватку так, как тысячу лет спустя римские цезари смотрели на хорошо сбалансированный бой гладиаторов или как ваши спортсмены смотрели бы на боксерский поединок. Для него это было лучшим развлечением, чем выпускать львов против нескольких слабо вооруженных пленников в саду его дворца. Что же касается стражников, то, что для Тиглата была дюжина человек, если в его руках были тысячи и десятки тысяч жизней?
Когда я швырнул Зиркала и разбил его голову о ступени трона, я решил, что настал мой последний час, что сейчас сотни солдат схватят меня и предадут пыткам и смерти. Но мне было наплевать на смерть, на новую жизнь, первые дни которой показали горькое, постыдное зрелище, все еще стоявшее перед моими глазами, и я с вызовом ждал сигнала, который, однако, так и не был дан. Войти в царское присутствие без приказа было равносильно смерти, поэтому стража стояла в недоумении возле дверей, но не осмеливалась пройти, а царь, вместо того чтобы позвать их, поднял на меня глаза с мрачной улыбкой на смуглом лице и тихо произнес:
— Смело сделано, друг! Твое сердце так же крепко, и рука твоя так же сильна, как дерзок твой язык. Воистину, ты достоин стоять перед царями, даже перед владыкой Ашшура. А теперь назови свое имя и страну и скажи, из чего сделаны твой чудесный меч и кольчуга?
Удивление от таких дружеских и неожиданных слов и мягкость, с которой они были сказаны, слегка отрезвили меня, и, отступив на шаг, я ответил все так же гордо, но без всякой страсти в голосе:
— В дни, которые давно забыты, меня звали Терай из Армена. Я спустился со звезд, чтобы привести войско Армена к победе над Ниневией, и в час нашего триумфа, в тот самый момент, когда Нимрод пал под моим копьем, земля содрогнулась и разверзлась, и Ниневия с башней Бэла смешались в руинах. Я уехал с…, — как я ни старался, я не мог не опустить глаза на этот прекрасный призрак из плоти и крови у ног царя, — с тем, кто был мне дороже всего нашего доблестного войска, но огненный ветер встретил нас, и песчаная буря накрыла нас, и четыре дня назад я проснулся.
Вот моя история. Я вижу, что царь улыбается, принимая ее за выдумки сумасшедшего. Да будет так. Я ни у кого не прошу веры; клянусь богами, я сам хотел бы в нее не верить! Что касается моего меча и кольчуги, то они были выкованы в Армене много веков назад с помощью искусства, которое боги дали людям, когда мир был молод, и потом вернули его себе. Каковы их свойства, царь видел сам.
— Сказка о чуде, рассказанная коротко и ясно, — прокомментировал Тиглат, наполовину сомневаясь, наполовину веря. — По первой части ничего не скажу. Амрак, верховный жрец Бэла в Ниневии, побеседует с тобой об этом позже. Но теперь о мече и кольчуге. Судя по тому, что я слышал, ты далеко не богат. Я дам тебе доходы от провинции и командование десятью тысячами в моей армии в обмен на них. Что скажешь?
— Что царь может убить меня и получить их даром, но я не продам их за все богатства Ашшура, — медленно произнес я, глядя в глаза Тигру-Владыке. — Они — все, что у меня есть, и они бесценны, потому что боги дали их мне, и только боги могут забрать. Но у меня есть другая кольчуга, — продолжал я, пораженный внезапной мыслью, которую мой добрый гений, должно быть, вложил в мое сердце, — и я отдам ее тебе и сделаю тебе меч из этого металла, если за это ты дашь мне…
— Что? — вскричал Тиглат, его нетерпение, наконец, взяло верх над чувством собственного достоинства. — Я не хочу убивать такого человека, как ты, так что назови цену, и ты получишь ее, даже половину моего царства!
— Царское слово сказано! — заметил я. — Моя цена — девушка у твоих ног, два хороших коня и свобода уйти, когда моя работа будет выполнена.
— Я бы предпочел, чтобы ты попросил самую богатую провинцию, — сказал в ответ Тиглат, глядя на девушку, которая переводила с него на меня широко распахнутые испуганные глаза, — потому что девушка прекрасна, и Хирам из Тира прислал ее мне только вчера на память о моем пребывании в Арваде. И все же, как ты говоришь, слово царя сказано, и то, что обещано, должно быть выполнено. Принеси мне кольчугу и можешь отвести ее в свой шатер. Остальное ты получишь, когда будет сделан меч. Амрак будет охранять девушку для тебя, и ты получишь ее в том же виде, в каком она пришла ко мне. Эй, там, стража! Уберите от меня эту падаль и закройте лица трусов, которые бежали от единственного меча.
С этими словами он поднялся с трона, оттолкнул ногой мертвое тело Зиркала и ушел, даже не взглянув на девушку в последний раз. Амрак, низко поклонившись господину, сделал ей знак подняться и следовать за ним. Затем он повернулся ко мне и заговорил впервые с тех пор, как я вошел в тронный зал:
— Мой господин за короткое время показал нам много чудес! Стражник отведет вас в ваш шатер, чтобы вы могли принести кольчугу для моего господина царя, а затем, если вам будет угодно оказать мне честь, мы вместе пообедаем в моей комнате в храме, куда стражник сопроводит вас. После того, что я услышал, мне не терпится услышать еще.
— Я с радостью расскажу тебе все, что знаю, ведь для того, у кого нет друзей на свете, вежливость и доброта вдвойне приятны.
Я произнес эти слова на древнем языке, который был моим до того, как я выучил речь Армена, так как помнил, что старый Ардо говорил мне в Армене о магическом языке жрецов, и хотел посмотреть, сохранили ли его служители Бэла. Румяное лицо упитанного первосвященника Бэла посерело, как завитки его тщательно завитой бороды, и, подойдя ко мне, он скрестил руки, склонил передо мной голову и ответил на том же языке:
— Нет никого, кто был бы достоин дружить с моим господином. Для Амрака достаточно чести быть его слугой. Тот, кто говорит на языке богов так, словно это его родной язык, не нуждается в земной дружбе. Я буду ждать моего господина, как и сказал. Теперь я должен идти выполнять приказы царя. Провожатый ожидает моего господина.
Я наклонил голову в ответ и, оглянувшись на девушку, которую Амрак уводил за руку, сказал начальнику стражи из двадцати человек, ожидавших меня с глазами полными удивления и трепета:
— Я готов. Шагайте, время не ждет.
Они выстроились, десять впереди и десять сзади, а между ними шел я с капитаном, сопровождавшим меня так угодливо, как раб сопровождает хозяина, потому что сам Тигр-Владыка назвал меня другом, а я стоял перед ним, пока он говорил со мной, так что в тот день не было в Ниневии более великого человека, чем я, который вошел в город без друзей и скорее в качестве пленника, а не гостя.
Вы, наверное, уже догадались, что я говорил царю о кольчуге Илмы. Как ни жаль мне было расставаться с дорогой реликвией, но это было все, что я мог отдать, чтобы избавиться от ненавистной мысли о той, которую судьба создала в образе моей потерянной Илмы, живущей в качестве рабыни и игрушки того, кто будет какое-то время забавляться ее красотой, а затем выбросит, как увядший цветок или надоевшую побрякушку.
Я мысленно смерил Тиглата, пока разговаривал с ним, и когда я добрался до своего шатра и достал кольчугу, то понял, что не стоит опасаться, что она ему не подойдет, ибо, как ни крепки и выносливы были эти ассирийцы, они были гораздо ниже ростом людей прекрасного племени Армена, и, если бы моя милая величественная Илма встала рядом с Тигром-Владыкой, она оказалась бы на дюйм его выше. Более того, она надевала кольчугу поверх шерстяного жилета, мягкого и тонкого, как шелк, но плотно простеганного, чтобы еще больше ослабить силу случайных ударов, которые она могла получить в бою.
С тяжелым сердцем, я все же почистил и отполировал кольчугу, и пересмотрел все застежки. Шлем Илмы из стали и золота я тоже нашел в песке, но оставил его себе, потому что не мог вынести мысли о том, чтобы увенчать чужую голову этой боевой короной, которую она надевала как Владычица меча. Было уже около полудня, когда я закончил, и все это время моя стража неподвижно стояла у дверей моего шатра под палящим солнцем, чтобы никто не отвлекал и не подглядывал. Приготовив кольчугу, я завернул ее в тонкую тирскую ткань и, как раньше в сопровождении телохранителей отнес во дворец.
Амрак встретил меня в тронном зале со словами:
— Царь будет говорить с моим господином в своих покоях. Пусть мой господин следует за своим слугой.
Взмахом руки он отпустил мою стражу, и я последовал за ним через залы и галереи, каждая из которых была великолепнее остальных, пока мы не вышли в обширный сад, раскинувшийся между дворцом царя и высоким храмом Бэла, возвышавшимся над всеми другими зданиями города. Он провел меня через прохладные тенистые рощицы, защищенные высокими деревьями и украшенные цветами из разных стран, к маленькому дворцу из чистейшего мрамора, каждый камень и колонна которого были привезены более чем за 500 км из каменоломен Эльбурса.
Здесь обитал Тигр-Владыка во всем великолепии и роскоши царя, подданные которого — его слуги, а царство является его собственностью, и в зале, великолепие которого ослепило меня, Тиглат ждал нас один. Амрак упал на пол, согласно раболепному обычаю этой страны, я же остался стоять, только склонив голову, когда приблизился к ложу, на котором возлежал царь. Он встал, когда я вошел, и приветствовал меня с искренним дружелюбием, которое, казалось, исходило скорее от одного солдата к другому, чем от могущественного царя к чужеземцу без друзей, из чего я заключил, что Амрак сказал ему достаточно, чтобы воззвать в мою пользу к тому доверчивому суеверию, от которого величайшие и храбрейшие в те дни никогда не были полностью свободны.
— Ты верен сделке, ты самый удивительный из всех чужестранцев, которых я видел, — он смотрел на меня дружелюбно и с любопытством, которого не мог скрыть. — Я вижу, ты принес кольчугу, поэтому тебе остается только спросить Амрака о девушке, и она твоя.
— Кольчуга здесь, — сказал я, разворачивая ткань. — И, если мой господин царь пожелает, я поработаю оруженосцем и помогу надеть ее.
— Да будет так, если хочешь. Нет, постой — кольчуга еще не испытана.
Я улыбнулся подозрению в его голосе:
— Пусть мой господин обнажит свой меч и проверит ее, но предупреждаю, что меч будет сломан.
— Это лучший меч в Ашшуре, за исключением твоего, — ответил царь, вынимая оружие, — и, если он согнется или сломается о кольчугу, я добавлю к цене десять талантов золота.
Я обнажил правую руку, положил на нее кольчугу и протянул руку к царю:
— Теперь пусть царь бьет или колет, как заблагорассудится, и, если моя кожа будет поцарапана, пусть царь убьет меня моим же мечом.
Он поднял свой незакаленный железный меч и опустил его со всей силой. Я напряг мышцы, чтобы принять удар, и когда меч ударил, клинок согнулся вокруг моей руки и отломился у рукояти. Я снял кольчугу и показал, что на моей светлой коже нет ни царапины.
— Клянусь глазами Иштар, ты сказал правду! — воскликнул он восхищенно, глядя на мою руку и на погнутый и сломанный клинок. — А теперь быстро, друг Терай, надень на меня кольчугу, чтобы я знал, что никакое оружие не сможет пронзить меня. А потом поспеши и сделай мне меч, который ты обещал, и ты покинешь Ниневию с десятком верблюдов, груженных моими подарками, и, если когда-нибудь тебе понадобится друг, пошли это кольцо в Ниневию, и все армии Ашшура придут тебе на помощь.
Он протянул мне перстень, снятый с пальца, и после того, как я поблагодарил его самым любезным образом, я надел на царя кольчугу и показал застежки. По счастливой случайности кольчуга оказалась ему впору, и после того, как он дал Амраку указания, как меня развлекать и как обеспечить мне условия, необходимые для ковки меча, мы оставили его любоваться собой в длинном зеркале из полированного металла и радоваться новым доспехам, как женщина новому платью, а я последовал за верховным жрецом в храм, чтобы получить плату за то, что сделал Тигра-Владыку неуязвимым для его врагов.
Когда мы миновали дворцовую стражу, Амрак провел меня через сад по другой дорожке, которая вела к подножию широкой лестницы, ведущей на нижнюю террасу Храма Бэла. Оттуда мы прошли под большим квадратным дверным проемом, увенчанным крылатым кругом, который, как вы знаете, является эмблемой Верховного божества, частичными проявлениями которого были все боги Ашшура. Из этих ворот широкий прямой коридор привел нас в самое сердце пирамиды, где была квадратная комната, а оттуда еще один лестничный пролет доставил нас к концу еще одного прохода, ведущего наружу к стороне пирамиды, и когда мы прошли его, Амрак хлопнул в ладоши.
Тяжелые занавеси, закрывавшие еще одну арку, были раздвинуты невидимыми руками, и, отойдя в сторону и склонившись почти до земли, Амрак сказал:
— Пусть мой господин почтит жилище своего слуги, и пусть присутствие сына звезд принесет благословение дому служителя Бэла!
Я отвернул голову, чтобы скрыть непрошеную улыбку над напыщенностью его речи, но не успел переступить порог, как улыбка исчезла с моих губ, и холодок пробежал по моему сердцу, из которого в эту минуту испарились все мысли о гордости. Широкие затененные окна комнаты выходили на третью террасу храма, и половина Ниневии с полями и садами за городской стеной, исчезавшими в серой бескрайней пустыне, которая сливалась с серым небом, являла вид, который вполне мог бы внушить созерцателю мысли о величии этого города.
Однако я лишь мельком взглянул на великолепный пейзаж, потому что в этой комнате, сжавшись в комочек на краю крытой шкурами кушетки, сидела живая, дышащая копия той, что умерла рядом со мной в песке две тысячи лет назад. Тогда на свете не было более прекрасной и гордой царицы, чем та, кого мы называли Владычицей меча. Теперь это была съежившаяся, дрожащая рабыня, которую я купил у ее владельца за кольчугу, которую она надевала на нашу последнюю битву. Была ли когда-нибудь более удивительная встреча девушки и возлюбленного?
Но как же надо было толковать эту загадку? Действительно ли это была моя гордая, несравненная Илма, вернувшаяся к жизни, как и я, чтобы продолжить исполнять нашу удивительно связанную судьбу?
Нет, как такое может быть? Разве не видел я, не чувствовал, как ее кости рассыпались от моего прикосновения в нашей общей могиле там, в песках пустыни? Разве не понимал я, что это не могла быть она, какое бы чудо ни сотворили боги?
И все же иллюзия, обманывающая мои чувства, была так совершенна, что я не мог удержаться, чтобы не подойти к ней и не взять ее за руку, как не мог удержаться, чтобы ее имя не сорвалось с моих уст:
— Илма!
Ее рука была вялой и пассивной, огромные бездонные глаза, которые в ужасный миг конца нашей прошлой жизни смотрели на меня с любовью даже сквозь наползающую пелену смерти, теперь глядели на меня снизу-вверх испуганным взглядом, который я мог бы увидеть в глазах собаки, которая боится плети хозяина. Губы ее шевельнулись, издали какой-то звук, но было ли это слово, нечленораздельный звук ужаса или мольба, я не знаю. Я отпустил ее руку, пронзенный до самого сердца тупым холодом ее смертельного страха, и когда она безвольно упала ей на колени, я повернулся к Амраку и спросил, как можно небрежнее:
— Кто эта девушка? Известно ли что-нибудь о ее жизни до того, как Хирам Тирский послал ее к царю?
— Мой господин, — начал жрец с тенью улыбки на губах, — я могу сказать о ней не больше, чем о том, почему мой господин проявил к ней такой интерес. Пять лун назад царь путешествовал в Арвад в стране финикийцев на берегу моря Заходящего солнца, и Хирам рассказал ему, среди прочего, об удивительных странах за пределами дня, которые посетили его мореплаватели, и буквально вчера, когда мой господин прибыл к восточным воротам, к западным воротам пришло посольство от Хирама с этой девушкой, и те, кто привез ее, сообщили, что она происходит из далекой страны на севере, на самой дальней границе мира, и что она прислана, чтобы царь увидел, какие прекрасные цветы способны распускаться под вечно-темным небом севера.
Ее зовут Гудрун, сказали нам, — странное, диковинное имя для такой прекрасной девушки, но не более диковинное, чем ее речь, самая необычная из всех, когда-либо слетавших с таких прелестных уст. И это все, что я или кто-либо другой в Ниневии может рассказать о ней.
— А потому этого будет достаточно, — заключил я, — пока я не научусь ее языку, и она сама не расскажет больше. А теперь ты хотел бы кое-что узнать у меня, и я буду очень рад отплатить тебе за твое дружелюбие. Спрашивай.
— С радостью, — ответил он. — Но сначала пусть рабы принесут мясо и вино, чтобы мой господин мог поесть и утешить свою душу.
Он хлопнул в ладоши, и бритые рабы быстро принесли все лучшее, что могла предложить Ниневия. Когда стол был накрыт, я позвал Гудрун по имени и указал на место рядом с собой, но она только молча посмотрела на меня и покачала головой, а затем бросилась на кушетку и закрыла лицо руками.
— Скоро она будет более милостива к моему господину, — сказал Амрак с улыбкой, за которую я готов был задушить его, — но с этими пленными красавицами всегда так. Стоит им попробовать плеть раз или два…
— Заткнись! — вскрикнул я так, что он подпрыгнул и задрожал от ужаса, встав рядом со своим креслом, — или я забуду, что ты жрец, и собаки найдут твой труп у подножия вон той террасы… Ну-ну, ладно, садись, приятель! Я ничего не имел в виду. Я забыл, что ты не знаешь того, чего я не могу тебе рассказать; но, клянусь богами, если бы ты знал это, то скорее откусил бы язык, чем позволил бы себе богохульствовать, как ты это сделал.
Он сел, все еще дрожа от ярости моих первых слов и удивляясь странности последних, и когда немного пришел в себя, то начал задавать вопросы, много вопросов, на которые я отвечал, как считал нужным, и после этого он сообщил, что царь отвел мне апартаменты в Большом дворце, пока я остаюсь в Ниневии, со слугами, рабами и почетным караулом, чтобы сопровождать меня; кроме того, Амрак приказал приспособить просторную комнату в храме под кузницу для изготовления царского меча, чтобы никто не мог видеть хода работы.
Наконец, все кузнецы и оружейники города будут в моем распоряжении со всеми металлами, которые могут мне понадобиться.
— Это хорошо, — сказал я, когда он закончил. — А теперь, Амрак, объясни мне одну вещь, честно, по вере верховного жреца Бэла. Почему Тигр-Владыка поступил со мной так, когда он мог убить меня и забрать все, что у меня есть, даром? И еще, скажи также, действительно ли он позволит мне покинуть Ниневию с миром, и если да, то почему, ведь он мог бы попытаться заставить меня служить в его армии?
— Во-первых, — Амрак положил руки на стол и сложил кончики пальцев вместе, — потому что мой господин царь дал слово, а его слово нерушимо. Если бы ты дрогнул перед стражей, ты сейчас умирал бы на колу за городскими воротами, но Тигр-Владыка был впечатлен твоей храбростью и назвал тебя другом, и ты навсегда останешься в его глазах другом.
Во-вторых, хотя мой господин царь самый могучий воин в Ашшуре, он не так могуч, как ты, мой господин, и он это понимает. Нужно ли объяснять тебе, почему царь Ашшура не должен принуждать себе на службу того, кто утверждает, что спустился со звезд, и может, при случае, отвратить от него сердца его воинов?
— Мудро сказано, верховный жрец Бэла и верный слуга царя! — улыбнулся я. — Я удовлетворен. Твои доводы так же хороши, как твое вино, а это говорит о многом. А теперь, прошу тебя, пусть твои слуги проводят меня в мое жилище, потому что до захода солнца мне нужно сделать больше, чем ты думаешь.
— Я сам провожу моего господина, если он позволит, — сказал Амрак, поднимаясь вместе со мной.
Я сделал девушке знак следовать за мной, и мы покинули храм и вернулись во дворец, где я обнаружил, что слуги уже подготовились к моему приему, а сам я устроился как царь. Моей первой заботой было выбрать несколько комнат для Гудрун и назначить рабынь прислуживать ей. Я велел им обращаться с ней как с царицей, и пригрозил, что своей жизнью они отвечают за безупречную службу.
Что касается меня, то я решил, пока не прольется свет на загадку, которая озадачивала меня, обращаться с ней так, как если бы она была настоящей Илмой, восставшей из мертвых. Ее тело было здесь, в этом я был уверен; и, может быть, боги позволят мне когда-нибудь вернуть ее душу из обиталища среди звезд в ее сосуд из глины.
В тот же день я приступил к работе над своей задачей, так как Ниневия с ее многолюдными толпами и подавляющим великолепием уже вызывала у меня ненависть, кроме того, я уже решил, как только освобожусь, отвезти Гудрун обратно на финикийское побережье, разыскать Хирама из Тира и узнать все, что смогу, о ее родной стране, потому что слова Амрака каким-то удивительным образом пробудили во мне то смутное воспоминание, какое я ощутил, когда впервые предстал перед Илмой в тронном зале Армена.
Во второй половине дня я заперся в одиночестве и вспомнил все, что узнал от кузнецов и оружейников Армена, которые под руководством жреца Ардо обучили меня тайнам своего искусства, и когда я убедился, что ничего не забыл, я вернулся в храм, осмотрел кузницу и отдал распоряжения о том, что было необходимо добавить к ее оснащению.
На следующий день вместе с Амраком я обошел все оружейные лавки и кузницы, а затем один отправился в лагерь финикийцев за воротами и навел справки о металлах, пока, наконец, не наткнулся на торговца, приехавшего из Дамаска и имевшего с собой небольшой запас мягкого чистого железа, которое он возил с собой скорее из любопытства, чем как товар; как он рассказал мне, оно было недавно найдено в одном из ущелий Загроса. Я купил все железо, что у него было, по весу золота и отнес его в свою кузницу, которая была спрятана глубоко в подвале храма, и через четыре дня вышел с мечом в руке и попросил аудиенции у царя.
Он принял меня в той же комнате, куда я принес кольчугу, и когда я вынул из ножен сверкающий клинок и протянул ему, глаза великого, могущественного монарха засияли как у ребенка, получившего желанную игрушку. Он взял меч, взвесил его в руке и взмахнул им в воздухе, а я, видя, что он оглядывается, словно ищет, на чем бы его испытать, поднял кожаный щит, усеянный бронзовыми и медными заклепками, и, держа его обеими руками перед собой, сказал:
— Пусть мой господин ударит по щиту и испытает клинок. Если он окажется зазубрен или притуплен, я сделаю ему еще один и не попрошу награды ни за этот, ни за тот.
Он взмахнул мечом над головой, со всей силы ударил лезвием в край щита и одним чистым разрезом рассек его до центра. Вытащив меч, он внимательно осмотрел его кромку.
— Клянусь богами, это действительно царское оружие! На нем нет даже царапины! Ты все еще хочешь покинуть Ниневию, Терай?
— Да, господин, — ответил я. — Завтра на рассвете я потребую обещанной царем свободы. Не думай, что я неблагодарен, но моя цель определена, а кроме того, не будет ли лучше, если в армии Ашшура будет только один такой клинок, а не два?
На мгновение румянец гнева вспыхнул на его смуглом лице, но тут же он рассмеялся, как добрый честный солдат, каким он и был под царственной одеждой, и протянул мне руку:
— Клянусь Мардуком, ты попал в цель, ибо владыка Ашшура должен быть непревзойденным в своей армии! Ты уедешь завтра, а я провожу тебя как принца.
И вот в час, когда самая высокая терраса храма Бэла сияла белизной в первых лучах солнца, мы с Гудрун оседлали лошадей у западных ворот города во главе вереницы из десятка верблюдов, груженных подарками Тиглата, и двухсот всадников охраны, которых царь отправил сопровождать нас через пустыню до Каркемиша, откуда мы должны были отправиться в Арпад и Хамат[4], а оттуда через Кадеш и Дамаск в Тир.
В то же самое утро, три тысячи лет назад, Тиглат, облаченный в кольчугу Илмы и с моим мечом у бедра, выехал из северных ворот во главе авангарда могучего войска, чтобы вторгнуться в страну Наири. Несколько дней назад я прочел в большом музее Лондона цилиндрическую печать[5], на которой Тигр-Владыка записал историю своего военного похода. Тогда я и понял, что Наири — это и есть Армен, мой первый дом и страна, которую любила Илма. Если бы я знал это в Ниневии, самая славная страница в истории Ашшура никогда не была бы написана.
Емаф, библ.
Двойные восьмиугольные призмы Тукульти-палешарра (Tiglath-Pileser) (Тиглатпаласара), обнаруженные в 1862 году в кургане Килех-Шергат. Перевод слов Тигра-Владыки см. в «Story of the Nations» («Истории народов») — Ассирия, с. 52–54. — Прим. автора.