Взрыв парового котла – это смешно только в книжке про летающего хулигана Карлсона и его доверчивого малолетнего друга. А вот наши предки прекрасно понимали, что с паром шутить не стоит. Великий американский писатель Марк Твен знал, о чем писал, когда его герои хватались за сердце при упоминании о взрыве паровой машины.
Может быть, паровой котел взорвался бы и сам. Много ли ему было нужно, старому и перегретому, чудом вытянувшему паровоз с рушащегося моста?
А может быть, ему хватило бы толчка при падении на рельсы.
Но все получилось совсем уж классически – мы слетели с рельсов и врезались в бетонную опору. И котел, разумеется, взорвался.
Судя по всему, основной выброс пара и осколков произошел вперед, в некстати подвернувшуюся преграду. Опора была иссечена и густо утыкана горячими металлическими обломками. Но и того, что ударило назад, нам бы хватило.
Вот только Хмель открыл все-таки свой портал!
Он возник в кабине, буквально на один миг – я успел увидеть в колышущемся зеркале маленькую аккуратную комнату, кровать, книжный шкаф, окно, прикрытое легким тюлем, а за ним – светящиеся окна многоэтажки. Через секунду паровоз воткнулся в опору, котел взорвался, от торможения нас всех бросило вперед – и мы вылетели бы из Центрума в Москву, а кое-кто, возможно, продолжил бы двигаться через окно. Момент инерции при переходе из мира в мир сохраняется…
К счастью для нас, портал просуществовал не больше секунды. Ровно столько, чтобы отразить своей обратной, непроницаемой стороной град осколков и первую, самую яростную волну пара.
Потом портал исчез, и нас ждало свидание с рычагами, маховиками и прочей паровозной машинерией. Не очень приятное свидание. Но одно то, что никто из нас не влетел в топку, которая от удара распахнулась, можно было считать удачей.
– Я не льюблю, когда зьря! – воскликнула Эйжел. С возмущением посмотрела на свою правую руку, покоящуюся на груди в самодельном лубке. – Всьё зьря!
– Мы пересекли Разлом, – напомнил я.
– И что? – развела руками Эйжел. – Сьильно нам это помогло?
У меня болело, казалось, все на свете. И это при том, что я уже сожрал несколько таблеток земного обезболивающего и две местные пилюли, чей состав вызывал у меня большие сомнения… почти наверняка земные наркополицейские за любую такую пилюлю вкатили бы мне хороший срок.
Но серьезных травм у нас почти что не было – кроме сломанной руки Эйжел.
Ашот ухитрился вывихнуть большой палец. Видимо, это больно, потому что орал он как резаный. Эйжел посмотрела на него, выругалась – и вправила палец левой рукой, после чего занялась своим переломом. Хмель приложился головой, получил легкое сотрясение, но беспокоился, похоже, об одном – не вернулось бы заикание. Я обошелся многочисленными синяками. Старый хрыч Пагасо вообще был невредим! Сам он это объяснил просто: «Моя девочка меня никогда не обидит».
В общем, учитывая все обстоятельства, переправу можно было считать успешной.
Вся проблема была в том, что наш паровоз годился теперь только в металлолом. Да и то, если стоимость его доставки в Гранц будет сочтена выгодной.
А на полустанке, как две капли воды похожем на оставшийся на той стороне Разлома, своих транспортных средств не было. Ну, кроме дрезины, на которой смотрительница станции, как мы узнали, любила порой ездить в Разлом – смотреть на звезды и пить пиво в тумане.
Одного взгляда на эту немолодую, но крепкую и сексапильную бабенку было достаточно, чтобы понять страсть Петрайха к путешествиям в Разлом. Ох, не только звездами они любовались и пиво с виски пили. Похоже, еще и мост проверяли на прочность путем раскачивания…
Однако к исчезновению моста и, следовательно, разлуке с Петрайхом госпожа Адмира Вальдегун, смотрительница станции, отнеслась совершенно философски, даже с облегчением. Видимо, надоел ей Разлом хуже горькой редьки, да и Петрайх, похоже, надоел. Пока ее муж, Теогар, вполне представительный на вид, черноволосый и смуглый, вместе с Пагасо обследовал остатки паровоза, Адмира с живейшим интересом расспрашивала нас о путешествии. Может быть, для отчета, а может быть, просто из любопытства. В конце концов, эту историю ей теперь пересказывать всю жизнь, приукрашая по мере сил. За форменную юбку госпожи Адмиры цеплялись, застенчиво глядя на нас, двое детишек-погодков – девочка лет трех и мальчик лет четырех. Детишки были светловолосыми, голубоглазыми и вообще удивительно походили на маму… или на Петрайха.
– Дрезину могу дать, – сказала Адмира. – Вообще-то не положено, но как мне вас остановить? Вы с оружием, пограничники… Вон, там в сараюшке стоит. Если хорошенько приналяжете, то к вечеру доберетесь до Иртана. А Иртан – станция узловая, там каждый день два-три состава проходит, а то и поболе.
– Может, есть какой-то прямой путь, короткий? – с надеждой спросил я.
– Прямее железки тут пути нет, – усмехнулась женщина. – Ее в старину строили, как по линеечке вели. Горки ровняли, овраги засыпали. Берите, дрезина хорошая.
– Все зря, – горько сказала Эйжел. У нее опять исчез всякий акцент. – Не люблю, когда боль зря. Мы твоих друзей только в Марине догоним.
Я понимал, что она имеет в виду. Штурмовать Штаб Корпуса мы, конечно, не сможем. Даже отбивать друзей от Службы собственной безопасности погранвойск было авантюрой. Пытаться их вызволить в городе, целиком и полностью контролируемом пограничниками, было полным безумием.
Адмира тоже ушла к паровозу – крушение вызвало живейший интерес у всех обитателей полустанка. А мы, воспользовавшись любезным приглашением, сели в увитой цветами беседке (все-таки чувствовалась женская рука) и откупорили пиво, любезно предложенное мужем смотрительницы. Пиво было не то, что пил Петрайх, – бутылки помельче и из темно-коричневого, а не зеленого стекла. Сурганское, как я слышал – одно из лучших в Центруме. Первый же глоток подтвердил слухи – пиво оказалось светлым, легким, но горьковатым и с отчетливым привкусом хмеля. Я такое и на Земле любил больше всего.
– Что будем делать? – спросил Ашот. – Какие мысли, Иван?
– Командуй, – добавил Хмель, глотнул пива и приложил бутылку ко лбу. – Холодненькое…
– Почему я?
– А кто еще? – пожал плечами Ашот.
– Ребята, я вообще-то самый молодой в команде, – напомнил я. – Даже Дед в Центрум дольше меня ходит. И вообще, я музыкант, а не спецназовец… и портал у меня самый нелепый из всех возможных, поверьте…
Ашот и Хмель внимательно смотрели на меня.
– Он серьезно, – сказала Эйжел хмуро.
– Иван, размер твоего портала, – Ашот ухмыльнулся, – так же как длительность пребывания в Центруме, не имеет никакого отношения к тому, кто в нашей группе главный.
– Равно как боевые навыки и величина ай-кью, – добавил Хмель.
– Ударник, если ты не понял, что именно ты – лидер среди оставшихся, то ты совсем дурной, – сокрушенно произнесла Эйжел. – Но даже это ничего не меняет. Сейчас главный человек шестнадцатой заставы – ты. И решать тебе.
Вот те на!
Нет, я совсем не против был командовать и принимать решения. Просто на заставе это всегда делал Старик… или все же Ведьма – посредством Старика?
– Ребята, не ждите от меня чуда, хорошо? – сказал я. – Если бы я знал, что делать, то уже делал бы.
– А ты подумай, – посоветовал Хмель. – Мы пока пиво попьем, а ты подумай.
– Пиво тоже можешь пить, – великодушно разрешил Ашот.
– Предлагаю разогнать бегом дрезину, заскочить на нее и поехать, – сказала Эйжел, опять пренебрегая акцентом.
Юмористы…
Я сидел, пил пиво и наблюдал за Пагасо, который о чем-то оживленно беседовал с Теогаром возле обломков паровоза. Похоже, Теогар пытался на что-то уговорить машиниста, а тому предложение не нравилось. Пагасо махал руками, один раз чуть ли не замахнулся на Теогара, потом вроде остыл и стал внимательно слушать. Адмира тоже заговорила с ним, Пагасо почесал затылок. Потом они с Теогаром ушли куда-то за станционные здания.
– Пойду-ка я пройдусь, – сказал я и двинулся за ними.
Ситуация виделась мне совершенно тупиковой. Если вернуться на Землю и, допустим, угнать автомобиль – в Центрум мы с ним попадем снова в район Антарии. Автомобиль, при удаче, протянет в Центруме несколько часов – за это время мы далеко не уедем. Самолет мы не угоним, да и управлять им не умеем, тем более это техника более сложная и выйдет из строя еще быстрее. Вернуться на Землю, поехать в ту точку, откуда портал откроется куда-нибудь в район Марине или на узловую станцию Иртан? Не знаю я, куда ехать, да и на это требуется время. Окажется нужное нам на Земле место где-нибудь в Эфиопии или Австралии – и что дальше?
В общем, надо было обходиться своими силами. Тем, что мог дать нам Центрум, а конкретно – эта чахлая станция на краю Разлома. То есть дрезиной. Но дрезина медленная.
Никакого выхода. Прям хоть пользуйся советом Эйжел – разгоняй дрезину бегом и катись…
Я подошел к длинному и высокому обветшалому пакгаузу, стоящему тут, видимо, со времен «пластиковой чумы» и с того же времени не ремонтировавшемуся. Стекла в окнах были давно выбиты, даже осколков почти не осталось, я из любопытства заглянул – в темном пространстве угадывались рельсы, старые вагонные колеса, тросы, железные листы… Склад металлолома. К чему он тут? Железо стоит денег, семейка смотрителей давно могла его продать и неплохо заработать. Похоже, Теогар как раз уговаривал Пагасо продать останки паровоза, чем и вызвал бурную реакцию машиниста. Но зачем ему еще несколько тонн ломаного железа? Может, это какая-то психическая патология?
Я пожал плечами и обошел пакгауз по скрипучему гравию. Здесь не было никаких беседок и цветочков, явно территория Теогара, а не Адмиры. У меня в голове постепенно сложилась целая история – сумасшедший мужик, собирающий старые железки и мечтающий, допустим, соорудить из них чудо-паровоз. Его жена, которая, разозлившись на невнимание мужа, завела любовника с другой стороны Разлома – и ездит ночами на свидания, качая мускулистыми руками рычаги дрезины… А что? Паранойя, страсть и немного секса – прекрасный сюжет для мелодрамы. А если в конце кто-нибудь свалится в Разлом – то и опера может получиться.
Усмехнувшись, я завернул за угол пакгауза.
И остановился как громом пораженный.
Передо мной стоял железный дракон.
Он был невелик – метра два с половиной, три в высоту. Дракон опирался на изогнутый хвост, сделанный из скрученного рельса, и когтистые лапы, в которых угадывались ломы, монтировки и завитые спиралью решетчатые вагонные ступеньки. Пасть дракона была сооружена из паровозной топки, только не большой, как у локомотива Пагасо, а принадлежавшей какому-нибудь маленькому маневровому паровозику. На туловище пошли те же рельсы, а также железные двери, жестяные фонари, куски семафора и совсем уж не опознаваемые мной предметы. Дракон был покрыт ржавчиной, но странное дело – она казалась частью замысла скульптора, придавала дракону цвет и чешуйчатость.
С ума сойти!
На любой земной выставке авангардного искусства этот дракон стал бы звездой экспозиции.
И он тут был не один. Огромное, аккуратно засыпанное гравием пространство было утыкано самыми разными скульптурами. Драконы и собаки, мартыш и что-то похожее на лошадь, но даже в виде скульптуры явно лошадью не являющееся. Миниатюрные здания – я опознал Министерство иных миров с крошечными человечками под крышей, знакомую мне лишь по фотографиям громаду Пограничного штаба и, как ни странно, Эйфелеву башню! Люди – и это были не карикатурные схематичные изваяния, железные люди были узнаваемы и реальны – вот сам Теогар с двумя старшими детьми… а вот Адмира с младшими… и… и рядом с ней – Петрайх! Выходит, Теогар знал об измене супруги?
Я вдруг с болезненным стыдом понял, как глупо судить о людях по первому впечатлению. Для непритязательной мелодрамы или оперетки, может, это и годится. А что у людей в душе на самом деле – это можно понять, только когда и если они сами это покажут.
А может, лучше, чтобы и не показывали?
Теогар, бросив на меня быстрый и равнодушный взгляд, продолжил разговор с Пагасо.
– …изогнутый мост, – энергично жестикулируя, сказал он. – Рельсы петлей… я сделаю, я видел, как это было! И летящий паровоз. Уже разрушенный, из котла бьет пар. Пара не будет, но все его увидят. И паровоз, конечно, будет немного касаться земли. Но этого никто не увидит. Я знаю, как. Я сделаю. Но я не хочу работать с другим железом. Мне нужно это, настоящее. Которое летело. Я же знаю законы, ты имеешь право выкупить паровоз после крушения по цене лома. Я не могу, ты можешь. Выкупи, я отдам деньги. Может, только не все сразу… – он обернулся к Адмире, та кивнула – твердо и уверенно. – Это будет лучшая моя скульптура.
– Продай железо, – попросила Адмира. – Ты же видишь – он у меня гений.
Пагасо посмотрел на меня, будто спрашивая совета. Я кивнул.
– Я выкуплю свою девочку, – сказал старик и откашлялся. – Машины не боятся доменных печей, они перерождаются в огне… Но иногда, очень редко, у них бывает и лучшая судьба. Стать памятником. Я выкуплю паровоз, художник. И денег мне не надо. Я подарю его тебе. Это лучшее, что я могу сделать для машины, на которой провел всю жизнь. Сделай так, чтобы она летела и не падала.
– Но я так не могу, – как-то по-детски сказал Теогар, прижимая руки к груди. Я вдруг заметил, что у него очень тонкие кисти и пальцы. Это были бы руки музыканта, если не бугрящиеся под рубашкой мышцы и изрезанные, обожженные, загрубевшие пальцы. Этот человек творил удивительную красоту, но он работал с железом, а железо не щадит плоть. – Я хочу как-то с тобой расплатиться.
– Помоги ребятам, если можешь, – сказал Пагасо. – Это они затеяли такую авантюру. И они хотят помочь друзьям, а это хорошо.
– Я не могу починить паровоз, – растерянно сказал Теогар. – У нас есть только дрезина… теперь она не нужна, правда, Адмира?
– Теперь – нет. Теперь не нужна, – сказала женщина.
Господи, да что же за немыслимый любовный треугольник у них тут был?
– Теогар, – я шагнул вперед. – Скажи, у тебя ведь есть сварочный аппарат?
– Конечно, – с удивлением ответил он. – Как же иначе?
– Ацетилен?
– Ацетилен.
– Ты сможешь подарить нам два баллона? И кое-что сварить?
– Смогу, – радостно сказал Теогар. – А что сварить?
Я поискал глазами какую-нибудь железку или палку. Не нашел – скульптор содержал свой открытый выставочный зал в полном порядке. Тогда я поставил недопитую бутылку пива, которую все еще держал в руке, достал перочинный нож (самый обычный «Викторинокс», в котором пластиковые «щечки» когда-то заменил на собственноручно выточенные деревянные. Кстати, еще до Центрума заменил – пластиковые сломались от времени). Выдвинул маленькое лезвие, подошел к глухой стене пакгауза. То ли из-за местной розы ветров, то ли по случайности, здесь сохранился достаточно большой кусок посеревшей от времени штукатурки.
На нем я и стал вычерчивать то, что хотел получить от Теогара.
– А… – задумчиво произнес он через минуту. – Понял…
– Сможешь? – спросил я.
– Да. Только вот это… как оно называется? Форсунка?
– Сопло, – сказал я по-русски.
– Сопло, – старательно повторил он незнакомое слово. – Его надо вот таким сделать…
Несколькими резкими движениями собственного ножа – куда более внушительного, чем мой, – он подправил чертеж.
– Я не инженер, не знаю, – признался я. – А почему ты так решил?
– Так красивее, – сказал скульптор. – То, что красиво, лучше работает.
– Он прав, – сказал из-за его спины Пагасо. – Это я тебе говорю, а я знаю. Мы экспериментировали с реактивной тягой. Для серьезного дела не годится… но сопла были такими. А их считали настоящие инженеры.
– Значит, не получится? – переспросил я.
– Ну почему же? Не годится для серьезного дела. А для дрезины, – Пагасо усмехнулся. – Попробуем.
Рычаги, посредством которых дрезина приводилась в движение, были срезаны – как и большая часть механизма. Остались рама, колеса и тормоза.
И два баллона с ацетиленом, один из которых был соединен через редуктор каучуковой трубкой с соплом. Сопло было прекрасное – большое, размером с казан, на котором в Азии готовят плов на целую свадьбу. Собственно говоря, именно казаном (точнее, его местным аналогом) сопло и было в девичестве.
– Бред сивой кобылы, – сказал Ашот. – Ударник, мы и впрямь просили тебя что-нибудь придумать. Но что-нибудь реальное!
– Не нравится пепелац, Скрипач? – с иронией спросил Хмель.
– Да, не нравится! – взвился Ашот. – Гравицапы у него нет! Ребята, он не поедет! А если поедет – то взорвется! А если не взорвется, то все равно скорости никакой не даст! Надо было не тратить четыре часа на это рукоделие, а гнать дрезину вперед. Проехали бы… уже километров пятьдесят бы проехали!
– До Иртана двести с лишним километров, – заметил Пагасо. – Если будете очень стараться, то разгоните дрезину километров до двадцати, двадцати пяти. Но десять часов такой темп не удержите.
– А эта бандура до скольких разгонит? – требовательно спросил Ашот. – Тяга большой не будет, и не надейтесь! Чистый ацетилен, без керосина и кислорода, топливо плохое.
– Ты-то откуда знаешь? – удивился я.
– Я Бауманку кончал, – гордо сказал Ашот. – Понятно? Я инженер… по образованию.
– Когда ты ее кончал-то? – насмешливо спросил Хмель. – При Ельцине или при Горбачеве? По специальности хоть день работал? Ты давно не инженер, ты коммерсант.
Ашот побагровел.
– Я не коммерсант! – закричал он. – Я – пограничник! А что фирма на Земле есть… так надо патроны покупать, папе-маме помогать, девушек в ресторан водить!
– Ребята, спокойно! – я поднял руки. – Брейк! Поедет эта фигня или нет, разгонится или встанет – проверим на опыте. Если бы у Теогара еще оставался кислород – поставили бы кислородный баллон, но кислород кончился на сварке. Если бы в Центруме существовал керосин – добавили бы насос с керосином, но керосина тут нет. Обошлись тем, что имеем! Кто боится – может остаться здесь или вернуться домой. Я поеду. Попробую.
Ашот витиевато выругался по-армянски. И совершенно спокойно сказал:
– Ну так бы сразу и сказал. А то развел демократию – «нравится, не нравится…» Не нравится! Но поедем! Мне, может, много чего в жизни не нравится, но альтернативы-то нет…
– Вот этьо правьильно, – одобрила Эйжел. – Всьё равно я не могу качать рычагьи, рука поломана. А у тебя пальчик больит.
Ашот заворчал, но отвечать не стал.
– Пошли? – спросил я. И поправился: – Пошли!
Мы забрались на дрезину – четыре калечных идиота, включая меня – дурака-предводителя, Хмеля – пребывающего в постоянной экзальтации после чудесного исцеления от заикания, Ашота – с его больным пальцем и мрачными предчувствиями как следствием технического образования, и Эйжел – наемницу с «поломанной рукой» и врожденным равнодушием к опасности.
– Если вы взорветесь, то я сделаю вам красивый памятник! – пообещал Теогар. – Люди будут приезжать со всех концов света, чтобы его посмотреть. Только вы постарайтесь взорваться поближе, чтобы я увидел.
– Айда с нами? – предложил я без всякой обиды. Художественные натуры – они все такие, прибабахнутые. И чем талантливее, тем прибабахнутее. Я это по музыке знаю.
– Нет-нет! – Теогар отступил на шаг. – Я буду наблюдать.
Хмель откашлялся и спросил:
– А как у нас организовано зажигание?
– Мануально, – мрачно ответил я. Теперь, когда мы забрались на дрезину, вся затея представлялась мне гораздо менее оптимистично. Два стальных баллона, две каучуковые трубки, два вентиля, чугунный казан – ибо его форма показалась наиболее «красивой» безумному скульптору и старому машинисту. И, в довершение всего, старый мангал, закрепленный над казаном решеткой вперед – Пагасо сказал, что это будет вполне приличный воздухозаборник. В дне мангала прорезали дыру, от которой к мангалу шел такой же нелепый, сваренный на живую нитку воздуховод. Все бы ничего, но вот использованные материалы вызывали слишком много ассоциаций.
И не только у меня.
Ашот вдруг захихикал и сказал:
– Казан вижу, мангал вижу, а где шашлык? Где плов?
– Шашлык и плов будет из нас, если эта хрень рванет, – приободрил его я. – Пагасо, давай!
Машинист уже держал наготове длинный шест, на конце обмотанный промасленной паклей. Он чиркнул спичкой, зажигая факел, и крикнул:
– Пускай газ!
Я осторожно повернул вентиль. Зашипел ацетилен, вытекая в «сопло». Пагасо, зажмурившись, ткнул факелом.
Гулко хлопнуло, потом загудело. Из казана ударил метровый факел огня, почти невидимый в солнечном свете. Газ горел, разбрасывая хлопья жирной черной сажи.
Дрезина, подрагивая, стояла неподвижно.
– Приехали, вылезай, – буркнул Ашот. – Говорил – надо рычаги качать, а не дурью маяться…
– Подтолкнуть надо, – внезапно сказал Хмель. Спрыгнул и, упершись в раму дрезины, с натугой качнул ее вперед. Я хотел было спрыгнуть с другой стороны, но дрезина уже тронулась, покатилась, медленно, но явно набирая скорость. Хмель торопливо запрыгнул обратно.
– Гляди-ка, едет, – с грустью прокомментировал случившееся Ашот. – Помчался наш пепелац…
Я осторожно открыл вентиль еще на пол-оборота. В казане захлопало, пламя стало срываться. Я прикрутил вентиль обратно.
– Подожди, пока скорость наберете! – крикнул нам вслед Пагасо. – Сейчас воздуха не хватает, на ходу можно будет поднять факел!
Станционные здания уплывали вдаль, за ними темнел заполненный туманом Разлом. Поблескивали на солнце металлические скульптуры на задах полустанка. Машинист и странная семья смотрителя махали нам вслед.
– Мы ведь, скорее всего, никогда здесь больше не окажемся, – неожиданно грустно сказал Хмель. – И если бы не случайность, то не увидели бы этих скульптур, не познакомились с этими людьми…
Дрезина набирала ход. Я приоткрыл вентиль чуть сильнее, пламя осталось ровным. Мы, пожалуй, делали уже десять-двенадцать километров в час.
– Черт возьми, ведь получилось, – разглядывая наш затейливый движок, сказал Ашот. – Только мы, русские, можем сделать реактивный двигатель из казана и мангала!
– Какой ты русский? – ехидно спросил Хмель. – Ты армянин. В крайнем случае – грузин.
– Я русский, – не смутился Ашот. – Русский армянин. Чего тебе не нравится? «Русский» в данном случае – прилагательное. Жил бы в Армении, был бы армянский армянин. Жил бы во Франции – был бы французский.
– Может, ты и прав, что только русские могли такое придумать, – сказала Эйжел. – Только я обращаю ваше внимание, что собрали эту штуку в Сургане.
– Да здравствует дружба народов, – торжественно сказал Хмель. – Аминь.