– Может, ты душ в руке держал? – спросил Старик.
– Нет, у меня кабинка, там сверху льется, – уныло ответил я.
Старик вздохнул.
– Давай еще попробуем.
Я покорно встал к стене. Старик, стоя на табуретке, начал поливать меня из садовой лейки. Что поделать, нормального душа на заставе не было.
– Не холодно? – спросил он.
– Нет, я такой водой и моюсь, люблю холодную… – ответил я, ежась. – Но спасибо за беспокойство.
– Это не беспокойство, Ударник! Это попытка повторить условия, при которых ты открыл проход!
Старик был в одних сатиновых семейных трусах. Я – вообще голый. Голый, мокрый и замерзший.
– Потом я вышел, – сказал я, делая шаг. – Взял полотенце, вытерся… вот так…
Старик смотрел на меня сверху вниз.
– Не получается, – признал я, опуская полотенце.
– А полотенце правильное? Не слишком шершавое?
– Нет, само то…
– У тебя сплошные «нет», – буркнул Старик. – А нам нужно «да». Ну что-то же еще было? Может, ты… хм… возбудился в душе? Или задницу почесал? Тут же очень тонкая комбинация факторов должна совпасть…
– Я на шампунь не возбуждаюсь, – огрызнулся я. – И не чешусь как бабуин.
– Но что-то ведь еще было, – задумчиво сказал Старик и аккуратно слез с табуретки. Поставил лейку на пол, почесал кончик носа. – Думай, вспоминай. Иначе не судьба тебе гулять между мирами.
– Ну… – начал я. И замолчал.
– Вспомнил что-то? – оживился Старик.
– Да, пожалуй, – осторожно сказал я. – Да. Ты хотел услышать «да»? Вот, целых три.
– Показывай! – взмахнул рукой Старик.
Я покачал головой.
– Нет. Не хочу. Ты говорил, что у меня несколько дней после перехода будет ускоренная обучаемость?
Старик кивнул.
– Тогда отведи меня в город, – попросил я. – И пристрой на эти дни к какому-нибудь учителю клондальского языка. Зачем терять время?
Старик просиял.
– А ты молодец, Ударник. Так и надо. Я бы тебе сам предложил зря не тратить время… но ты молодец!
В это мгновение дверь бани скрипнула. Я повернул голову, ожидая увидеть Ведьму или Деда – честно говоря, ни вредная старуха, ни мелкий пацан меня бы не смутили.
Но в баню заглянула симпатичная светловолосая девушка в пятнистом, песочного цвета комбинезоне. Достаточно взрослая, чтобы на нее можно было заглядываться, но еще слишком юная, чтобы от взглядов переходить к чему-то серьезному.
Я мгновенно осознал, что я голый и мокрый. Впрочем, прикрываться в такой ситуации было бы еще глупее – поэтому я просто стоял.
– Новичок? – спросила девушка. Беззастенчиво меня осмотрела. – Какой-то хилый нынче новичок пошел. Интеллигент, поди? В армии не служил, спортом не занимается…
– Домой спешишь, Калька? – посмеиваясь, спросил Старик.
– Спешу, – кивнула девушка. И презрительно поморщилась, глядя на меня. – Господи, хоть бы одного нормального мужика к нам занесло, а то все какая-то бледная немочь…
– Девочка, ты хамка или просто дура? – не выдержал я. – И выйди отсюда, нечего пялиться, за мужской стриптиз положено деньги платить!
– Можно подумать, на тебя часто смотрят женщины, – фыркнула Калька.
– Зато на тебя мужики должны заглядываться, многим нравятся молоденькие дуры! – я завелся и начал хамить.
С легким хлопком между мной и Калькой возникло окошко портала.
– Спасибо, друг! – весело сказала девушка и шагнула в портал. – Извини, спешу…
Портал исчез.
Старик тихонько засмеялся.
– Не обижайся на нее, Ударник. Калька открывает портал только после того, как ей нагрубят. Вот такая у нее особенность… психологи, наверное, многое бы об этом сказали.
– Всегда готов оказать ей эту услугу, – пробормотал я, вытираясь досуха и натягивая белье. – Попросить, что ли, не могла?
– Могла, наверное, – кивнул Старик. – Но она такая. Любит мужикам нахамить. Ты на нее не сердись. Как я понимаю, у нее было трудное детство. Не хочу в ее дела лезть, но… В общем, не обижайся.
– И впрямь богадельня какая-то… – сказал я. – Ладно, не буду обижаться. У тебя, надеюсь, нет тяжелых психологических комплексов?
– Никаких, – покачал головой Старик. – Абсолютно.
Ехидная девушка со странным прозвищем Калька, как выяснилось, вернулась с патрулирования. Ведьме она доложила, что ни контрабандистов, ни случайных нарушителей, вроде меня, не встретила, после чего и отправилась домой – использовав меня в качестве условного раздражителя. Пока мы экспериментировали в бане, исчез и Дед – видимо, для него открытие портала проблем не составляло.
Мы еще раз перекусили – время близилось к обеду, а до города было не близко, после чего тронулись в путь. К моему удивлению – в противоположную Антарии сторону. Небо затянули легкие облачка, смягчив солнечный свет, и идти было легко.
– По железке быстрее, – пояснил Старик. – А движение там бойкое. Даже если придется подождать, то проголосуем, сядем…
– Проголосуем? – не понял я.
– Машин тут нет, – пожал плечами Старик. – Практически нет. Газогенераторные двигатели существуют, но это скорее экзотика, чем обычная практика. Так что на большие расстояния – поезда, на маленькие – телеги, кареты, верховые лошади. Они тут вполне обычные.
– А есть необычные животные? – заинтересовался я.
– Да, – коротко ответил Старик. – Немного.
– И местные поезда останавливаются по взмаху руки?
Старик хитро посмотрел на меня.
– Не всякой руки, Ударник. Не всякой. Но пограничников железнодорожники уважают. Мы с ними… ну, как государства в государстве. И поэтому друг другу помогаем.
Мы вышли к железке вовремя, ждать не пришлось: на горизонте появился дымок. Старик приложил ко лбу ладонь, долго всматривался. Потом достал маленький потертый бинокль, что явно оказалось эффективнее. Бинокль выглядел старомодно – из желтого сплава, вроде латуни, с белыми костяными верньерами, но, похоже, был наш, земной.
– Ага, товарняк, маленький, – удовлетворенно сказал Старик. – Подберут. Бронепоезд мог бы и не остановиться, такую махину стараются по пустякам не тормозить…
Мы стояли в паре метров от невысокой железнодорожной насыпи, Старик держал поднятой правую руку, попутно поясняя мне:
– Если крутить рукой по кругу – поезд точно остановится. Это сигнал экстренной остановки, если пути повреждены или засада впереди… Но за ложную тревогу не похвалят. Можно двигать рукой вверх-вниз – это просьба сбавить ход. Ну а просто поднятая рука – просьба остановиться и подобрать.
Поезд и впрямь был маленький. Паровоз, толкающий перед собой платформу, закрытую с боков и спереди стальными щитами, сквозь амбразуры в которых торчали толстые пулеметные стволы, подозрительно напоминающие древний максим. За поездом – пяток таких же платформ, только не с оружием, а груженых лесом. Обычный товарняк, везущий лес, во мне вызывает печаль – грубо сложенные, топорщащиеся сорванной корой и грубо спиленными ветвями стволы деревьев похожи на мертвые тела. Не то чтобы я безумный эколог или активист «Гринпис», но есть в той небрежности, с которой человек сводит с лица Земли лес, что-то постыдное и тревожное.
Здесь все было иначе. Каждый ствол на платформе был аккуратно закреплен, тщательно отчищен от веток, все деревья были как на подбор – большие, ровные. Слово «пиломатериалы» к ним не годилось, скорей уж «строевой лес» или даже «корабельный».
– Плохо в Центруме с деревом? – спросил я.
– Плоховато, – признал Старик. – Экология у них поплыла после распада, где больше, где меньше…
Поезд начал тормозить. Несколько раз прогудел паровоз, выпуская облака пара. Заскрипели тормозные колодки. То ли нам просто повезло, то ли машинист был настоящим профи – но поезд остановился, не доехав до нас метра два-три. Мы стояли чуть в стороне от насыпи и ждали.
Один из пулеметных стволов зашевелился и медленно повернулся в нашу сторону. Это и впрямь было что-то вроде максима с водяным охлаждением – толстый ребристый кожух, из которого торчало дуло.
Я покосился на Старика – тот вроде как оставался спокойным.
– Привьет, граница!
Над броневым щитом показалась симпатичная, хоть и короткостриженая женская головка. На макушке у девицы был залихватски сдвинутый набок клетчатый берет.
– Привет, Эйжел! – радостно закричал Старик. – Какая встреча!
Похоже, он действительно был рад. Впрочем, не только рад, но и немного смущен. Не будь разница в их возрасте так велика, я бы предположил, что когда-то у него с Эйжел был роман.
Девушка с интересом осмотрела меня и что-то спросила. Именно «что-то» – звучало это немного похоже на французский или итальянский (по мелодичности), но слова как-то иначе, очень четко делились между собой… и были при этом совершенно непонятны.
– Если можно, то говори по-русски, – попросил Старик. – Новенький он, совсем языков не знает.
– Сюдовольствием! – похоже, Эйжел даже обрадовалась. – Я льюблю новьеньких!
Паровоз коротко, но явно недовольно гуднул. Эйжел махнула рукой и что-то приказала кому-то, мне невидимому.
Бронированный лист со скрипом сдвинулся вбок, открывая проход на платформу. Эйжел пинком откинула вниз железную лесенку, к которой Старик подтолкнул меня, а потом уже забрался следом сам. Поезд рывком тронулся прежде, чем он поднялся на платформу.
Эйжел протянула мне руку, помогая подняться на платформу, потом мягко, но убедительно оттолкнула в сторону и принялась помогать подняться Старику. Паровоз загудел еще раз, продолжая набирать ход.
Я взялся за толстую рукоять, приваренную изнутри к бронещиту, и огляделся.
Это и впрямь была обычная железнодорожная платформа с невысокими, в полметра, бортами. Изнутри на ней стояли двухметровой высоты стальные щиты, выкрашенные облупившейся от времени серой краской и закрепленные в каких-то специальных пазах и с упорами изнутри платформы. Упоры заканчивались роликами, так что щиты достаточно легко сдвигались друг относительно друга. Получалось мобильное и в то же время довольно надежное заграждение. Часть щитов была глухая, в большинстве имелись амбразуры, закрытые изнутри вращающимися на петле пластинами. В некоторые амбразуры были вставлены пулеметы – действительно напоминающие максим, только без привычных по старым фильмам колесных тележек. Но в большинстве, к моему удивлению, торчали какие-то заглушки – снаружи заканчивающиеся дулом, но оружием никак не являющиеся.
– Бьютофория! – радостно объяснила Эйжел, поймав мой взгляд. И, повернувшись к Старику, сообщила: – Он хорьёшенький!
– Но-но, не приставай к парню, – погрозил ей пальцем Старик. – А ты поосторожнее, Ударник, Эйжел – известная нимфоманка, у нее хобби – коллекционировать любовников из иных миров.
Эйжел весело засмеялась, ничуть не шокированная такой характеристикой.
– Тьолько по обьщьему интерьесу, Старик!
И игриво ткнула его рукой в грудь. Все интереснее и интереснее…
Из охранников, сидевших и стоящих на платформе, Эйжел была единственной женщиной. Всего их было человек десять, все молодые, не старше меня, – причем трое мужиков носили юбки до колен, вроде шотландских килтов, только рисунок был не клетчатый, а из разноцветных полос, идущих сверху вниз. Остальные, включая и Эйжел, были в просторных штанах, но тоже с затейливыми полосами, почти у всех повторялся один узор – серая полоса, черная и красная. На поясах у всех были полуоткрытые кобуры, из которых торчали рукояти каких-то очень серьезных пистолетов, здоровенных, будто старинный маузер, причем рукояти тоже покрывал полосатый рисунок.
– Это какой-то клановый узор? – спросил я Старика.
– О, да! – оживилась Эйжел. – Ты умный! Нашь клань – Тай-Клёус. Мы рабьотаем… – она пощелкала пальцами, подбирая слово. – Рабьотаем найёмниками. Это отьхожьий промисел!
– Отхожий промысел, – повторил Старик. – Горные кланы. Местность у них суровая, молодежи часто нечем заняться. Наниматься на постоянную работу им не велят обычаи, они предпочитают работать наемной охраной – у железнодорожников, в городах, даже на отдаленных фермах и рудниках.
– На мьесте сидьеть скучно, – поморщилась Эйжел. – У жье… жьёздо… дорожников… – она торжествующе улыбнулась, справившись с трудным словом, – вьесело!
Все остальные наемники на нас внимания не обращали. То ли этого требовали их суровые горские обычаи, то ли место было не таким уж и спокойным – но они бдительно следили за окрестностями. Паровоз за нами пыхтел, набирая ход. Мы делали уже километров пятьдесят в час.
– Ты сьовсем первый раз в Центруме? – спросила Эйжел. И, не дожидаясь ответа, со вздохом добавила: – Сьчастьливьчик…
– Да, очень… необычно, – сказал я. – Иной мир…
Эйжел пренебрежительно махнула рукой.
– Миры… Это не так интьересно… Интьересно многое знать. Ты прошьол врата – и стал умный. Ненадьолго! – она погрозила мне пальцем. – Не просьри!
– Чего? – растерялся я.
– Не просьри! – повторила Эйжел. – Или, как еще говьорят… только это грюбо… Не про…
– Я понял, – быстро сказал я.
Эйжел усмехнулась. Сказала:
– Учи язык. Учи стрелять. Учи все. Пока мозьги кипьят – учи, учи, учи!
– Научи, – сорвалось у меня с языка.
– Чьему? – Эйжел просьбе не удивилась. – Язьику?
– Нам же недолго ехать? – спросил я, девушка кивнула в ответ. – Тогда вряд ли успеем. Поучи меня стрелять.
– Стрельять? – удивилась она. – Это просто… Я поучью тьебя другому. Я поучью тьебя биться.
Она взяла меня за руку и мягко потащила в центр платформы. Поезд шел уже ровно, но все равно на рельсах потряхивало. Я вопросительно посмотрел на Старика.
Тот махнул рукой. И попросил Эйжел:
– Только не сломай ему ничего, ладно? Кости после портала быстрее не срастаются.
– Я бьюду очень осторожна! – радостно сказала Эйжел.
И, с полуразворота, ударила меня кулаком в живот.
Выпрямившись – на это ушло несколько секунд, но удивительно, что я вообще удержался на ногах, – я прохрипел:
– Ты что! Мы же еще не начали!
– Кто тьебе сказал, что враг будьет ждать начала? – удивилась Эйжел.
На этот раз я успел уклониться от удара, рука Эйжел лишь скользнула мне по уху. Было больно, но уже не так обидно.
– Мольодец! – ободрила меня Эйжел и ринулась в атаку.
Кому как – а мне нравится собираться в дорогу. Особенно если дорога дальняя, но быстрая, а пункт конечного пребывания тебе приятен и дорог.
Одежда, в которой я был в Центруме, уже постиралась, но, естественно, до конца не высохла. Поэтому я достал запасной комплект – не военную или «а-ля военную» форму, которую любила молодежь, не доигравшая в детстве в «войнушку», а нормальный комплект туристической одежды от хорошей, хотя и очень дорогой английской фирмы. Главное ее достоинство (увы, оно же стало причиной высокой цены) состояло в том, что одежда была сшита без всякой синтетики – даже нитки нормальные, хлопковые. Кроссовки я тоже сменил (кстати, а вы знаете, сколько стоят «экологически чистые кроссовки», сшитые без синтетики и на подошве из натурального каучука? Лучше даже и не знать, спать будете спокойнее). Открыв стоящий в прихожей гардероб, вытащил самый обычный с виду ящик, затем засунул руку вглубь и надавил на неприметный рычажок. Задняя стенка гардероба раскрылась, открывая оружейный шкаф.
Ну да, смешно. И напоминает всякие шпионские фильмы, где в квартире скромного клерка прячется целый арсенал.
А что делать?
Оружие оставлять в Центруме я не мог, неизвестно, где в следующий раз откроется проход. Обходиться охотничьим оружием, на которое у меня было разрешение, «Сайгой» и «Тигром», не хотел. Не то чтобы мне приходилось всерьез воевать… но, видимо, тяга к оружию в мужчинах неистребима.
Так что у меня был совершенно киношный тайник, где я гордо хранил АК-47, пистолет и патроны. «Тигр», который у меня все-таки был и который я почти никогда не брал в Центрум, хранился в обычном сейфе на видном месте, и как положено, раз в год, его приходил проверить участковый милиционер – вполне симпатичный дядька, который мгновенно понял, что охотник я еще тот. Видимо, он считал меня одним из тех чудиков, что ждут мировой катастрофы и готовятся с оружием в руках сражаться за банку консервов на руинах цивилизации.
Я еще раз проверил квартиру – все ли выключено, засыпан ли корм для рыбок в кормушку. Потом поставил посреди комнаты здоровый рюкзак с припасами, рядом – большой пластиковый пакет с одеждой и обувью.
Первые разы я ходил в Центрум из душа, моясь долго и тщательно, как в первый раз. Потом понял, что это не обязательно. Так что я просто вслушался в свой организм, решил, что вполне готов к открытию портала. Пошел в душ, постоял несколько секунд под теплой водичкой. Вышел, повесил на шею автомат (я давно уже убедился, что это не мешает). Постоял секунду, настраиваясь. Быстро обтерся полотенцем и сделал все остальное, что требовалось.
Портал открывается почти беззвучно, но я даже не стал вслушиваться – знал, что он возник. Подхватил рюкзак, пакет и шагнул спиной назад.
Шаг.
Второй.
Мягкий толчок в плечо – я задел край портала. Уж не знаю, из чего состоит эта дырка в пространстве, но тактильно – как холодная резина…
Еще шаг – и портал растаял перед моими глазами. Сам миг перехода я, как обычно, не почувствовал.
Зато ощутил колючую траву под ногами, десятки запахов – хотя воздух был чистым и свежим, – дуновение ветерка. Солнце садилось за горизонт, вдали плыл сквозь степной океан паровоз с десятком вагонов.
Место я опознал сразу – на наших картах оно было отмечено как четырнадцатая вероятностная точка выхода в нашей зоне ответственности. Не самое частое место, куда открывался портал, но и не двадцать седьмая, куда лишь однажды вынесло Старика, и не теоретически известная двадцать восьмая, где то ли вышел, то ли нет в первый раз Скрипач – увы, он растерялся, долго бродил в поисках людей и потерял ориентировку.
В общем, ничего необычного.
А вот то, что через мгновение у меня на глазах открылся еще один портал, причем всего метрах в двадцати, – это была неслыханная редкость!
Но тот, кто выходил из портала, меня потряс еще больше. Человек был одет в похожий на мой походный костюм, за спиной у него был рюкзак, а на груди болталась на ремне хорошая бельгийская штурмовая винтовка «FN FAL» со складным прикладом. И был этот человек нашим Иваном Иванычем, политкорректно не получившим прозвища «Немой», а теперь, вероятно, обреченным откликаться на звучную фамилию Хмель.
Дело было, конечно, не в том, что я увидел выходящего соратника.
Редко, но бывает.
И не в том, что он вооружился до зубов, – он и раньше порой таскал «Фал» в Центрум, вызывая иронию Старика и жгучую зависть Деда.
С чем только пограничники ни ходят.
Дело было в том, что Хмель пел!
Громко и вполне мелодично!
горланил Хмель, совершенно увлеченный переходом в Центрум.
Я сам онемел от удивления.
Уж не знаю, собирался ли Хмель спеть всю песню до конца, хотя свою функцию она уже явно выполнила. Но тут он что-то почувствовал, повернул голову налево, увидел меня – и замолчал.
– Иван Иваныч! – укоризненно сказал я.
Хмель с открытым ртом смотрел на меня. Потом захлопнул челюсть.
– Я все слышал! – подтвердил я. – Ты поешь!
Хмель развел руками – и побрел ко мне. Я достал из пакета белье, торопливо натянул трусы, потом влез в брюки, затянул ремень. Хмель подошел и встал передо мной, смущенный и растерянный.
– Хмель, зачем? – спросил я. – Ну зачем, скажи, ради Бога! К чему были все эти притворства? Зачем ты ходил с блокнотом и карандашом, зачем учил нас понимать жесты?
Лицо Хмеля мучительно исказилось. Он открыл рот – и заговорил:
– Я… з… з… за… заик… ик…
Он замолчал и развел руками.
– Но ты же пел! – сказал я обличающе.
Хмель кивнул. И неожиданно пропел, очень чисто и мелодично:
– Понятно, – сказал я. – Когда говоришь – заикаешься. Когда поешь – все нормально.
Хмель горестно кивнул.
– А не пробовал петь слова? – поинтересовался я, застегивая рубашку. – Просто обычные слова в разговоре…
Хмель улыбнулся.
– Ну да, – согласился я. – Нелепо как-то будет выглядеть… Широка страна, но неродная, мало в ней лесов, полей и рек… Ну-ка стой, товарищ нарушитель, и не смей замысливать побег!
Хмель захохотал в голос.
– Поешь ты здорово, – признал я. – Шикарный голос. У нас, в группе «Угол падения», солист хуже пел. А он был еще из лучших…
негромко пропел Хмель.
– Понял, – кивнул я. Сел на землю, отряхнул пыль с ног, натянул носки и принялся зашнуровывать кроссовки. – Никому не расскажу. А ты только старые песни поешь? Не современные?
Хмель сморщился. И неожиданно совершенно чисто, видимо на эмоциях, сказал:
– Дерьмо.
– Совершенно согласен, – кивнул я. – Ну ладно. Если захочешь как-нибудь попеть – я не буду против. Потопали на заставу?
Хмель энергично кивнул.