Как-то утром я пришел в мастерскую — нет ни трех сыновей хозяина, ни дочки, мастера как-то не так работают, как раньше... Что случилось?.. Хозяин умер... Меня попросили, чтобы я переночевал возле покойника.
Прошел месяц, я обратился к хозяйке:
— Как будем работать дальше?
— Так ведь договорились...
— Но кто меня станет учить?..
Хозяйка не хотела меня отпускать и назначила мне 8 рублей в месяц, потом 12, потом, спустя три месяца — 18. По тем временам — немалые деньги, но в городе уже знали, что я хорошо работаю.
Однажды я услышал, как в дверь квартиры, которую мы снимали, что-то стукнуло, выхожу и вижу — перед дверью лежит пакет с орехами и конфетами. Смотрю — какие-то девчонки убегают. Я догнал их — веселые, бедовые, хохочут — заливаются... Можно проводить? — Можно... — Где живете?.. — На Криуше... (Криушей назывался самый хулиганистый район города). А сзади ребята: «Руки-ноги ему повывертываем. ..» Довел я девчонок до их дома и решил, что больше ни провожать их, ни знакомиться с ними не буду.
Но я ошибся, вскоре знакомство мое с одной девушкой, и совсем неожиданное, состоялось... Когда-то Канава(или Варвациев канал, названный так в память о купце-греке Варвации, проложившем в прошлом веке этот канал через весь город) была полноводной, особенно в период весеннего половодья. На ней было много лодочных станций, молодежь считала лучшим развлечением и отдыхом лодочные прогулки по Канаве. Обычно брали с собой гитару, пели весь вечер до глубокой ночи, под яркими летними звездами. Как-то раз я познакомился тут с одной очень милой девушкой. Она сказала: «Хотите почитать хорошие книжки?» И отвела меня к своей подруге — ссыльной, в те годы в Астрахани было немало политических ссыльных. У нас образовался кружок, подруга моей знакомой рассказывала, как живут рабочие за границей. «Мы тоже, — говорила она, — должны действовать сообща, в России есть партия, которая добивается освобождения рабочего класса». У этой партии есть программа-минимум и программа-максимум... Она объясняла, мы слушали, обсуждали, вели рискованные разговоры и сходились по вечерам тайком, так как за ссыльной следили. Я не хотел казаться трусом, но когда шел на очередное наше собрание, холодок пробегал у меня по спине... Один раз меня пригласили на Новый год. Я купил бутылку вина, но мне стыдно было достать ее из кармана — и я оставил ее там, когда разделся... Лишь когда на столе появилась кое-какая закуска, я осмелился вытащить ее.
С тех пор мы собирались под Новый год, а 1 мая всегда участвовали в маевках в Балдинском лесу. Брали напрокат лодки, расставляли патрули, пели революционные песни...
Как в ту пору жилось нашей семье?.. Отец не мог найти подходящую работу и поступил к мужу своей дочери — мальчиком на побегушках. Моя сестра Рахиль работала в магазине Ганчера. До сих пор я удивляюсь, как удавалось ей все подсчитывать, сидя в кассе, ведь она даже счетами не пользовалась, а все делала в уме. Сестра Муся училась на фельдшерских курсах... Что же до меня, то я не испытывал удовлетворения от своей жизни.
Дни в мастерской текли уныло, однообразно. Рабочие много пили (чем лучше мастер, заметил я, тем он больше пьет). Каждую субботу хозяин выдавал получку. Пожилые рабочие отправлялись в трактир, брали водку, закусывали воблой. Сначала им наливали водку, потом — водку, разбавленную водой. Бывало, они пропивали все деньги, на утро пили снова — уже пропивая все с себя, вплоть до кальсон. Трактирщик давал им старье, чтобы хоть как-то прикрыть стыд... Хозяин являлся за ними в понедельник. Приносил «жулик», покупал кумачовую рубаху, брюки. На ноги ничего не покупал, не хотел много тратить... Молодежь вела себя иначе. По субботам она отправлялась к женщинам за город, в публичные дома.
Там «торговля» шла бойко. Содержатели публичных домов платили налог с каждой проститутки, они стремились иметь их поменьше, а в случае нужды приглашали с улицы. Распространялась зараза. В понедельник или через два-три дня рабочий уже сомневался, здоров ли он, шел к бабке-знахарке, она брала деньги, лечила, болезнь же развивалась своим ходом... Рабочие сплошь и рядом бывали неграмотные, больные, пьяные... У нас в кружке возникла мысль—создать «общество трезвости».
Мы устраивали «трезвые» вечера, где члены этого общества читали лекции, проводили беседы на разные темы. Но жандармы следили за нами. Приходилось под предлогом танцев снимать дом и, по знаку стоящего у дверей, прерывать доклад и танцевать. Однако, следует признаться, большого влияния наше «общество трезвости» не имело...
В кружке мы получали первые знания о строении государства, о классах и классовой борьбе, мы читали книги, связанные с политикой, художественную литературу. Но мне хотелось больше знать, больше видеть... И я решил проехать по Волге до Нижнего Новгорода, скопив для этого 20 рублей. Когда наша руководительница узнала о моих намерениях, она предложила, чтобы я заехал к Максиму Горькому и попросил, чтобы он прислал нам библиотечку.
Горького не было тогда в Нижнем Новгороде — он был сослан в Арзамас. Я завернул туда. Маленький, чистенький городишко... Я спросил: где живет Горький? — Не знаю... — А Пешков? — А, Пешков... Вон, видите, дом одноэтажный?..
Я позвонил. Открыла женщина. Я объяснил, что хочу видеть Пешкова. Она сказала: «Проходите» — и впустила меня. Я вошел. Маленькая темная передняя. Налево — дверь. Я приоткрыл ее и оказался в зале. Мне сразу бросилось в глаза убогое убранство комнаты. Даже шкафа для книг в ней не было. Вместо него на стене висели несколько полок. В соседнюю комнату вел проход с полукруглой аркой, там, видимо, обедали, слышались голоса, стук ножей. Туда вошла впустившая меня женщина
— Вас спрашивают...
— Кто?
— Какой-то молодой человек,
— Сейчас выхожу.
Не прошло двух-трех минут, как он вышел ко мне. Сутуловатый, покашливающий. В руке он держал половину яблока с очищенной кожуркой.
— Чем я могу служить?
— Я занимаюсь в рабочем кружке... Наша руководительница просила, если это возможно, чтобы вы прислали нам библиотечку...
— А, библиотечку... Как только покончу с делами, обязательно пришлю.
Я поблагодарил и хотел уйти, но задержался и спросил:
— Как по-вашему, что такое талант?
Он задумался. Мне показалось, он думает не о том, что такое талант, а о том, как бы объяснить это попроще, простыми словами. Каждое слово, которое он произносил, он выговаривал протяжно, налегая на «о»:
— Талант — это уверенность в самом себе (пауза). А второе — это наблюдательность. Наблюдать надо за всем, за любой мелочью, встречающейся на пути вашем (пауза). И третье — надо учиться, чтобы знать, что писать и для чего...
Вскоре мы получили от Горького библиотечку, в которой помимо его собственных произведений было много другой литературы, в том числе и политической. Спустя некоторое время я ушел из переплетной в типографию, чтобы вести там агитацию. Дней пять я проработал, потом во время перерыва стал рассказывать, как за границей живут рабочие, у них 8-часовой рабочий день, нет царя и т.д. Слушали меня очень внимательно. Но на завтра меня вызвали в контору.
— Вы своими разговорами можете испортить рабочих...
Тут я узнал, что сам хозяин — либерал, и потому не сообщил обо мне в жандармерию.
Я поступил в другую типографию. Здесь я вел себя более сдержанно. Но рабочие относились к новичкам подозрительно. Завидовали: открутят от машины угольник и так завертят, что картон режет косо... И я ушел.
В третьей типографии — губернской — условия труда были лучше (40 рублей в месяц, 8-часовой рабочий день), через день — контрамарка в сад Аркадию... Но в типографии процветал махровый антисемитизм. И мне пришлось уйти и оттуда.
Наконец я поступил в типографию газеты «Листок». Делал конторские книги — для тройной бухгалтерии, по пуду весом каждая. Получал я 50 рублей в месяц. Мы делали под «рижский переплет», на что требовалось в четыре раза меньше времени.
Но теперь меня перестала удовлетворять агитационная работа. Мне хотелось поездить, посмотреть своими глазами, как живут на белом свете люди...
И вот однажды, не сказав никому ни слова (то есть сказав дома, что я еду в Саратов), я договорился обо всем со студентом, который хотел уехать в Бельгию. Там, в Бельгии, говорил он, я сумею влиться в колонию наших российских эмигрантов. Собрав 8 рублей, я поехал в Саратов. Там я остановился у одной из девушек нашего кружка. Здесь одобрили мои планы, но покачали головами: всего 8 рублей, да к тому же и паспорта нет... Наступил день отъезда. Я купил билет до Варшавы. Меня пошла проводить девушка, у которой я остановился. Она хотела дать мне пятирублевую золотую монету. Я не брал. Когда поезд тронулся, она положила ее на подножку — что делать, я взял ее и поднял над головой. Девушка благодарно кивнула...
Из Варшавы я взял билет до Торна, расположенного на самой границе. Там, я слышал, можно перейти границу пешком и без паспорта. Когда я приехал в Торн, по виду его жителей можно было заключить, что все они — или жандармы, или шпики, или контрабандисты. Ко мне подошел какой-то поляк: «Что, пане, нужно? Перейти границу?» Я отказался, но вскоре ко мне подошел еще один: «Бери чемодан, иди по улице, заверни во двор, а я тебя догоню». Вскоре он в самом деле догнал меня. «Сколько это будет стоить?» — «Пять рублей». — «Когда?» — «Вечером». Пока же мне было предложено идти в сарай, где меня спрятали в сене. Мне показалось, я просидел там несколько суток... Явился поляк. «Сегодня нельзя перейти, караул не наш». Близился вечер следующего дня, когда он пришел за мной:
— Идем...
Мы перешли по мостику маленькую речонку, саженей в пять шириной. И зашли в кабачок. Там за стойкой я увидел женщину таких размеров и такого вида, что мне стало страшно. «Ну, угощай его, — сказала она мне. — Перевел через границу...»
Я был так рад, что выгреб из кармана все до последней копейки. Мало того, я отдал им все мои вещи — черт с ним, с этим моим богатством!.. А утром вдруг узнал, что меня обманули, ни через какую границу не перевели...
Что было делать? Денег нет. А без них не двинешься ни вперед, ни назад. Решил найти работу. Иду и навстречу мне — какой-то немец в каске. Я объяснил — ищу работу. Он отвел меня к помещику. Начало смеркаться. Мне велели полить цветы перед домом. Я натаскал более 50 ведер воды. Утром дали мне 20 коров — пасти и смотреть, чтобы не перебегали границу. Когда я погнал их на пастбище, они поели, посмотрели на меня, выкатив глаза, с таким видом, словно хотели сказать: «Сейчас мы ему покажем!» — и разбежались во все стороны.
Я пришел к хозяину страшно огорченный. Мне дали другую работу. Надо было возить из леса на станцию шпалы. Дали нам лошадь и мы с другим работником поехали в лес. Наложили полный воз и везем. Пошел дождь. Шпалы были такие тяжелые, что кожа лезла с плеч. А немецкий жандарм в каске, завидев нас, приговаривал: «Смотри, как русские хорошо работают!» И так повторялось изо дня в день. Еда — ведро воды, литр молока, картошка, на второе — хлеб с повидло, кофе. Спал я в сарае. Вскоре я написал письмо студенту, с которым раньше мы обо всем договаривались: жду тебя, приезжай... И через месяц он приехал. Он хорошо знал немецкий и французский и обратился к хозяину: «Я заехал за своим товарищем». — «А работа?» В конце-концов хозяин отпустил меня, уплатив 5 марок ( 45 копеек ) за месяц.
Мой товарищ сказал: «У тебя нет паспорта, иди лесом — 18 верст, а я перееду границу. Ты иди, только не попадайся патрулю.»
На этот раз все обошлось благополучно. Россия была позади. Мы приехали в Бельгию, в город Льеж...
Мы остановились у невесты моего товарища, тоже астраханки. Несколько дней я провел вместе с ними. За это время я познакомился с колонией студентов-эмигрантов, просил их подыскать мне работу. Прошла неделя, но результаты оказались нулевые. Я начал в отчаянии спрашивать себя: что это значит на практике — поехать за границу и посмотреть, как там живут?..
Что делать? Ни работы, ни языка, ни денег. Или умирай с голода, или обращайся в эмигрантскую кассу, образованную за два года до моего приезда. Ее создали, когда один студент-эмигрант умер от голода. Эта касса выдавала денежные суммы и взаймы, и без возврата, а также имела одного студента на полном содержании. На каждое заявление деньги выдавались, так что я сумел найти себе мансарду за 3 франка в месяц / I франк — 37 копеек /. Здесь жил один торговец, на первом этаже, он предложил: «Места ты все равно не найдешь, я тебе дам на 50 франков колец, брошек и прочего, будешь иметь 2 франка в день». Мой товарищ сказал: торговец — жулик, но надо попробовать... В первый же день я добился некоторого успеха, но ведь я хотел не только заработать, а овладеть языком и ознакомиться с жизнью людей. Но знал я только «да» и «нет». Однако через несколько месяцев я знал уже порядочное количество слов. Торговля же мне смертельно надоела. В конце-концов я бросил это дело. У меня осталось на руках 3 франка. Я купил на эти деньги сахара, шоколада и оставил часть денег на хлеб. Я полагал, что продержусь на этом с месяц и за это время подыщу работу, но я не смог ничего найти. Я так измучился, что уже лежал у себя на кровати и ждал смерти, с каждым днем потуже затягивая ремень. И вот как-то утром приходит ко мне мой товарищ-студент и показывает газету: есть место! Мы поехали по указанному адресу. И договорились, что мой друг будет объясняться по-французски, я — поддакивать.
Около восьми часов мы были у ворот небольшой фабрики, где требовался рабочий, знающий переплетное дело. Ровно в 8 ворота открылись и мы вошли. Мой товарищ вступил в переговоры. «Приходите завтра, — сказали ему, — мы принимаем...»
На радостях мы зашли на обратном пути в ресторанчик, я взял у моего друга несколько франков, угостил его и поел сам.
Назавтра я приехал к своему месту работы, среди прочих цехов отыскал переплетный. Странным было мое первое впечатление: небольшая комната, в ней человек десять рабочих и среди них — хозяин и его брат, оба в фартуках и работают наравне с остальными. Потом я узнал, что в этом нет ничего исключительного: хозяева в Бельгии работали вместе с рабочими...
Мне указали место — большой верстак и около — масса листов бумаги. Я видел — за мной наблюдают. Я приступил к работе...
Переплетчиком я проработал несколько дней, потом меня вызвали в контору:
— У нас лучшие переплетчики получают в день 4 франка. Вы будете получать 3 франка...
Я лучшего и не ожидал.
Проработал в переплетной я более года. Время от времени посещал лекции по политике. Вступил в марксистский кружок, где дали мне для доклада тему: «Аграрный вопрос в России». Тема была сложной, вопрос о крестьянстве — щекотливым, но доклад мой прошел удачно. Одна девушка, участница кружка, даже подарила мне после доклада кинжал в серебряной оправе.
Я любил уходить по воскресеньям в расположенные поблизости Жарденнские горы. Там было очень красиво. Они в чем-то напоминали Жигули, но здесь имелись дорожки, площадки и т.д., горы казались произведением искусного художника.
За это время я подкопил столько денег, что мог бы, не работая, прожить на них целый год. Вокруг было много кафе, по утрам к каждому парадному подвозили на тележке продукты, можно было купить все, не выходя из дома.
Когда я работал, я замечал, что рабочие относятся к хозяину с угодливостью, никто из них даже не помышлял поднять против него голос. Имелось несколько политических партий, но редко кто из рабочих вступал в них. На мой вопрос: «В какой ты партии?»— бельгийский рабочий отвечал: «Рен де ту» — «Я никто». Так было, возможно, потому что фабричные рабочие получали домики с рассрочкой платежа на 25 лет. Оставаясь рабочими, они чувствовали себя одновременно и частными собственниками. В свою очередь, часть дома, приобретенного в рассрочку, они сдавали в аренду. Работу свою они все очень любили, были между собой вежливы, корректны. Свободное время проводили в кабаре, вместе со своими семьями, и сами декламировали, пели, танцевали на открытой сцене. Там они чувствовали себя как бы и в гостях, и дома...
Однако, хоть я и был вполне материально обеспечен, меня все больше тянуло в Швейцарию, где находились все вожаки революции. И я уехал в Женеву...