Волны Русского океана - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 17

Глава 15

На другой день

– Да там никак драка, Никитыч! — Пугач смотрел в подзорную трубу на медленно приближающийся берег. — Однако нешутейная, держи меня за ноги! Дым, огонь, ажно форта не видать.

Заглянув в первый раз в глазок подзорной трубы, Емелька так восхитился волшебством уменьшения расстояний, что весь морской путь до Орегона почти не выпускал ее из рук, разглядывая далекую тонкую полоску берега — «Ильмена» шла, постоянно имея в виду береговую линию, — и сообщая об увиденном всем, кто оказывался поблизости. Когда Тараканов сказал, что на траверсе должен появиться форт Александровский, Пугач устремленно начал рыскать «волшебным оком» по горизонту и первым заметил подозрительные облачка, а затем и язычки пламени.

– Ну-тко, дай! — Тимофей почти вырвал трубку из цепких пальцев Епифанцева, глянул в нее и выдохнул: — Твою ммать! То ж американы! Откуль взялись?! А?!! — Еще вгляделся: — Флаг, точно, ихний! — Оторвался от трубы, сунул ее ничего не понимающему Пугачу. — Омельян, поднимай на палубу всех наших! Баб не трогай. Я — на мостик! — И устремился на ют.

«Всех наших» — это почти семь десятков парней и мужиков, переселенцев и ссыльнопоселенцев — Емельян выгнал на палубу за несколько минут. В это время Тараканов на мостике разговаривал, надо сказать, порою весьма горячо, с капитаном, бостонским шкипером Уильямом Водсвортом. Разговор велся, естественно, на английском: бостонцы и высокомерные подданные короля Георга Четвертого считали ниже своего достоинства говорить на каком-либо другом языке. Стоявший тут же практикант Антипатр Баранов при необходимости подсказывал дядьке Тимофею нужные английские слова. Но это мало помогало.

– Нет, Тим, нет и нет! — горячился Водсворт, плечистый широколицый мореман в капитанской треуголке. Порыв ветра разлохматил его русую «шкиперскую» бороду, задул в рот и ноздри дым крепчайшего трубочного табака, отчего Уильям закашлялся до слез.

Тараканов и Антипатр терпеливо выжидали. Епифанцев сунулся было доложить о выполнении задания, но Тимофей придержал его движением руки.

Наконец шкипер успокоил кашель, вытер слезы концом огромного фулярового платка, повязанного вокруг загорелой до черноты шеи, пыхнул трубкой и заявил:

– Я не буду высаживать десант. Тим, пойми: там дерутся мои сограждане, а ты выступишь против них. Я не должен тебе помогать! Не имею права!

– Я-то тебя понимаю, а ты меня — нет! Ты вот сказал «сограждане», а там горят дома моих товарищей, которые подожгли они. Это они сюда пришли разбойничать и убивать. Они — бандиты, и ты как честный человек не должен им помогать…

– Я и не помогаю. Просто мы пройдем мимо и направимся в Калифорнию, а потом — на Гавайи. Рулевой! Пять румбов к зюйду! Курс — зюйд-ост-тень-зюйд![20]

– Есть курс зюйд-ост-тень-зюйд! — откликнулся матрос на штурвале и крутанул колесо вправо.

Бушприт так резво повело на юг, что кое-кто из собравшихся на шканцах не устоял на ногах.

– Омельян! — крикнул Тимофей по-русски. — Верни курс на место и поставь на руль Антипатра! — И подтолкнул юношу: — Давай-давай становись!

Епифанцев с удивительной при его медвежести ловкостью метнулся к рулевому. Водсворт зачарованно смотрел, как рыжий русский, смахивающий на берсерка, только что без боевого топора, легким движением отодвинул штурвального, возвратил рулевое колесо в прежнее положение и аккуратно поставил у руля юного практиканта.

– Калифорния и Гаваи подождут, — мотнул головой Тимофей. — Мы нужны здесь, Булыгину.

– Ты хочешь поднять бунт на корабле? — очнувшись, удивился Водсворт. — А знаешь, что полагается бунтовщикам по морским законам? Я прикажу вздернуть тебя на рее, и любой суд меня оправдает.

– Ты забываешь, что начальник экспедиции я, а ты просто нанят, зафрахтован. — Тараканов с трудом произнес неудобное для русского человека слово. Вообще, по-английски он говорил куда правильнее, чем на родном языке, но вот все эти «сограждане», «экспедиция» и тому подобные инословия выговаривались так, будто в рот внезапно набивалась каша. Каждый раз, одолев возникшее препятствие, Тимофей Никитич отводил душу заковыристым русским матом, но сейчас было не до того: он заметил спешащих к мостику матросов во главе со старшим помощником шкипера Беном Грантом. — Прикажи своим людям готовить шлюпки и не смейте мешать мне!

Водсворт открыл рот, чтобы возразить, но взглянул в бешеные глаза русского и, махнув рукой, приказал Гранту приготовить шлюпки к спуску на воду.

Тем временем берег приближался, уже явственно доносились щелканье ружейной пальбы и рявканье пушечных выстрелов. Тимофей повернулся к своей команде:

– Слушайте все! Там, — он показал рукой на ползущие вдоль берега дымы, — там наши товарищи насмерть дерутся с бандитами, и мы должны им помочь. Все, кто умеет стрелять, получат ружья, остальные будут драться саблями.

– А ежели кто не хочет драться? — послышался одинокий голос.

Глаза Тимофея мгновенно выцепили в толпе худощекого мужичка в армяке.

– Ты, — рука Тимофея устремилась теперь на него, — заруби себе на носу: ты не хочешь помочь сегодня, завтра никто не поможет тебе.

– Да я ничё… — заюлил мужичок, — я к тому, што никто нам на Ситке про драку смертную не сказывал…

– А никто и мир со спокоем не обещал, держи меня за ноги, — неожиданно рыкнул на него Пугач, который по-прежнему обретался возле Антипатра: помогал ему с курсом. — Понял, шелупонь косоротая?

Толпа загоготала: рот у миролюба, и верно, был косоват.

– Да понял я, понял… — заспешил мужичок. — Как все, так и я, чё уж тут…

– Вот и ладненько, — заключил Тараканов и начал командовать: — Огородников, Кулаков, раздайте оружье. Зырянов, Квасников, Расторгуев — к фальконетам! Флаг полосатый видите? Там у них пушки — вдарьте гранатами, когда подойдем на выстрел.

И все закрутилось.

Заметив корабль под американским флагом (Баранов на Ситке настаивал на российском, но Водсворт тогда категорически отказался), рейнджеры даже и не подумали по нему стрелять; поэтому «Ильмена» спокойно вошла в устье реки, спустила шлюпки и отправила первую партию десанта. Спохватились они, когда три шестифунтовых фальконета ударили с борта по холму, и картечные гранаты взорвались на их собственной батарее. Залп для рейнджеров оказался ужасающим: картечь выкосила почти всех артиллеристов. Он вызвал смятение среди атакующих крепость и восторженное «ура!» среди осажденных, которые крепко приуныли при виде американского флага на корме входящего в устье реки судна.

– Мы уверились, что наша песенка спета, — рассказывал позже Булыгин, поминутно трогая забинтованную голову, — и я готов был приказать сложить оружие, чтобы не плодить лишних жертв. А тут — нате вам! — бомбы, взрывы, и американцы покатились назад… Отлично придумано с флагом, Тимофей Никитыч!

– Да с флагом-то мы как раз ничё не придумывали, — хохотнул Тараканов. — Само получилось. Водсворт ваще хотел мимо пройтить, пришлось постращать его арестом.

– Ну и правильно! Нечего им потакать! Деньги платим — пусть дело делают, и свое место знают. — Булыгин сказал это сердито, но тут же разулыбался: — А десант твой в драке хорош: сразу видно — не случайно кандалами гремели. Особенно этот рыжий леший… как его?..

– Омельян Епифанцев, а свои кличут — Емелька Пугач.

– Пугачева, значит, поминают? — ощерился Булыгин. — Ну-ну…

Десант дрался, конечно, неумело, не по-военному, но самозабвенно. И не столько прикладами и штыками да саблями, сколько кулаками. Бывшие каторжане явно истосковались по размаху и удали, по бою «стенка на стенку», смертельная схватка превратилась для них в кулачную «потеху», коей издревле славилась Русь, и они дали волю годами истязаемой душе. Американцы никак не ожидали такой веселой ярости в глазах «этих бешеных русских»; их пренебрежение к оружию рождало в сердцах завзятых охотников невольный ужас, а ужас быстро превращался в панику. Рейнджеры сначала отступали, но потом кто-то побежал, а кто-то поднимал руки, бросая ружья, эти замечательные двустволки, один ствол у которых был гладкий, а второй — нарезной, позволяющий прицельно бить за пятьсот шагов, эти дорогущие Мортимеры, стоившие несколько шкур морского бобра. Индейцы преследовали бегущих и добивали тех, кто не сдавался, а индейские скво собирали брошенное оружие — так им приказал вождь Ютрамаки.

Гонцы Маковаяна, кстати, не успели привести воинов из разграбленных селений: рейнджеры, как и говорил Джек Брэдли, ринулись добивать форт, не дожидаясь прихода отряда Дэвида Томпсона — просто из желания немедленно выручить товарища и воздать «по заслугам» его похитителям. И, не появись «Ильмена», им бы это вполне удалось.

Теперь союзным силам — русским и индейцам — предстояло устроить ловушку приближающемуся отряду. Конечно, его может предупредить кто-нибудь из рейнджеров, сумевших уцелеть и убежать — а такие наверняка были, — и Томпсон решит уйти от греха подальше, но вожди считали, что враг должен быть уничтожен в любом случае.

– Иначе они вернутся большим войском и убьют нас, — категорически заявил Маковаян. Ютрамаки легкими кивками подтверждал слова сына. — Так уже было там, на восходе. Наши братья — делавары, сиу, семинолы, могикане и многие другие, — победив и прогнав бледнолицых, успокаивались, а бледнолицые собирали новые силы, возвращались и убивали всех. Не только воинов, но и стариков, скво и детей. Всех!

Антипатр, знавший от матери индейские языки, зачарованно слушал вождя. Его горбоносое лицо не скрывало гнева, черные глаза сверкали, а плечистая не по годам фигура была напряжена, в ней бурлила готовность сорваться и мчаться, куда укажет седовласый предводитель. Тараканов видел, что юношу возмущает видимое бездействие русских командиров — особенно коменданта форта Булыгина, и только воспитанное морским училищем почитание субординации удерживает его от безрассудства.

А Булыгин — и это тоже было заметно без подзорной трубы — несказанно радовался нежданному финалу сражения. Да и как не радоваться, когда почти на исходе безнадежной схватки вдруг, словно по мановению Божьей руки, все меняется, и только что торжествовавший враг бежит и просит пощады? Он слушал вождя, но вряд ли вникал в смысл тревожащих слов. Правда, в глазах проскальзывала озабоченность, однако Тимофею казалось, что это была озабоченность иного рода — не командирская, а хозяйская: комендант, похоже, уже прикидывал, во что обойдется восстановление порушенных стен и строений крепости. Это — его главная забота на ближайшее время. Тимофей не осуждал его, но вспомнил, с каким мальчишечьим задором Николай Исакович всего четыре года назад расписывал Ютрамаки возможности союза индейских племен, как помогал объединению мака, квилеутов и якима — теперь это был совсем другой человек. Счастливая семья (Анна Петровна родила ему двоих сыновей), достаточно спокойное и сытное житье начальника крепости и фактории, опять же обеспеченное тем самым союзом, благодушие, пышно расцветшее в тихонравных условиях, — что еще нужно человеку, явно склонному к блаженному ничегонеделанию. Лишь смертельная опасность заставила его вынырнуть из тихого омута и что-то предпринимать, но стоило ей отступить — как он с радостью (вот она, причина радости!) начал снова погружаться в прежнее состояние. И это сильно тревожило Тимофея Никитича. Теперь он понимал, почему шкипер после кораблекрушения легко отказался от командования и почему потом, когда явная опасность миновала, потребовал его обратно; почему при первой возможности постарался избавиться от байдарщика и партовщиков, хотя Тараканов никоим образом не вмешивался в его начальственные дела, — для Николая Исаковича казалось невыносимым присутствие рядом неподчиненного ему, уверенного в себе человека; почему, наконец, он своей властью определил место крепости не на холме, а в низине — лишь бы вопреки мнению тех же партовщиков, поднаторевших в строительстве таких острожков.

– Ну, что же вы молчите?! — не выдержал Антипатр, обращаясь сразу и к Булыгину, и к Тараканову. — Маковаян ведь правильно говорит, дядька Тимофей!

– Я не молчу, я кумекаю, — откликнулся начальник экспедиции. — А кумекаю я, что допрежь всего надо дождаться гонцов. Мы не знаем, скоко воинов они приведут, а без того как ловушку устраивать?

– Что сказал мой названый сын Тимофей? — спросил недостаточно хорошо понимающий русский Ютрамаки.

Антипатр перевел. Ютрамаки кивнул:

– Наши братья близко. Вечером будут здесь. Маковаян устроит ловушку. Кто поведет русских воинов?

Вопрос был неслучайный: офицер у русских один — Булыгин, но он плохо подходил для военного командования; остальные — люди сугубо штатские, то бишь гражданские, для них сражаться худо-бедно куда ни шло, но вот командовать… Собой Тимофей Никитич рисковать не мог: он должен был выполнить поручение Баранова — договориться с королем Гавайев о торговле, а главное — о снабжении Русской Америки продовольствием, и заменить его на этом поприще некому.

А что, если…

– Ютрамаки, — обратился Тимофей к вождю, — ты своими глазами видел, как сражаются русские воины. Кто, по-твоему, может быть командиром?

Вождь подумал, потом важно кивнул:

– Огненноглавый Бизон.

Тараканов сразу понял, о ком речь: Емелька Пугач, то бишь Епифанцев. Он, и верно, дрался с таким радостным остервенением, работая не только мощными кулаками (саблю он потерял в самом начале боя), но явно и головой: Тараканов видел в подзорную трубу, как бывший каторжанин призвал к себе ближайших десантников, и они клином врезались в ряды рейнджеров, внося сумятицу и панику, затем вырвались на вершину холма, и Емелька лично свалил шест с американским звездно-полосатым флагом.

– Значит, ставим Епифанцева? Так, ли чё ли, Исакыч? — Тимофей спросил, блюдя субординацию, хотя сейчас никоим образом не подлежал власти коменданта. Просто: в военном деле последнее слово за командиром военным.

Булыгин отвлекся от своих отнюдь не военных размышлений и машинально кивнул. Потом спохватился:

– Так он же ссыльнопоселенец, каторжанин?! Возьмет и сбежит.

– Не сбежит, — усмехнулся Тараканов. — Он на привязи. Ютрамаки, скажи: жив ли шаман Вэмигванид?

– Жив, — кратко ответствовал вождь. — Он тебе нужен?

– Он нужон Огненноглавому Бизону.

– Я думал, ты хочешь узнать у него о своей скво и сыне, — как бы ненароком обронил Ютрамаки, и черные глаза его хитро блеснули из-под седых бровей.

– А чё, он чёй-то знат, ли чё ли? — взволновался Тимофей, уже месяц как расставшийся с семьей. Он сильно скучал по Алене, а еще больше — по Алешке.

– Не знает, так сейчас же может узнать, — бесстрастно сообщил вождь. — Его дух летает быстрей любой птицы. Удар бубна — он там, другой удар — он уже здесь.

– Так пошли к нему, — заспешил Тараканов. — И Бизона прихватим, я его на «Ильмену» послал, за порохом.

Его устремленность оборвал Антипатр, как-то незаметно исчезнувший из комнаты, а сейчас ворвавшийся в нее с криком:

– «Ильмена» уходит!

– Как уходит? Почему уходит?! — Тараканов и Булыгин бросились к окнам, выходящим на океан, и увидели: да, действительно, шхуна, подняв паруса, выходит из реки в океан.

– Вот ведь гад бостонец! — выругался в сердцах Тимофей Никитич. — И догнать его не на чем.

– Это он за своих мстит, — вздохнул Антипатр. — А мы теперь тут застрянем. Не видать нам ни Калифорнии, ни Гавайев.

Булыгин ничего не сказал, пожал плечами и вернулся за стол, к Ютрамаки, который не пошевелился и ничем не выразил своего отношения к переполоху. Да от него и не требовалось.

Тараканов взял с полки у окна подзорную трубу, навел ее на мостик «Ильмены» и ахнул:

– Омельян! Гляньте, робяты, чего Пугач там вытворяет. Ай да богатырь!

А Пугач, и верно, «вытворял».

Он был в пороховом погребе — так называли кладовую в трюме, где стояли бочонки с порохом, лежали в ящиках картузы, бомбы и гранаты, предназначенные для Александровского и Росса, — когда загрохотала якорная цепь, накручиваемая на шпиль. Емелька почуял неладное и выскочил на палубу.

Шхуна уже отошла от временного причала, вечерний бриз наполнил паруса и плавно повлек ее к выходу в океан. Матросы тянули шкоты, шкипер Водсворт попыхивал трубкой на мостике. Увидев Пугача, он поперхнулся и закашлялся: видимо, никак не ожидал обнаружить на борту самого отчаянного десантника, еще недавно громившего напропалую его соотечественников.

Пугач вихрем взлетел на шканцы, легким шлепком отшвырнул рулевого от штурвала и крутанул колесо, разворачивая шхуну бортом поперек течения реки.

Паруса потеряли ветер и заполоскали. Матросы бросили свою работу и, обратившись к мостику, ждали, что будет дальше.

Емельян продолжал крутить колесо штурвала, пытаясь полностью развернуть шхуну носом к удаляющемуся причалу. По берегу бежали десантники, кричали, стреляли. У кого-то из них на борту остались жены и даже дети.

– Ты что делаешь, сукин сын?! — прокашлявшись, красный, как фуляровый платок на его толстой шее, заорал по-английски Водсворт. — Эй, парни, взять его и посадить под замок в канатный ящик! — «Канатный ящик» он специально произнес по-русски, чтобы этот Russian scam[21] понял, что его ждет: все на судне знали, что за провинности капитан сажает членов экипажа в эту тесную и вонючую от смоленых канатов клетушку.

Матросы ринулись на шканцы, облепили Пугача. Тот тяжело ворочался, стараясь сбросить с себя нападающих и в то же время не выпустить ручки штурвала. Но справиться и с тем, и с другим даже ему было не под силу, а течение уже вынесло шхуну в океан. Оказаться в канатном ящике Епифанцеву не хотелось ни под каким видом. Ничего не зная о работорговле, он нутром почуял, что этот ящик пахнет для него новой каторгой. И, как бы в подтверждение догадки, его начали вязать веревкой.

Емельян взревел, как медведь, поднятый из берлоги, крутанулся, разбрасывая матросов и выпутываясь из веревки, и шкипер ойкнуть не успел, как оказался с русским лицом к лицу, схваченный, как говорится, за грудки. В огненно-рыжих зарослях прорезалась зубастая щель рта.

– Прикажи возвернуться взад, сволочь! — прорычал Пугач. — Убью!

Водсворт замотал головой, не зная русского языка, но Емелька понял его по-своему:

– Ну, тады пеняй на себя, сука. Кровью умоешься, держи меня за ноги! — Одним рывком он оторвал Водсворта от палубы и, шагнув к фальшборту, швырнул шкипера в накативший пенистый вал. Обернулся к оцепеневшей команде: — И вам не жить, коли не вернетесь…

Пистолетный выстрел не дал ему договорить. Пуля развернула Пугача спиной к фальшборту, он пошатнулся; в этот момент волна резко опустила шхуну, и Емельян Епифанцев рухнул за борт вниз головой.

– Спасать капитана! — приказал старший помощник шкипера Бен Грант, пряча за пояс пистолет. — А всех пассажиров — в шлюпку, пусть сами добираются. Шевелитесь, ублюдки!

Водсворта выловил один из матросов. Обвязавшись веревкой вокруг пояса, он прыгнул в воду и сумел разглядеть красное пятно фулярового платка шкипера, ускользавшее в глубину. Возвращаясь на поверхность, матрос столкнулся с медленно погружавшимся русским «медведем» и не удержался от мелкой мести за разбитый в свалке нос — пырнул безжизненное тело ножом, что висел в чехле у него на поясе, и, удовлетворенный, быстро выгреб наверх, волоча за воротник своего шкипера.

Знал бы этот безымянный матрос о последствиях своего подлого по отношению к беззащитному человеку поступка, он бы, может, сто раз подумал — надо ли так делать?! Но, скорее всего, даже если бы знал, не поверил бы…


  1. 146,25° от норда.

  2. Русский ублюдок (англ.).