Осень 1817 года
Отец и сын Черепановы стояли перед Барановым, мяли заскорузлыми пальцами шапки. Оба — темноволосые широкоплечие, почти одного роста, хотя отцу, Ефиму Алексеевичу, стукнуло уже сорок три, а сыну, Мирону, только-только четырнадцать. Прибыли они с Урала, из Нижнего Тагила, по договорам с одним из компанейских агентов, уполномоченных набирать в России полезных для Русской Америки людей. Александр Андреевич с удивлением отметил, что агент представил именно два равноправных договора на отца и сына как на мастеровых механиков.
– Это что же, и Мирон Ефимович уже мастеровой? — спросил он, глядя на Черепановых поверх очков, сдвинутых на кончик носа.
Ефим Алексеевич повернулся к сыну, посмотрел на него с удивлением, словно впервые увидел, и обратился взглядом снова к главному правителю:
– Дык Мирон, уважаемый барин, нычить, сам паровые машины собират. Две штуки для кузни собрал, а третью удумал на колеса поставить, чтоб, нычить, грузá перевозить…
– Та-ак… — Правитель вышел из-за стола, обнял Черепановых за плечи, усадил на табуретки и, доверительно наклонившись, спросил: — Телегу паровую решили сделать, какую Иван Петрович Кулибин задумывал?
Ефим Алексеевич встрепенулся, ответствовал с достоинством:
– Не совсем так-то, уважаемый барин. Я в шешнадцать годков у Иван Петровича в учениках хаживал, он как раз карету паровую ладил, ну и я, нычить, при нем. В энтой карете светлейший князь Потемкин свой интерес имел, хотелось ему на ей по степям таврическим прокатиться, да вот не судьба вышла. Помер, нычить, князь Григорий, а ворог евойный, полюбовник царицын, все его мечтания похерил, и карета энта паровая на задворках сгнила. А я, барин, дюже памятливый, без чертежей, нычить, все упомнил и, кады на тагильских заводах служить механиком зачал, решил Иванапетровичеву задумку к делу приспособить. Токо карета нам на заводах ни к чему, а вот руду перевозить — самое то!..
Пока старший Черепанов излагал историю паровой кареты, главный правитель распорядился насчет чая, и теперь все трое наслаждались ароматным напитком. Баранов отметил для себя, что сын ни разу не вмешался в речь отца, не перебил, не добавил ни слова. Попивал чаек из китайского блюдечка и вроде бы даже не слушал.
А тот разговорился:
– …И вот сижу я, нычить, кумекаю, каку дорогу проложить для телеги паровой — она ж по колдобинам да по грязи не проедет, — а Мироша мой возьми да и подскажи: «Батя, — грит, — надоть, — грит, — для нее железны путя под колеса. Тады, — грит, — ей никакие рытвины не будут мешать». Во голова! Иван Петрович, нычить, не дотумкал, а мой Мирошка смог! А ему ишшо и десяти годков не было.
Отец с уважением поглядел на сына. Тот сосредоточенно хлюпал чаем с блюдца, баловался колотым сахарком.
– Погоди, погоди, — поднял руку с надкусанной баранкой главный правитель. — Эти пути, как я понимаю, — две железных полосы? — Черепанов кивнул, подтверждая. — А колеса с них не соскользнут?
– Энто тож Мироша придумал: у колес по нутряной стороне такой буртик идет, он, нычить, и не дает колесу сползти ни в ту, ни в энту сторону.
– Да-а, — покачал головой Баранов, — вы, и верно, мастеровые механики. Денег за телегу, наверное, много получили?
– Ага, — усмехнулся Ефим Алексеевич, — разбогатели! По пять целковых — корову можно купить.
– Вольную дали, — добавил вдруг Мирон. — Бате и мне, а мамке не дали.
– Энто — да, — согласился отец. — Не будь вольной, мы бы, нычить, сюдой не попали.
– А как же мамка? Одна осталась? — сочувственно спросил Баранов.
Черепановы вздохнули — оба разом.
– Померла моя Грунюшка, — склонил голову Ефим, и в темных, аккуратно расчесанных на две равных половины волосах вдруг проступили седые прядки. — Так в крепости, нычить, и преставилась.
– Без мамки мы б никуда не поехали, — снова добавил Мирон, и отец кивнул согласно.
– А с чего вы, вообще, поехали? — чуть помолчав для соболезнования, спросил Александр Андреевич. — Ты ж, Ефим Алексеевич, был уже главным механиком тагильских заводов. Али мало платили?
– Грех жаловаться, были в достатке, — мотнул головой старший. — Однако ж они, тоись хозяева́, мечтаниям нашим и придумкам ходу не давали. Вишь ли, невыгодно энто им. Путя железные приняли, а машину паровую — для тяги — нет. Потому как для машины лесов на дрова не хватат, а óгля пóблизи нету. Зато людей и лошадей, нычить, в избытке. Имя и пользуются. Тады как у вас…
– Тогда как у нас, — подхватил Баранов, — все наоборот: уголь есть, а людей, да и лошадей, нехватка. Другое у нас, уважаемые механики, — железа своего пока что очень мало. Руду, слава богу, нашли, завод железодельный ставить будем, но сталь и чугун получим не ранее, чем через три-четыре года, тогда и телега ваша на «ура» пойдет. Но до той поры, мастера мои драгоценные, предлагаю вам заняться машиной для военного парохода. Очень уж иноземцы браконьерствуют в наших водах российских, все подряд изничтожают, и нет на них никакой управы. А будет пароход — мы им быстро укорот дадим, зарекутся лезть без спросу куда ни попадя. Один паровой фрегат мы построили, да вот машина для него слабосильная — надо бы помощней. Второй заложили… Кстати, машин паровых нам немало понадобится — и больших, и малых. Дороги железные по всей Русской Америке пролягут, без дорог нашему хозяйству не подняться, а без хозяйства нас быстро сожрут. Желающих много найдется. И вот еще что. Наш рудознатец Антон Козырев масло каменное нашел. Горит оно знатно, жарче дров и угля. Так что покумекайте, как его к паровым машинам приспособить.
– Мы уже кумекали, — сказал Мирон. — Сделаем. Так, батя?
– Так, сынок. Костьми ляжем, а изделаем, — твердо ответствовал отец.
– Заранее спасибо, уважаемые Ефим Алексеевич и Мирон Ефимович, — поклонился Баранов, приведя Черепановых в великое смущение. — Идите, устраивайтесь с жильем. Покуда в казарме поживете, а там и дом поможем поставить.
– Ваше благородие, — сказал Мирон, — мы тута видали у солдат ружья шибко старые…
– Да, — кивнул правитель, — это наша беда: мало новых штуцеров. А что, вы и по ружейным делам способные?
– Дык у меня задумки имеются… — Мирон поискал глазами по рабочему столу Баранова, на котором лежали бумаги и стояла чернильница с торчащим из нее гусиным пером. — Дозвольте чистый лист и перышко?
– Давай!
Мирон хотел чертить гусиным пером, но увидел на столе свинцовый карандаш и схватил его: им-то куда как удобней!
Баранов и старший Черепанов, подойдя, молча смотрели, как на бумагу ложатся уверенные линии. Очень быстро стало ясно, что это — рисунок ружья, но какого-то странного: в казенную часть его было вставлено что-то вроде небольшого колесного обода с отверстиями по всему кругу. Мирон его так и назвал — обод.
– Обод краем надеваешь на прорезь в казеннике и закрываешь сверху замком, — пояснял мастер. — В дырки заране вставлены заряды с пулями, а гильзи у них с поджигами. Обод рукой двинул, гильзя с зарядом стала в ствол, на спусковой крючок нажал, и боек бьет в поджигу. Стрелил и двинул обод дальше. Стрелил и двинул, пока заряды в ободе не кончатся. Замок открыл, обод пустой сменил на заряженный и стреляй сызнова…
Мирон удивился молчанию и поднял голову: отец и правитель стояли с раскрытыми ртами и глазами навыкат.
– Ни хрена себе! — только и вымолвил Ефим Алексеевич. — Как же енто ты дотумкал?
Правителя интересовало другое:
– Это сколько же выстрелов в минуту можно сделать?!
– Нну… не знаю… — замялся Мирон. — Десяток или больше… Весь обод можно расстрелять… Тута друга загвоздка — патроны! Бумажны трубки для пороха и пули не годятся — надо медные и поджигу в них сразу вставлять. И патронные ободья заране готовить, скоко надобно.
– Да-а, работенки невпроворот! — покачал головой старший Черепанов.
– Зато ружья у нас будут, каковых ни у кого нет! — восхитился правитель. — С ними нам сам черт не страшен!