Джондалар вышел из земляного жилища и расхаживал взад-вперед между главным входом и конским загоном. Даже в теплой парке – это была старая парка Талута – он почувствовал, как сразу же похолодало, как только солнце скрылось за горизонтом. Несколько раз он уже взбирался на бугор и высматривал, не идут ли Эйла и Диги. Сейчас он снова собирался посмотреть.
Он пытался подавить тревогу с того самого момента, когда две молодые женщины утром ушли из стоянки, и, когда он в середине дня начал нервно расхаживать, другие снисходительно поглядывали на него; но теперь он был уже не одинок в своем беспокойстве. Тули сама несколько раз поднималась на пригорок, а Талут уже поговаривал о том, чтобы послать на поиски несколько человек с факелами. Даже Уинни и Удалец, похоже, нервничали.
На западе сквозь скопление нависших над землей облаков проступили очертания заходящего солнца – резко очерченный светящийся багровый круг, словно принадлежащий к каким-то иным мирам, лишенный глубины и объема, слишком совершенный и симметричный для природного явления. Но отсвет от этого красного шара ложился на облака и придавал своеобразный румянец бледному ущербному лику другого небесного обитателя, взошедшего над восточным горизонтом.
Как раз когда Джондалар собрался снова вскарабкаться на бугор и поглядеть, не идут ли женщины, на вершине появились две фигуры. Они резко выделялись на густо-лавандовом фоне заката, контрастировавшем с сумрачным темно-синим небом на востоке. Над головой зажглась первая звезда. Он глубоко вздохнул и прислонился к изогнутым бивням у входа в дом. Они живы. Эйла жива.
Но что они делали там так долго? Разве они не знали, что все будут беспокоиться? Что так задержало их? Может быть, что-то случилось? Он должен был пойти за ними следом, нельзя было отпускать их одних.
– Вот они! Вот они! – закричала Лэти.
Люди, кто в чем был, выскочили из земляного дома. Те, что были одеты, побежали навстречу Диги и Эйле вверх по склону.
– Отчего вы так задержались? Уже почти стемнело. Где вы были? – накинулся Джондалар на Эйлу, едва она поравнялась с ним.
Она удивленно взглянула на него.
– Дай им сначала в дом-то войти, – оборвала его Тули.
Диги знала, что ее мать недовольна ими, но ведь они целый день проходили, устали, и к тому же холодало на глазах. Потом она, конечно, скажет им все, что думает по этому поводу, – но не прежде, чем убедится, что они в порядке. Толкаясь, все устремились в прихожую, а оттуда к очагу, где готовилась пища.
Диги с облегчением опустила на подстилку тушу черной волчицы, на которой округлыми вмятинами отпечатались ее плечи. Раздались удивленные крики. Джондалар побледнел: он чувствовал – что-то случилось!
– Это волк! – воскликнул Друвец, восхищенно глядя на свою сестру. – Где это вы взяли волка?
– Подождите! Посмотрите сначала, что принесла Эйла, – ответила Диги, вынимая из сумки тушки белых лисиц.
Эйла, осторожно придерживая меховой ворот своей рубахи, одной рукой стала выгружать из сумки замерзшие тушки горностаев.
– Что же, славные горностаи, – сказал Друвец.
Черный волк явно произвел на него большее впечатление, но он не хотел разочаровывать Эйлу и Диги.
Эйла улыбнулась мальчику и, распустив пояс, стягивавший ее парку, достала серый меховой шарик. Все не спускали с нее глаз. Внезапно меховой шарик зашевелился.
Волчонок уютно прикорнул на груди Эйлы под ее теплой паркой, но свет, шум и непривычные запахи разбудили и испугали его. Волчонок заскулил и прижался к груди женщины, чей запах и тепло уже стали знакомыми. Она опустила маленькое пушистое существо в углубление очага; волчонок поднялся, проковылял несколько шагов, потом вдруг присел и сделал лужицу, которая быстро высохла на мягком сухом глинистом грунте.
– Это же волк! – воскликнул Дануг.
– Маленький волчонок, – прибавила Лэти.
Глаза ее светились от удовольствия.
Эйла заметила, что Ридаг протиснулся поближе, чтобы посмотреть на зверька. Он протянул руку, и волчонок понюхал ее, а потом лизнул. Ридаг лучился от радости.
– Где же ты взяла волчонка, Эйла? – знаками спросил мальчик.
– Это долгая история, – так же ответила она. – Потом расскажу.
Она быстро стянула парку. Неззи подхватила ее и протянула Эйле чашку горячего чая. Эйла благодарно улыбнулась и сделала несколько глотков.
– Не важно, где взяла. А вот что ты собираешься с ним делать? – вмешался Фребек.
Эйла знала, что он понимает язык знаков, хотя и клянется, что нет. Очевидно, он понял Ридага. Она обернулась и посмотрела на него.
– Буду заботиться о нем, Фребек, – сказала Эйла; глаза ее презрительно блеснули. – Я убила его мать, – она указала на черную волчицу, – и теперь я должна позаботиться об этом малыше.
– Это не малыш. Это волк! Зверь, который может причинить вред человеку, – ответил он.
Эйла редко вступала в конфликт с ним и с кем бы то ни было, и он знал, что в мелочах она всегда предпочтет, столкнувшись с его грубым напором, уступить – только бы избежать конфликта. Он и сам не рвался ссориться с ней, да и вообще не любил ссор, особенно если чувствовал, что все равно выйдет не по его.
Манув поглядел на волчонка, потом на Фребека, и его лицо перекосила кривая усмешка.
– Боишься, что этот страшный зверь причинит тебе вред, Фребек?
Всеобщий хохот заставил Фребека побагроветь от гнева.
– Я не то имел в виду. Волки могут причинить вред человеку. Все это знают… Сначала лошади, теперь волк. Что дальше? Я не животное, и я не хочу жить среди животных, – сказал он и пошел прочь.
Он не собирался ждать, кого выберут остальные обитатели стоянки – его или Эйлу с ее лошадьми и волком, – если их поставят перед выбором.
– У тебя осталось еще турье мясо, Неззи?
– А, проголодалась! Сейчас дам тебе пообедать.
– Не мне. Для волчонка, – ответила Эйла.
Неззи принесла Эйле кусок турьего мяса, не понимая, как такое крохотное существо может съесть его. Но Эйла помнила давно усвоенный урок: дети едят то же, что их матери, только еда должна быть мягче, должна легче жеваться и глотаться. В своей долине она вырастила маленького пещерного львенка, кормя мясом и бульоном вместо молока. А волки тоже плотоядные звери. Она вспомнила, что не раз, изучая волчьи повадки, видела такую картину: взрослые разжевывают пищу и выплевывают ее, чтобы скормить в логове детенышам. Но ей даже не надо разжевывать это мясо, у нее есть руки и острый нож, чтобы как следует измельчить его.
Накрошив мясо, Эйла положила его в миску и залила водой, теплой, как волчье молоко. Волчонок обнюхивал края ямы, но боялся сунуться за ее пределы. Эйла присела на подстилку, протянула руку и тихонько позвала волчонка. Она взяла маленького зверя, которому было холодно и одиноко, и перенесла его в тепло и уют – и теперь ее голос прочно связался для него с чувством безопасности. Пушистый меховой шарик покатился к ней.
Прежде всего она как следует разглядела его. При ближайшем рассмотрении он оказался самцом, очень юным – с его рождения прошло не больше одного оборота луны. Интересно, были ли у него братья и сестры, а если были, то когда они умерли? Она не обнаружила у него никаких телесных повреждений, и он был не таким уж тощим – в отличие от своей матери. Эйла подумала о том, каких страданий стоило черной волчице сохранить в живых своего последнего детеныша; это напомнило ей об испытаниях, которые пришлось вынести ей самой, и укрепило ее решимость. Она должна сделать все возможное, чтобы этот волчонок выжил, чего бы ей это ни стоило, и пусть Фребек и все остальные даже не пытаются остановить ее.
Не выпуская волчонка, Эйла опустила палец в чашку и сунула его под нос маленькому зверю. Волчонок был голоден; он понюхал палец Эйлы, лизнул его, а потом облизал дочиста. Она снова окунула палец в навар – и он снова жадно облизал его. Она держала волчонка на руках и продолжала кормить его, чувствуя, как постепенно округляется его животик. Решив, что он насытился, она дала ему немного воды, но он только чуть-чуть отхлебнул ее. Потом она отнесла волчонка к очагу Мамонта.
– Думаю, сейчас ты возьмешь на той полке какую-нибудь старую корзину, – сказал Мамут, идя следом за ней.
Эйла улыбнулась. Он точно знал, что у нее на уме. Она огляделась и наконец обнаружила большую плетеную корзину для приготовления пищи, прохудившуюся с одного бока, и поставила ее у изголовья своей постели. Но когда она положила в нее волчонка, тот заскулил, просясь прочь оттуда. Она взяла его на руки и снова огляделась, не зная, как быть. Можно было бы взять звереныша к себе в постель, но она уже испытала это с маленькими жеребятами и львенком: трудно отучать их от этой привычки, когда они подрастают. И потом, едва ли Джондалар захочет делить ложе с волком…
– Не нравится ему в корзине. Хочет, чтобы рядом с ним спала мать и другие волчата, – вздохнула Эйла.
– Дай ему что-нибудь из своих вещей, Эйла, – посоветовал Мамут. – Что-нибудь мягкое, удобное, знакомое… Теперь ты его мать.
Она кивнула и окинула взглядом свой немногочисленный гардероб. Прекрасный подарок от Диги, та одежда, что она носила еще в долине, да несколько мелочей, которые она выменяла в племени, – вот и все. А сколько у нее было запасных накидок и кусков выделанной кожи – и во время жизни в клане, и даже потом, в долине…
Она заметила корзину с вещами, которую принесла с собой из долины; она стояла в дальнем углу площадки, где хранились запасы. Порывшись там, Эйла обнаружила накидку, в которую она завертывала Дарка, но, подержав минуту, сложила ее и засунула обратно. Ей было тяжело прикасаться к ней. Потом она отыскала унесенную когда-то из клана большую мягкую старую шкуру. Она использовала ее прежде как плащ, связывая края длинной тесемкой, – носила, сколько помнила себя, до того дня, когда впервые ушла из долины с Джондаларом. Кажется, уже так давно это было… Она застелила шкурой корзину и положила туда волчонка. Тот принюхался, а потом быстренько свернулся калачиком и уснул.
Внезапно Эйла почувствовала, как она устала и проголодалась. Одежда ее все еще была влажной от снега. Она стянула промокшие сапоги и поддевку из валяной мамонтовой шерсти и надела сухую домашнюю одежду и домашние чувяки, которые Талут научил ее шить. Ее заинтересовала обувь, которую он носил на церемонии ее приема в племя, и она уговорила его рассказать, как он их мастерит.
За образец Талут взял природу – устройство копыта лосей или оленей. Кожа, которая должна обхватывать щиколотку с боков и сзади, прикрепляется к ремню, остальная часть надрезается, а потом соединяется с основой сухожилиями, принимая форму, а верхний край несколькими ремешками закрепляется над лодыжкой. Получались высокие чувяки – легкие, теплые, удобные.
Переодевшись, Эйла зашла в пристройку – посмотреть на лошадей, но, погладив кобылу, она заметила в ней какое-то беспокойство.
– Учуяла волчий запах, Уинни? Придется привыкать. И тебе тоже, Удалец. Теперь волк будет жить с нами – до поры до времени, конечно.
Она протянула руки и дала лошадям обнюхать их. Удалец отскочил, фыркнул и встряхнул головой. Уинни уткнулась мордой в руки Эйле, но ее уши были прижаты – признак тревоги, – а тело беспокойно дергалось.
– Ты привыкла к Вэбхья, Уинни, значит привыкнешь и к… волку. Я сегодня принесу его к тебе – как только он проснется. Когда ты увидишь, какой он маленький, ты поймешь – вреда он тебе не причинит.
Когда Эйла вернулась, она заметила, что Джондалар стоит рядом с ее постелью и смотрит на волчонка. Лицо его было непроницаемо, но ей показалось, что она заметила в его глазах любопытство и что-то вроде нежности. Подняв глаза, он увидел ее и привычно наморщил лоб.
– Эйла, где ты была так долго? – спросил он. – Все уже собирались искать тебя.
– Мы не думали, что задержимся… Но когда я увидела, что волчица, которую я убила, кормила детенышей, то решила, что должна отыскать их.
– Ну и какое тебе дело до этого? Волки все время умирают, Эйла! – Он начал выговаривать ей, но сквозь назидательный тон пробивалась тревога за нее. – Это глупо – ходить по волчьему следу ради такого вот щенка… А если бы набрела на волчью стаю? Они бы тебя убили…
Джондалар был вне себя от тревоги, а теперь вместе с чувством облегчения пришла неуверенность – и в то же время вырвалось наружу подавленное раздражение.
– Мне есть дело, Джондалар! – вспыхнула она, бросаясь на защиту волчонка. – И я не глупая. Я, если хочешь знать, стала охотиться на хищников прежде, чем на кого бы то ни было. И я знаю волков. Будь хоть какое-то опасение, что их там целая стая, я никогда бы не пошла по следу. Стая уж позаботилась бы о волчатах.
– Ну и что. Пусть даже это был одинокий волк, но как можно целый день рыскать за каким-то волчонком?
Джондалар повысил голос. Он сбрасывал накопившееся напряжение и в то же время хотел убедить ее больше не предпринимать ничего подобного.
Эйла тоже повысила голос:
– Кроме этого волчонка, у его матери никого не было. Я не могла обречь его на голодную смерть – ведь это я убила его мать. Если бы обо мне в детстве никто не заботился, я бы погибла. Потому и я должна заботиться – даже о волчонке.
– Это разные вещи. Волк – это животное. Ты что, совсем ничего не понимаешь? Можно ли рисковать собственной жизнью ради какого-то волчонка?! – воскликнул Джондалар. Он, кажется, не в силах был ни в чем убедить ее. – Не такая сейчас погода, чтобы целый день разгуливать.
– Все я понимаю, Джондалар, – ответила Эйла. В глазах ее вспыхнул настоящий гнев. – Я-то вчера уже выходила из дому… Думаешь, я не знаю, какая нынче погода? Думаешь, я не чувствую, когда моей жизни угрожает опасность? Пока мы с тобой не встретились, я сама заботилась о себе и сталкивалась с вещами куда более страшными. Я даже о тебе заботилась, если помнишь. И я не нуждаюсь в твоих нравоучениях – что, дескать, я глупая и ничего не понимаю.
Люди, столпившиеся у очага Мамонта, по-своему реагировали на разгоревшийся спор: они беспокойно улыбались и явно хотели как-то сгладить ссору. Оглядевшись, Джондалар увидел несколько человек, улыбающихся и болтающих друг с другом; и лишь один – темноволосый мужчина с горящими глазами – стоял поодаль от остальных. Не было ли в его широкой улыбке оттенка снисходительности?
– Ты права, Эйла. Ты во мне не нуждаешься, правда? Ни для чего… – бросил Джондалар и, завидев приближающегося Талута, добавил: – Не будешь возражать, если я перейду в кухонный очаг? Попытаюсь никому не мешать…
– Нет, конечно, я не буду возражать, но…
– Отлично. Спасибо, – отрезал он, забирая свои вещи и одежду с лежанки, которую он делил с Эйлой.
Эйла была поражена. Неужели Джондалар и впрямь собирается спать теперь отдельно от нее? Она готова была умолять его остаться, но гордость сковала ей язык. Они разделяли ложе, но не разделяли даров Радости с тех пор, как она убедилась, что Джондалар ее разлюбил. А если он ее не любит, она не должна удерживать его, хотя бы у нее все внутренности выворачивало от горя и страха.
– Возьми уж и свою долю пищи, – сказала она, глядя, как он скатывает и взваливает на спину свои вещи. И, пытаясь все же смягчить разрыв, она прибавила: – Хотя я не знаю, кто будет теперь тебе готовить. Это ведь не настоящий очаг.
– А кто, ты думаешь, готовил мне, пока я был в путешествии? Дони? Я как-нибудь сам, без женщины, могу о себе позаботиться. Сам себе приготовлю!
С меховыми шкурами он прошел через очаг Лисицы и Львиный очаг и опустил свою постель рядом с мастерской, где изготовлялось оружие. Эйла глядела ему вслед, не желая верить собственным глазам.
Слух об их расставании мгновенно распространился на стоянке. Диги, едва услышав новость, показавшуюся ей неправдоподобной, поспешила вниз по переходу. Пока Эйла кормила волчонка, они с матерью негромко беседовали в очаге Зубра. Диги, которая тоже переоделась в сухое платье, выглядела слегка виноватой и в то же время уверенной в своей правоте. Да, им не стоило уходить так надолго: во-первых, это опасно, во-вторых, о них беспокоилась вся стоянка. Но иначе нельзя было. Тули хотела поговорить и с Эйлой тоже, но сочла это неуместным – особенно после беседы с Диги. Эйла ведь предлагала Диги самой вернуться на стоянку, перед тем как пуститься на безрассудные поиски волчьего логова, да и потом обе они – взрослые женщины, вполне способные за себя постоять. А все же Тули в жизни так не беспокоилась о дочери.
Неззи поторопила Трони, и они вдвоем быстренько наполнили тарелки горячей снедью и принесли их к очагу Мамонта – для Эйлы и Диги. Может, когда они наедятся и смогут рассказать толком, что там с ними приключилось, все объяснится.
В ожидании, когда молодые женщины насытятся и согреются, все старались не задавать вопросов. Хотя Эйла и проголодалась, съесть кусок мяса стоило ей немалых усилий. Она не отрываясь смотрела в сторону, куда ушел Джондалар. Все остальные тем временем устремились в очаг Мамонта, предвкушая историю о редкостных, необыкновенных приключениях, которую после можно будет по многу раз рассказывать и пересказывать. Какая бы тяжесть ни лежала у нее на душе, всем им не терпелось узнать, как это так случилось, что она вернулась на стоянку с волчонком.
Диги начала с белых лис, попавших в капкан и унесенных или объеденных каким-то зверем. Она теперь не сомневалась, что тут поработала та самая черная волчица, слабая и голодная, неспособная охотиться на лошадей, оленей или туров. Эйла заметила, что, должно быть, волчица шла по следам Диги от ловушки к ловушке. Диги прибавила, что Эйла хотела раздобыть подходящий мех, чтобы оторочить рубашку, предназначенную кому-то в подарок, но не из белого лисьего меха, и поэтому стала выслеживать горностаев.
Джондалар, появившийся, когда Эйла уже начала свой рассказ, старался тихонько, не обращая на себя внимания, сидеть у дальней стенки. Чувствуя раскаяние, он уже начал было упрекать себя за то, что ушел так поспешно; но, услышав последнее замечание Диги, ощутил, как кровь отхлынула от его лица. Если Эйла задумала смастерить для кого-то одежду из белого меха, и притом не из лисьего, – это, должно быть, потому, что она уже дарила этому человеку одежду из лисьего меха. А он знал, кому она сделала такой подарок на церемонии приема в племя. Джондалар закрыл глаза и сжал кулаки. Ему не хотелось даже думать об этом.
Ранек тоже задавался вопросом, кому предназначался этот подарок. Он подозревал, что Джондалару, но Ранеку хотелось, чтобы это был кто-то другой… Может быть, даже он. Но в любом случае она подала ему хорошую мысль. Для кого бы ни задумала она свой подарок – для него или для кого-то другого, – он сам вправе сделать подарок ей. Он помнил, как понравилась ей лошадка, которую он ей подарил, и мысль о том, чтобы вырезать для нее еще какую-нибудь фигурку, согревала его сердце.
Волчонок заскулил во сне, и Эйла, сидевшая на краю лежанки, потянулась к нему и успокаивающе погладила. За всю недолгую жизнь ему бывало так тепло и спокойно, только когда он был под боком у своей матери; а она часто оставляла его одного в темном и холодном логове. Но Эйла взяла его из этого безрадостного места, где ему было так страшно, где он был так одинок, и дала ему тепло, пищу, чувство защищенности. От ее успокаивающего прикосновения он сразу же затих, даже не успев проснуться.
Эйла не мешала Диги расписывать их приключения, лишь изредка вставляя замечание или разъяснение. У нее не было сейчас настроения рассказывать что-то, и ее даже забавляло, что повествование ее подруги сильно отличалось от того, что поведала бы она сама. Не то чтобы Диги искажала историю, просто она воспринимала все с несколько другой точки зрения, и некоторые ее впечатления поразили Эйлу. Ей самой положение вовсе не казалось таким опасным. Диги испугалась волка гораздо сильнее; кажется, она не понимала этих зверей по-настоящему.
Из плотоядных тварей волки числятся среди самых кротких. Если ты хорошо знаешь их повадки и внимательно следишь за их поведением – они вполне предсказуемы. Горностаи, скажем, куда кровожаднее, а от медведей скорее стоит ждать непредвиденных действий. Волки же нападают на людей редко.
Но Диги с такой стороны их не знала. Судя по ее описанию, свирепая волчица яростно набросилась на Эйлу, и та испугалась. И в самом деле, опасность была, но даже если бы Эйле не удалось отбиться – все равно волчица только защищалась. Она могла бы поранить Эйлу, но, скорее всего, не убила бы ее; отбив желанную тушку горностая, она убежала бы в свое логово. А когда Диги стала рассказывать о том, как Эйла полезла в волчье логово, все восхищенно уставились на нее. Она не то невероятно храбра, не то вовсе безрассудна… Сама Эйла не думала о себе ни того ни другого. Она просто знала, что вокруг нет взрослых волков: ведь следов-то не было. Черная волчица – единственная в округе, а теперь погибла и она.
В одном из слушателей красочные описания Диги вызвали не просто восхищение и удивление. Рассказ все больше и больше захватывал Джондалара. В своем воображении он еще дополнял рассказ Диги: он представлял себе Эйлу не просто в страшной опасности – ему казалось, что на нее напали волки, что она кричит от боли, истекает кровью, а может, и хуже… Он не мог вынести этой мысли, и прежнее беспокойство вернулось к нему с удвоенной силой. И другие ощущали что-то похожее.
– Ты не должна была подвергать себя такой опасности, – сказала предводительница племени.
Эйла посмотрела на Тули, потом оглянулась на Джондалара. Она заметила, как тот вернулся к очагу Мамонта. Он тоже был голоден.
– Не так уж было опасно, – возразила она.
– Ты что, считаешь, что лезть в волчье логово – это не опасно? – спросила Тули.
– Нет. Это было логово одинокой волчицы, и она была мертва.
– Может, и так, но как можно было разгуливать так долго, выслеживая волка? Когда вы вернулись, уже стемнело!
То же самое сказал и Джондалар.
– Но я увидела, что черная волчица – молодая и у нее были детеныши. Без матери они могли погибнуть, – объясняла Эйла, хотя прежде она уже говорила это и никто ее не понял.
– И ты подвергала опасности свою жизнь, – (и жизнь Диги, подумала она, хотя и не сказала вслух), – ради волчат? Да когда эта черная волчица напала на тебя, не стоило и бороться с ней ради одного горностая. Пусть себе унесла бы его…
– Я не согласен, Тули, – возразил ей Талут. Все обернулись к вождю. – Это была голодная волчица, жившая по соседству с нами. Она уже выслеживала Диги, когда та расставляла ловушки. Кто поручится, что она не напала бы на нее исподтишка? К тому же теплеет, дети все больше играют на воздухе. Если эта волчица изголодалась, она вполне способна была бы напасть на кого-нибудь из них – а мы ничего не смогли бы поделать. Теперь мы знаем, что волчица мертва. Так лучше.
Люди закивали, соглашаясь с Талутом, но Тули не хотела так легко уступать:
– Может, и хорошо, что волчица убита, но вот столько ходить, разыскивая ее детенышей, было ни к чему. Ну вот нашла она волчонка, а что мы будем с ним делать?
– Думаю, Эйла права была, когда помчалась за волчицей и убила ее, но убивать кормящую мать – позор. Каждая мать вправе выкормить своих детей, даже волчица. Но и помимо этого, то, что Эйла и Диги пошли по следу и нашли волчье логово, небесполезно, Тули. Им не удалось обнаружить других волчьих следов, а это значит, что других голодных волков в округе нет. А если Эйла, во имя Великой Матери, пожалела этого волчонка – не вижу в том большой беды. Такое крохотное беззащитное создание…
– Сейчас-то оно крохотное и беззащитное, да только не навсегда оно останется таким. Что мы будем делать со взрослым волком? Откуда мы знаем, что он тогда не нападет на детей? – спросил Фребек. – Скоро у нас родится еще один маленький…
– Судя по тому, как Эйла управляется с животными, думаю, она знает, как удержать волка, чтобы он никому не причинил вреда. Ну а кроме того, я скажу как вождь Львиной стоянки. Если так случится, что этот волк причинит кому-то вред, – Талут в упор поглядел на Эйлу, – я убью его. Согласна, Эйла?
Все взгляды обратились на нее. Сначала она вспыхнула и осеклась, потом высказала то, что было у нее на душе.
– Я не могу сказать наверняка, что этот волк, когда подрастет, никому не причинит вреда. Я даже не могу сказать, останется ли он с нами. Я вырастила кобылу с самого младенчества. Она ушла искать себе жеребца и на время прибилась к табуну, но потом вернулась. Еще я растила львенка – пока он не повзрослел. Уинни была этому львенку, Вэбхья, как мать, пока он был маленьким. Они стали друзьями. Пещерные львы охотятся на лошадей, и, конечно, он легко мог убить или ранить меня. Но он никогда не сделал ничего плохого – ни мне, ни Уинни. Он был все равно что мой ребенок. А когда Вэбхья ушел, чтобы найти себе подругу, он часто возвращался к нам, не насовсем, но приходил в гости, и иногда мы встречали его в степи. Он никогда не угрожал Уинни, или Удальцу, или мне, даже когда завел себе подругу и положил начало собственной стае. Вэбхья напал на двоих мужчин, которые вошли в его логово, и убил одного, но, когда я приказала ему уйти прочь и оставить Джондалара и его брата в покое, он послушался. Пещерный лев и волк – оба хищники. Я жила вместе с пещерным львом, и я много насмотрелась на волков. Я не думаю, что волк, который вырос на стоянке, среди людей, может причинить им вред, но я говорю: если он хоть раз причинит зло хоть одному ребенку, хоть одному человеку… – Она несколько раз тяжело сглотнула и наконец произнесла: – Я, Эйла из очага Мамонта, убью его своей рукой.
Эйла решила показать волчонка Уинни и Удальцу на следующее утро, чтобы они наконец привыкли к его запаху и стали поспокойнее. Покормив маленького зверя, она взяла его на руки и отнесла в конский загон – на свидание с лошадьми. Несколько любопытных исподтишка увязались за ней.
Однако, прежде чем представить юного волка лошадям, она взяла сухой ошметок конского навоза, измельчила его, смешала с хорошо впитывающей запахи пылью и осыпала волчонка. Эйла надеялась, что степные лошади подружатся с маленьким хищником так же, как с пещерным львенком, но она помнила, что Уинни легче признала Вэбхья своим после того, как тот покатался в ее навозе.
Когда она протянула комочек серого пушистого меха Уинни, кобылица в первое мгновение отпрянула, но затем природное любопытство взяло верх над страхом. Она осторожно потянулась к непонятному существу и различила знакомый успокаивающий лошадиный запах, пробивающийся сквозь куда менее приятный волчий. Удалец был так же любопытен и притом менее осторожен. Разумеется, и у него был природный страх перед волками, но он никогда не жил в диком табуне, и ему не приходилось убегать от волчьих стай. Он подошел к теплому и живому, интересному, хотя чем-то неуловимо пугающему пушистому существу, которое держала на руках Эйла, и потянулся вперед, чтобы изучить его получше.
Когда обе лошади достаточно для первого знакомства обнюхали волчонка, Эйла опустила его на землю перед двумя большими травоядными животными – и тут она услышала дыхание за спиной. Обернувшись, она увидела у входа приподнявшую полог Лэти, а за спиной у нее толпились Талут, Джондалар и еще несколько человек. Они не хотели мешать ей – но их тоже одолевало любопытство, и они не могли упустить случая поглядеть на первую встречу волчонка с лошадьми. Каким бы маленьким он ни был, а все же это хищник, а лошади – его естественная добыча. Но копыта и зубы – страшное оружие. Лошадям под силу ранить или убить взрослого волка, напавшего на них, а уж расправиться с таким крохотным хищником им не составит никакого труда.
Лошади почуяли, что от этого маленького «охотника» не исходит никакой опасности, и их первоначальная настороженность быстро прошла. Люди улыбались, глядя, как дрожащий маленький волчонок, размером не больше конского копыта, смотрел снизу на массивные ножищи этих великанов. Уинни опустила голову и потянулась носом вперед; отпрянула, затем снова уткнулась в волчонка. Удалец подбирался к странному малышу с другой стороны. Волчонок съежился, видя две склонившиеся над ним огромные головы. Но с его точки зрения, весь мир был населен великанами. Люди, даже женщина, которая приютила и накормила его, тоже были гигантами.
В теплом дыхании, вырывавшемся из широких ноздрей, он не ощущал угрозы. Для чуткого волчьего носа запах этих лошадей был каким-то знакомым. Он напоминал одежду и вещи Эйлы, да и саму эту женщину. Волчонок решил, что эти четвероногие великаны – тоже часть его стаи, и, жадный на ласки, как все дети, потянулся носиком к мягкому теплому носу кобылицы.
– Они трутся носами! – донесся до Эйлы громкий шепот Лэти.
Когда волчонок стал облизывать морду лошади – ведь для маленького зверька естественно так вести себя с членами своей стаи, – Уинни быстро подняла голову. Но она была слишком заинтригована, чтобы не посмотреть еще разок на маленькое животное, – и вскоре уже без всякого беспокойства позволила юному хищнику ласково облизывать себя.
После нескольких минут безмолвного знакомства Эйла подняла волчонка, чтобы нести его обратно к очагу. Начало было вполне успешным, но она решила, что главное – не перестараться. В следующий раз она возьмет его на конную прогулку.
Эйла заметила особую нежность, промелькнувшую в глазах Джондалара, когда животные встретились. Это выражение было ей знакомо и наполняло ее сердце безотчетной радостью. Может быть, если он захочет вернуться назад, сейчас самое время подумать об этом. Но когда, выходя из конского загона она улыбнулась ему своей широкой прекрасной улыбкой – он отвернулся, отвел глаза и быстро пошел вслед за Талутом к кухонному очагу. Эйла опустила голову, вся ее радость испарилась – вместо нее остались лишь боль и мучительная тяжесть. Она убедилась, что Джондалару больше нет до нее дела.
Это было весьма далеко от истины. Он стыдился своего несолидного, мальчишеского поведения и был уверен, что после такого ухода его не позовут обратно. Он думал, что ее улыбка на самом деле предназначена не ему. Ему казалось, что Эйла просто довольна тем, как славно удалось познакомить животных, но один вид ее наполнил его такой смертельной любовью и тоской, что он больше не мог находиться рядом с ней.
Ранек заметил, как смотрит Эйла в спину уходящему Джондалару. Он задумался о том, сколько продлится их размолвка и к чему это может привести. Хотя он боялся надеяться на что-то, ему трудно было избежать мысли, что в отсутствие Джондалара ему скорее может улыбнуться удача. Он подозревал, что является одной из причин их ссоры, но внутренний голос говорил ему, что истоки разлада в отношениях Эйлы и Джондалара на самом деле глубже. Ранек не скрывал своего интереса к Эйле – и ни она, ни Джондалар не давали ему понять, что интерес этот неуместен. Джондалар никогда не протестовал напрямую, не говорил о своем намерении вступить с Эйлой в исключительный союз; он лишь держался сурово и замкнуто, и в его поведении сквозил подавленный гнев. А она если не поощряла Ранека прямо, то и не отшивала его.
Общество Ранека и вправду нравилось Эйле. Она не была уверена, что именно из-за этого так сердится Джондалар, но она чувствовала, что поступает неправильно. Неотступное, навязчивое присутствие Ранека заставляло ее задуматься: не поощряет ли она его своим поведением?
Лэти стояла рядом с Эйлой, и в глазах ее блестел живой интерес к волчонку, которого та держала на руках. Ранек присоединился к ним.
– Никогда не забуду этого зрелища, Эйла, – сказал он. – Такое крохотное существо и огромная лошадь трутся носами. Храбрый волчонок!
Она подняла на него глаза и улыбнулась. Ей понравилось, что Ранек похвалил волчонка так, словно это был ее собственный ребенок.
– Сначала волк испугался. Они такие большие, а он совсем крошка… Но я рада, что они так быстро подружились.
– Как же ты собираешься звать его? – спросила Лэти. – Просто Волк?
– Я об этом еще не думала. Хотя это подходящее имя.
– Лучшего не придумаешь, – согласился Ранек.
– Как ты думаешь, Волк? – спросила Эйла, беря волчонка на руки и глядя на него.
Звереныш прижался к ней и лизнул ее лицо. Все улыбнулись.
– Похоже, ему понравилось, – заметила Лэти.
– Ты хорошо знаешь зверей, Эйла, – произнес Ранек и с вопросительной интонацией добавил: – Я хочу тебя спросить… Откуда ты все же знала, что лошади не сделают ему дурного? Волчьи стаи охотятся на лошадей, и я сам видел, как лошади убивали волков. Они же смертельные враги.
Эйла задумалась:
– Трудно сказать. Знаю – и все. Может, благодаря Вэбхья. Ведь пещерные львы тоже нападают на лошадей, но видел бы ты, как Уинни заботилась о нем, когда он был маленьким. Прямо родная мать, по меньшей мере – тетушка. Уинни знала, что волчонок не причинит ей вреда, и Удалец тоже. Думаю, если воспитывать их вместе с детства, многие звери стали бы друзьями. И друзьями людей – тоже.
– Потому-то Уинни и Удалец – твои друзья? – спросила Лэти.
– Наверное, да. Нужно время, чтобы привыкнуть друг к другу.
– А как ты думаешь, ко мне он тоже привыкнет? – спросила Лэти, и такое страстное желание было в ее голосе, что Эйла даже улыбнулась.
– Вот, – ответила она, протягивая волчонка девочке, – подержи его.
Лэти приблизила к себе теплое извивающееся существо, прижалась щекой к мягкому пушистому меху. Волк лизнул ее в лицо, принимая и Лэти в свою стаю.
– Кажется, я ему нравлюсь! – воскликнула Лэти. – Он сейчас поцеловал меня.
Эйла улыбнулась, видя, как довольна девочка. Она-то знала, что такое дружелюбие естественно для волчат. На людей оно действует так же безотказно, как и на взрослых волков. Только взрослея, волки становятся пугливыми, подозрительными к чужакам, всегда готовыми дать отпор.
Пока Лэти держала волчонка на руках, молодая женщина с любопытством рассматривала его. Его шерсть, как у всех очень молодых волков, была ровного темно-серого цвета. Позднее проявятся темные и светлые полосы – характерная окраска взрослых волков… Если проявятся. Мать-то его была совершенно черной, еще темнее, чем сам юный волчонок. Интересно, каким он будет, когда вырастет?
Внезапно все обернулись, услышав пронзительный визг Крози:
– Твои слова ничего не стоят! Ты обещал, что меня будут уважать! Говорил: что бы я ни сделала, все воспримут это с восторгом!
– Знаю, что я обещал. Не напоминай мне! – кричал в ответ Фребек.
В ссорах в такую пору нет ничего неожиданного. Долгими зимами всех-то занятий – мастерить и чинить одежду, вырезать по камню и кости, плести сети, рассказывать истории, петь песни, играть в разные игры или на музыкальных инструментах; в такое время все снисходительнее относятся к увлечениям и забавам друг друга. Но когда долгая зима клонится к концу, старые обиды обычно обостряются. Отношения между Фребеком и Крози давно уже были так натянуты, что большинство людей считали, что крупная ссора неизбежна.
– А теперь ты говоришь, что хочешь меня бросить. Я – мать, и мне некуда идти, а ты хочешь меня бросить. Так ты держишь слово?
Словесная перепалка, продолжавшаяся, пока они шли по проходу, вовсю разгорелась у очага Мамонта. Волчонок, испуганный переполохом, соскочил с рук Лэти, и Эйла еле отыскала его.
– Обещания свои я держу, – отвечал Фребек. – Ты меня не слушаешь. Я имел в виду только…
Да, он обещал ей, но тогда он не знал, что это такое – жить вместе со старой каргой. «Была бы только Фрали – без своей мамаши», – думал он, озираясь в поисках какого-то выхода из закутка, в который Крози загнала его.
– Я имел в виду только… – Он заметил Эйлу и в упор поглядел на нее. – Нам нужно больше места. Журавлиный очаг для нас мал. А что мы будем делать, когда родится ребенок? А в этом очаге, кажется, места предостаточно, даже для животных!
– Не для животных. Очаг Мамонта всегда был таким большим, еще до прихода Эйлы, – возразил Ранек, становясь на ее защиту. – Здесь собирается вся стоянка, потому он и должен быть больше других. Он и так все время переполнен. Вам такой большой очаг не нужен.
– Да разве я прошу такой большой? Я только говорю, что наш маловат. Почему на Львиной стоянке находится место для животных, а людям не хватает?
Спор привлек многих.
– Ты не можешь отнимать место у очага Мамонта, – говорила Диги, расчищая дорогу для старого шамана. – Скажи ему, Мамут!
– Волчонку места не надо. Он спит в корзине у ее изголовья, – рассудительным тоном заметил старейшина. – Ты говоришь так, словно Эйла занимает весь очаг, но ведь лично у нее совсем немного места. Народ толпится здесь постоянно, проводятся ритуалы или нет, особенно дети. Они здесь все время вертятся… И Фрали, и ее дети – они ведь тоже иногда здесь бывают.
– Я говорил Фрали: мне не нравится, что она проводит здесь столько времени, но она отвечает: у нее нет места, чтобы работать. Будь у нее место возле нашего очага, ей не было бы нужды таскаться сюда…
Фрали вспыхнула и ушла обратно к Журавлиному очагу. Да, она говорила так Фребеку, но это было не до конца правдой. Ей нравилось бывать в помещении этого очага: здесь собиралась хорошая компания и Эйла помогала ей во время ее тяжелой беременности. Теперь Фрали чувствовала, что ей стоило держаться подальше отсюда…
– Ну а про волка я и не говорил, – продолжал Фребек, – хотя что-то никто не спросил меня, хочу ли я жить под одним кровом с этим зверем. Мало ли кто захочет привести сюда животное – я-то почему должен с ними жить? Я – не животное, и рос я не среди животных, а здесь животные значат больше, чем люди. Всей стоянкой строим отдельное помещение для лошадей, а мы ютимся у самого маленького очага!
Начался страшный шум – все загалдели одновременно, пытаясь перекричать друг друга.
– Что ты имеешь в виду под «самым маленьким очагом»? – спросил Торнек. – У нас места не больше, а народу столько же.
– Это правда, – сказала Трони.
Манув оживленно кивнул в знак согласия.
– Ни у кого нет большого помещения, – отозвался Ранек.
– Он прав! – опять согласилась Трони, еще более страстно. – Думаю, даже Львиный очаг меньше, чем твой, Фребек, а людей у них побольше, чем у тебя, и собой они покрупнее. Им-то и в самом деле тесно. Может, стоит отделить им кусочек земли от кухонного очага. Если кто-то и заслуживает этого, так это они.
– Но Львиный очаг не требует прибавить им места, – попыталась вставить Неззи.
Эйла переводила взгляд с одного спорящего на другого, не понимая, с чего это все так разволновались, но ощущая, что каким-то образом это связано с ней.
Вдруг в самой гуще толпы раздался громкий рев, заглушивший все споры. Все разом умолкли. Посередине, перед очагом, стоял Талут. Вид у него был суровый. Широко расставив ноги, в правой руке он грозно сжимал длинный, украшенный изысканной резьбой посох из мамонтовой кости. Тули присоединилась к нему, чтобы поддержать его своим авторитетом. Эйла почувствовала что-то вроде испуга перед этой властной парой.
– Я объявляю собрание, – сказал Талут, поднимая посох и ударяя им о землю. – Мы будем обсуждать этот вопрос мирно и разрешим его по справедливости.
– Во имя Великой Матери, да никто не осквернит Говорящий Жезл, – прибавила Тули. – Кто будет говорить первым?
– Думаю, Фребек, – ответил Ранек. – Он ведь это все начал.
Эйла стала пробираться к выходу, стремясь выбраться из галдящей толпы. Она заметила, что Фребек чувствует себя неуютно, видя неодобрение окружающих. Ранек прямо указывал на него как на виновника смятения. Эйла, стоя рядом с Данугом, может быть, в первый раз разглядывала Фребека вблизи.
Он был среднего роста, даже чуть пониже. Сейчас она впервые заметила, что немного выше его, но она превосходила ростом и Бар-зека и прочих, кроме разве что Уимеза. Она уже так привыкла, что она выше всех, что перестала обращать на это внимание. Русые волосы Фребека начинали редеть, глаза у него были с голубым отливом, черты лица правильные, четкие, без какого-либо изъяна. Обычный с виду человек, ничто в его внешности не предвещало столь воинственного, вызывающего поведения. В детстве Эйле хотелось быть столь же похожей на своих собратьев по клану, как Фребеку – на своих соплеменников.
Когда Фребек выступил вперед и принял у Талута Говорящий Жезл, Эйла заметила краем глаза злорадную усмешку Крози. Конечно, старуха отчасти порицала действия Фребека, но только ли в этом дело? Здесь кроется что-то еще. Эйла поискала Фрали, но не увидела ее среди людей, столпившихся у очага. Потом она разглядела беременную женщину, наблюдавшую за происходящим с порога Журавлиного очага.
Фребек некоторое время прочищал горло, затем, твердо сжав посох из мамонтовой кости, начал:
– Да, у меня есть вопрос. – Он беспокойно огляделся, потом нахмурился и приосанился. – Я имею в виду, что у нас есть вопросы, у Журавлиного очага. Не хватает места. Негде работать, это же самый маленький очаг в доме…
– Не самый! Он больше нашего! – перебила его Трони, не в силах сдержать себя.
Тули пронзила ее взглядом:
– Ты сможешь сказать все, что захочешь, Трони, когда Фребек закончит.
Трони покраснела и пробормотала извинения. Ее смущение обнадежило Фребека. Он продолжил в более агрессивном тоне:
– Нам не хватает места, Фрали негде работать… и Крози тоже нужно больше места. А скоро у нас будет пополнение. Думаю, нам нужно еще место. – Фребек отдал посох Талуту и отступил.
– Трони, теперь ты можешь высказаться, – сказал Талут.
– Я не думаю… я просто… ладно, скажу, – ответила она, выходя вперед. – Наш очаг вовсе не просторнее, чем Журавлиный, а народу не меньше. – Затем она прибавила, ища поддержки Талута: – Я думаю, что Львиный очаг меньше…
– Это не важно, Трони, – возразил Талут. – Львиный очаг не просит себе добавочного места. И мы слишком далеко от Журавлиного очага, так что нас требования Фребека не затрагивают. Скорее, могут высказаться обитатели Оленьего очага, ведь если Журавлиному очагу прибавить места, это скажется на вас. Что-то еще хочешь добавить?
– Нет, едва ли, – ответила Трони, качая головой и возвращая ему жезл.
– Еще кто-нибудь?
Джондалар хотел бы как-то повлиять на происходящее, но он не любил высовываться без нужды и чувствовал, что сейчас ему не следует вмешиваться. Ему хотелось помочь Эйле, и сейчас он испытывал особенный стыд за то, что покинул их лежанку. Он почти обрадовался, когда Ранек вышел вперед и взял Жезл. Кто-то должен за нее заступиться.
– Все это не так уж важно, Фребек преувеличивает. Не знаю, нужно ли ему добавочное место, но Журавлиный очаг – не самый маленький в жилище. Эта часть принадлежит очагу Лисицы. Но нас всего двое, и нам хватает.
Все зашептались. Фребек поглядел на резчика. Между этими двумя людьми не было взаимопонимания. Ранек всегда чувствовал, что между ними не много общего, и старался держаться от Фребека подальше. Фребек принимал это за презрение, и в этом была доля правды. Ранек находил его малопривлекательным – особенно с тех пор, как тот стал позволять себе оскорбительные выпады в адрес Эйлы.
Талут, желая избежать дальнейших споров, возвысил голос, обращаясь к Фребеку:
– Как ты думаешь, должны мы перераспределить место, чтобы прибавить его тебе?
– Я никогда не говорил, что хочу отнять место у Оленьего очага, но мне кажется, что если кое у кого хватает места для животных, значит, у него места в избытке. Мы сделали специальную пристройку для лошадей, а никто не подумал, что у нас скоро родится еще один ребенок. Может, это можно… изменить, – неуверенно закончил Фребек, которому очень не понравилось, что к жезлу потянулся Мамут.
– Ты что, считаешь, Олений очаг должен отнять место у очага Мамонта, чтобы увеличить твой? Это доставит им большие неудобства. Фрали ходит сюда работать – что же, ты собираешься запереть ее в Журавлином очаге? Это нездорово, и потом, она окажется в одиночестве, а здесь у нее есть компания. Здесь у нее есть с кем обсуждать свои задумки. У этого очага можно выполнять такую работу, для которой у любого другого тесно. Очаг принадлежит всем – и сейчас, когда здесь все собрались, он даже маловат.
Когда Мамут вернул Талуту Жезл, Фребек выглядел виновато, но, когда Жезл снова оказался в руках Ранека, сурово ощетинился и встал в защитную позу.
– Что до конского загона, то от него нам всем есть польза, особенно с тех пор, как там выкопали подземную кладовую. Уже сейчас ею пользуются многие. Я заметил, что многие хранят там наружную одежду и ходят через тот ход чаще, чем через главный, – сказал Ранек. – И потом, дети ведь маленькие. Места им много не нужно. Не думаю, что твой очаг нужно расширять…
– Тебе-то откуда знать? – перебила его Крози. – У твоего очага никогда никто не рождался. Детям нужно места побольше, чем ты думаешь.
Только высказав это, Крози поняла, что впервые в жизни она оказалась по одну сторону с Фребеком. Она нахмурилась, но потом решила, что он прав. Может, им и впрямь нужно больше места. Что у очага Мамонта собираются все – это правда, но Эйле за что такая честь – жить у самого большого очага? Пока Мамут жил здесь один, все считали этот очаг общим; а сейчас, кроме случаев, когда все собираются тут на какую-нибудь церемонию, подразумевается, что он принадлежит Эйле. Чем больше места отведут Журавлиному очагу, тем выше будет положение их семьи.
Все увидели во вмешательстве Крози знак, что теперь можно свободно высказываться, и Талут и Тули, не сговариваясь, пустили разговор на самотек. Иногда людям надо высказать свои мысли. Тули поймала взгляд Барзека; когда свободный обмен мнениями закончился и все затихли, тот вышел вперед и потребовал Жезл. Тули утвердительно кивнула, как если бы знала, что он хочет сказать, хотя они вообще не говорили об этом друг с другом.
– Крози права, – начал он, кивнув ей, и она приосанилась, когда до нее дошло, что ее поддержали; ее мнение о Барзеке сильно изменилось к лучшему. – Детям нужно место, и куда больше, чем можно подумать, судя по их размерам. Может быть, настало время кое-что поменять… Хотя я не думаю, что очаг Мамонта может нам что-то уделить. Журавлиному очагу надо расширяться, но Турий очаг не нуждается в таком большом пространстве. Тарнег ушел жить к своей женщине, и вскоре они вместе с Диги положат начало новой стоянке. Тогда и она уйдет. Поэтому Турий очаг, снисходя к нуждам растущего семейства, может уступить часть места Журавлиному очагу.
– Тебя это устроит, Фребек? – спросил Талут.
– Да, – ответил тот, не зная, как реагировать на этот неожиданный поворот событий.
– Тогда я предлагаю вам самим сообща рассмотреть, сколько места может уделить Турий очаг. Но я думаю, что, по справедливости, нельзя ничего менять, пока Фрали не родит. Согласны?
Фребек кивнул, по-прежнему ошеломленный; на своей прежней стоянке он и мечтать не мог о добавочном месте. Заговори он о чем-то таком, его засмеяли бы. У него не было никаких преимуществ, никакого особого положения, чтобы выдвигать подобные требования. До спора с Крози он и не думал ни о чем эдаком. Ему просто надо было как-то отбиться от ее жестоких, хотя и справедливых попреков. Сейчас он убеждал себя, что спор возник как раз из-за недостатка места. И хоть раз в жизни она была на его стороне! От чувства торжества у него дрожали поджилки. Он выиграл битву! Две битвы: одну – со стоянкой, другую – с Крози. Когда народ разошелся, он заметил Барзека, толкующего с Тули, и это напомнило ему, что стоит поблагодарить их.
– Я ценю понимание, которое вы проявили, – учтиво произнес он, обращаясь к главе племени и представителю Турьего очага.
Барзек, по обычаю, ответил, что, мол, не стоит благодарности; но им не понравилось бы, не оцени Фребек по достоинству оказанную ему любезность. Они знали, что истинная цель его выступления была не в прибавке места. Для Журавлиного очага большой честью было то, что ему выделяется место за счет очага главы племени. Хотя честь была оказана Крози и Фрали. Именно их имели в виду Тули и Барзек, когда загодя обдумывали возможность изменения граничной черты. Они уже предвидели, что нужды двух семейств могут измениться. Барзек и раньше хотел поставить этот вопрос, но Тули рассудила, что надо дождаться подходящего случая; может, стоит принести это добавочное место в подарок новорожденному ребенку.
Оба они поняли, что случай настал. Им достаточно было обменяться несколькими взглядами и кивками, чтобы понять друг друга. И хотя Фребек вроде бы победил в споре, Журавлиный очаг вынужден будет теперь соблюдать учтивость при определении границы с соседями. Барзек с гордостью заметил, как мудра Тули, когда Фребек подошел к ним со своими благодарностями. А сам Фребек по пути в Журавлиный очаг все смаковал случившееся, перебирая в уме свои приобретения, – словно это была одна из тех игр, которые так любили мамутои, и он выиграл ее.
В этом ощущении была доля правды: это и в самом деле была игра, очень тонкая и совершенно серьезная игра, в которую играют все общественные животные. Ставка в этой игре – положение особей по отношению друг к другу. Это метод, который позволяет всем им – лошадям в стаде, волкам в стае, людям в обществе – лишний раз убедиться, что они могут жить сообща. В этой игре сталкиваются две противоположные силы, одинаково необходимые, чтобы выжить: индивидуальная автономия и общие интересы. Цель – достижение динамического равновесия.
Временами, при определенных условиях, личности могут быть почти независимы друг от друга. Особь может жить одна и не думать о своем положении, но вид в целом не в состоянии выжить без взаимодействия между личностями. Цена в конечном итоге больше, чем просто чья-то смерть. Речь идет о вымирании вида. С другой стороны, жесткая субординация внутри группы не менее губительна. Жизнь не может быть статичной или неизменной. Без индивидуального самовыражения сообщество не может измениться, не может приспосабливаться к обстоятельствам; и в постоянно меняющемся мире такие сообщества также обречены.
Человеческое сообщество, каким бы оно ни было по форме и количеству членов – совсем маленьким или величиной с целый мир, – всегда имеет иерархическую структуру. Общепринятая вежливость, освященные традицией обычаи помогают смягчить конфликты и облегчить то напряжение, которое неизбежно сопутствует построению внутри системы разумного баланса сил. В одних ситуациях большинству личностей нет нужды приносить свою независимость в жертву общему благу. В других – нужды общества требуют от человека жертв – иногда без этого не выжить. Нельзя сказать, что один из этих двух путей правильнее другого, – это зависит от обстоятельств; экстремальные ситуации не могут продолжаться слишком долго, и, с другой стороны, никакое общество не может выжить, если один из его членов самоутверждается за счет своих собратьев.
Эйла часто сравнивала законы клана и племени мамутои, суть различий начинала доходить до нее, когда она думала о том, как руководили своими народами Бран и вожди Львиной стоянки. Она видела, как Талут возвращает Говорящий Жезл на обычное место, и вспомнила, что, когда впервые пришла на стоянку мамутои, ей казалось, что Бран – вождь лучше, чем Талут. Бран просто принимал решение – и все ему повиновались, хотелось им этого или нет. Немногие из них отваживались задуматься, нравятся ли им распоряжения вождя. Короткий взгляд, отрывистая команда – и ему мгновенно повиновались. Ей казалось, что Талут не умеет держать во власти свой шумный, обожающий споры народ и что они не уважают его.
Сейчас она уже не так была в этом уверена. Управлять народом, в котором все, мужчины и женщины, свято убеждены в своем праве высказаться и быть услышанными, куда труднее. Она по-прежнему полагала, что Бран – хороший вождь для своего общества, но она не знала, смог бы он так же хорошо управляться с этими, такими свободомыслящими людьми. Когда у каждого есть собственные взгляды и он не колеблясь высказывает их вслух, начинается странная неразбериха, но Талут умел держать своих подданных в определенных рамках. Он был достаточно силен, чтобы навязать свою волю, но предпочитал добиваться взаимопонимания. Ему хватало авторитета, чтобы его речи слушали, и у него были свои способы привлекать к себе внимание. Но убеждать – это не командовать: для этого нужна совсем другая сила.
Подойдя к кучке людей, столпившихся у жаровни, Эйла стала шарить глазами по очагу в поисках волчонка. Стремление найти его было подсознательным; не увидев волчонка, она поняла, что он забился куда-то во время разгоревшегося спора.
– Фребек, конечно, получил свое, – говорил Торнек, – благодаря Тули и Барзеку.
– Я рада за Фрали, – прибавила Трони, радуясь, что ее Олений очаг не пострадает от передела территории. – Надеюсь, что Фребек на время успокоится. Он и впрямь затеял сегодня большую свару.
– Не люблю я таких больших свар, – бросила Эйла, вспомнив, что все началось с жалоб на ее животных, якобы занимающих больше места, чем Фребек.
– Не беспокойся из-за этого, – ответил Ранек. – Зима была долгая. В такую пору каждый год что-нибудь происходит. Достаточно маленького недоразумения, чтобы все переругались.
– Но ему вовсе не нужно было затевать такой переполох, чтобы получить добавочное место, – вмешалась Диги. – Я слышала, как мать и Барзек обсуждали это. Они хотели уделить ему место от Журавлиного очага в подарок к рождению ребенка. Фребеку достаточно было попросить.
– Вот поэтому Тули такой хороший вождь, – ответила Трони. – Она всегда подумает о вещах вроде этой.
– Да, она на своем месте, и Талут тоже, – согласилась Эйла.
– Правда, и он тоже, – улыбнулась Диги. – Потому-то он до сих пор и вождь. Никто не остается так долго вождем, если не пользуется всеобщим уважением. Думаю, из Бранага мог бы выйти не хуже. Надо, чтобы Талут научил его.
Взаимная приязнь между Диги и братом ее матери была глубже, чем обычно бывает между родственниками; именно добрым отношениям с Бранагом, а также авторитету и влиянию своей матери молодая женщина обязана была своим высоким положением среди мамутои.
– Но кто мог бы стать вождем вместо Талута, если бы он утратил доверие? – спросила Эйла. – И как?
– Ну… тогда… – начала Диги.
Но тут молодежь обернулась к Мамуту, ожидая от него ответа на вопрос Эйлы.
– Если старый вождь склонен передать власть младшему брату или сестре – племя выбирает обычно из числа родичей вождя, – тогда начинается его обучение. Потом – церемония передачи власти, а старый вождь остается советником, – объяснил шаман и учитель.
– Да. Так было с Браном. Когда он был юношей, он почитал старого Зуга и прислушивался к его советам, а когда состарился, он передал власть Бруду, сыну своей спутницы. Но что происходит, если стоянка отказывает своему вождю в уважении? Еще молодому вождю? – спросила Эйла; этот вопрос очень интересовал ее.
– Поначалу ничего не случается, – объяснил Мамут, – но если народ через некоторое время не изменит отношения к нему, тогда следует обратиться к другому человеку – к тому, который лучше охотится или лучше разрешает сложные вопросы. Бывают споры из-за власти, бывает, что стоянка разбивается на две части: тех, кто идет за новым вождем, и тех, кто держится старого. Но вожди никогда не отдают власть просто так, поэтому неизбежны споры, даже борьба. Тогда все решает Совет. Тот, кто делил власть с вождем, которого хотят сместить, или просто занимал высокое положение и привык распоряжаться, редко способен положить начало новой стоянке. Хотя это, может быть, и не ее… – Мамут помедлил, и Эйла обратила внимание, что его взгляд остановился на старухе из Журавлиного очага, разговаривавшей с Неззи, – не этого человека вина. Людям нужен вождь, на которого они могут положиться, и они отказывают в доверии тем, у кого есть свои сложности… или трагедии.