Во время разделки мамонтовых туш Талут был в своей стихии. Его обнаженный по пояс торс уже блестел от пота, но он неустанно разрезал сухожилия и толстые шкуры, разрубал кости и бивни, помахивая своим тяжеловесным топором, словно это была детская игрушка. Такая работа доставляла ему наслаждение, и, сознавая это, люди с удовольствием просили его о помощи, поскольку благодаря мощному телосложению он делал все это без особых усилий. С довольной усмешкой поигрывая могучими мускулами, Талут легко справлялся с самой трудной задачей, над которой всем остальным пришлось бы изрядно помучиться, и каждый, кто видел его в деле, также не мог удержаться от улыбки.
Однако весь отряд трудился не менее усердно; требовалось много людей, чтобы снять шкуры с этих огромных животных, не меньше, чем для их выделки и дубления по возвращении из похода. И только совместными усилиями люди могли дотащить эти шкуры до Волчьей стоянки, при этом отбирались лишь самые лучшие. Такой же выбор предстояло сделать при разборке прочих охотничьих трофеев, от бивней до хвостов. Самым строгим был отбор мяса, с собой уносили только мясистые, нежные и жирные части.
Но убытки были не такими большими, как казалось на первый взгляд. Мамутои должны были тащить все это на своих спинах, а худосочные и костлявые части туш вряд ли смогли бы восполнить энергию, затраченную на их переноску. После тщательного выбора они принесут домой только хорошее мясо, которым долгое время может питаться целое племя, и им не скоро придется устраивать новый охотничий поход. Добывая пропитание посредством охоты, они не собирались зря опустошать свои охотничьи угодья, а разумно пользовались ими. В этих суровых условиях жизнь человека была тесно связана с Великой Матерью Землей, и он знал и понимал свою зависимость от Нее. Поэтому никто попусту не растрачивал Ее природные богатства.
Пока охотники разделывали туши, стояла исключительно ясная погода, что обусловило резкий перепад между дневной и ночной температурой. Даже здесь, вблизи ледника, дни могли быть очень теплыми, если выглядывало яркое летнее солнце, – достаточно теплыми для того, чтобы провялить на сухом ветру часть постного мяса, которое разумнее было тащить домой в таком виде. Однако по ночам всегда царил холод. Когда охотники уже свернули лагерь, погода испортилась, сменившийся ветер принес с запада стайки облаков, а к середине дня стало уже заметно холоднее.
Когда Эйла нагрузила лошадей, собираясь в обратный путь, их наконец оценили по достоинству. Охотники, готовые тащить полноценный груз, сразу поняли, как выгодно использовать этих животных. Особый интерес вызвали волокуши. Прежде мало кто понимал, зачем Эйла упорно таскала за собой эти длинные жерди; они явно не могли служить оружием. Однако сейчас все с одобрением следили за ее действиями. Кто-то из мужчин в шутку впрягся в недогруженную волокушу и попытался сдвинуть ее с места.
Несмотря на то что охотники встали очень рано, чтобы как можно скорее двинуться в путь, сборы были закончены лишь к середине утра. После полудня отряд поднялся на длинный узкий холм – эти обширные валы песка, галечника и гравия были отложены здесь в давние времена отступающим на север ледником. Взойдя на закругленную вершину, они остановились передохнуть, и, оглянувшись назад, Эйла впервые увидела, как выглядит издалека ледник, прежде скрывавшийся за туманной завесой. От такого зрелища трудно было оторвать глаза.
Плывущие с запада облачка слегка затемняли вершины мерцающего на солнце ледяного массива, высота которого могла соперничать с самыми высокими горами, а протяженность казалась бесконечной. Никто не мог пересечь эти владения вечной мерзлоты, здесь был действительно край земли.
Неровная передняя граница ледника отличалась некоторым разнообразием форм, и если бы кто-то задумал подняться к вершинам, то обнаружил бы впадины и хребты, пики и расщелины, довольно значительные по человеческим меркам, но настолько незначительные относительно размеров самого ледника, что его поверхность следовало бы назвать практически ровной. Никакое воображение не помогло бы представить размеры этого необъятного ледника, сковавшего своим холодным мерцающим панцирем почти четверть земной поверхности. Отряд вновь тронулся в путь, но Эйла продолжала время от времени оглядываться назад, следя за продвижением западных облаков и сгущением тумана, таинственные покровы которого постепенно окутывали ледяные владения.
Несмотря на тяжелую ношу, возвращение из похода занимало обычно меньше времени. Каждый год зимний сезон вносил свои изменения в рельеф местности, и приходилось заново исследовать даже хорошо знакомые места. Но теперь путь от этого полярного ледника был отлично известен охотникам. Все радовались и ликовали по поводу успешной охоты и стремились как можно скорее вернуться на Летний сход. Казалось, никто, кроме Эйлы, не страдает от тяжести своей ноши. На обратном пути дурное предчувствие, которое она испытывала по дороге на север, стало еще сильнее, но она предпочла скрыть свои опасения.
Темнокожий резчик также был охвачен тревогой, которую ему с трудом удавалось сдерживать. Но источником ее являлся в основном усилившийся интерес Винкавека к Эйле, хотя он смутно чувствовал, что назревают некие еще более серьезные проблемы. Однако их обещание по-прежнему оставалось в силе, и мясо, которое они несли, предназначалось для Праздника Брачного ритуала. Даже Джондалар, похоже, смирился с их союзом, и, хотя они не обсуждали эту тему, Ранек видел, что этот светловолосый чужеземец также не одобряет поползновений Винкавека. Мужчина из племени зеландонии обладал множеством чудесных качеств, и сейчас между бывшими соперниками завязались почти дружеские отношения. Тем не менее Ранеку казалось, что само присутствие Джондалара может как-то помешать его соединению с Эйлой, может стать преградой на пути к полному счастью. Ранек мог стать счастливым только после того, как этот чужеземец окончательно распрощается с ними.
Близость Брачного ритуала совсем не радовала Эйлу, хотя она понимала, что это радостное событие. Она знала, как сильно Ранек любит ее, и полагала, что сможет быть с ним счастливой. Она с удовольствием думала о том, что, возможно, у нее родится такой же очаровательный ребенок, как у Треси. В глубине души Эйла нисколько не сомневалась в том, что Ралев был сыном Ранека. И случайное смешивание духов здесь совершенно ни при чем. Она была убеждена, что Ранек способствовал зачатию этого ребенка и передал ему свою сущность, когда делил дары Радости с Треси. Эйла с симпатией относилась к этой рыжеволосой женщине и сочувствовала ей. Она решила, что не будет возражать, если Треси захочет жить вместе с ней и Ранеком одним семейным очагом.
И только в сокровенном ночном мраке Эйла призналась себе, что ее счастье вовсе не зависит от того, будет она делить очаг с Ранеком или нет. В течение всего охотничьего похода она всячески стремилась избегать совместных ночлегов, за исключением пары случаев, когда Ранек выглядел особенно печальным и она чувствовала, что он нуждается не в физической близости, а в духовной поддержке. И сейчас, на обратном пути, она не могла делить с Ранеком дары Радости. Вместо этого, лежа по ночам под своим покрывалом, она думала только о Джондаларе. Вновь и вновь она задавала себе одни и те же вопросы, но так и не могла найти на них окончательных ответов.
Вспоминая день охоты, ярость едва не убившего ее мамонта и взгляд Джондалара, исполненный страстного желания, Эйла спрашивала себя: неужели он по-прежнему любит ее? Но тогда почему он избегал ее всю зиму? Почему перестал делить с ней дары Радости? Почему ушел из очага Мамонта? Ей запомнился тот день в степи, когда Джондалар впервые проехал на Удальце. Когда она думала о его пылких объятиях, мгновенно пробуждавших в ней ответные чувства, то не могла заснуть, мечтая о его ласках, однако эти воспоминания были омрачены его отчужденностью, из-за которой она испытывала боль и смущение.
Один из дней показался ей особенно длинным, и после вечерней трапезы Эйла в числе первых ушла от костра и направилась в палатку. Она отклонила молчаливую просьбу Ранека, надеявшегося разделить с ней ложе, с улыбкой сославшись на то, что сегодняшний переход очень утомил ее, хотя и огорчилась, видя его разочарование. Но она действительно очень устала и к тому же совершенно запуталась в своих чувствах. По дороге к палатке она взглянула на Джондалара, занимавшегося лошадьми. Он стоял к ней спиной, и Эйла не могла отвести взгляд, невольно зачарованная его осанкой и движениями, его мужской статью. Она знала его настолько хорошо, что ей казалась знакомой даже отбрасываемая им тень. Затем Эйла вдруг заметила, что ее невольно охватило чувство желания. Дыхание ее стало учащенным, лицо вспыхнуло, ее вдруг так сильно потянуло к Джондалару, что она направилась в его сторону.
«Но все это бесполезно, – спохватилась она. – Если я подойду сейчас и заговорю с ним, он, скорее всего, сразу найдет повод, чтобы уйти или подключить к разговору третьего собеседника». Пытаясь совладать с сильными чувствами, которые он пробудил в ней, Эйла вошла в палатку и забралась под свое меховое покрывало.
Несмотря на усталость, она не могла заснуть и беспокойно ворочалась и крутилась в постели, стараясь убедить себя в том, что вовсе не тоскует по нему. «Что со мной происходит? Ведь он не проявляет ко мне никакого интереса, почему же я не могу забыть о нем? И все-таки иногда он смотрит на меня с такой любовью. И тогда в степи он был охвачен таким страстным желанием, что не мог сдерживать себя». Внезапно ей пришла в голову одна мысль, и Эйла озадаченно нахмурилась. Возможно, их влечение является взаимным, но он старается побороть его. Неужели именно в этом кроется причина его отчужденности?
Она вновь покраснела, но на сей раз от огорчения. Последние предположения вдруг показались ей логичными, и если она права, то становится понятным, почему он так упорно избегает ее. Неужели он действительно старается подавить свою любовь к ней? Сколько раз она пыталась сблизиться с ним, поговорить, понять его чувства, но он неизменно отклонял ее попытки, и она чувствовала себя униженной. «Да, он не хочет жить со мной, – думала она. – Не хочет жить со мной так, как Ранек. Когда мы жили вдвоем в долине, Джондалар говорил, что любит меня, и предлагал пойти вместе с ним в его родные края, однако никогда не упоминал о Брачном ритуале. Никогда не говорил, что хочет разделить со мной очаг. Возможно, он даже не хочет, чтобы я родила от него ребенка».
Глаза Эйлы наполнились жгучими слезами. «Почему я должна переживать из-за него, ведь его совершенно не волнуют мои чувства! – Она судорожно вздохнула и вытерла слезы тыльной стороной ладони. – Зачем я постоянно думаю и тоскую о нем, если он просто хочет забыть меня? А вот Ранек не скрывает своей любви, и с ним так же приятно делить дары Радости. Он очень хорошо относится ко мне и хочет, чтобы я стала хранительницей его очага, и мне следовало бы, конечно, уделять ему гораздо больше внимания. Кроме того, у нас с ним могут родиться замечательные дети, по крайней мере у Треси – замечательный малыш. Наверное, мне надо быть более приветливой с Ранеком и постараться забыть о Джондаларе, – подумала Эйла. Но от одной этой мысли на глаза ее вновь навернулись слезы, и ей пришлось признать, что она пытается обмануть саму себя. – Конечно, Ранек хорошо относится ко мне, но Ранек – не Джондалар, а я люблю Джондалара».
Когда охотники подошли к болоту, то решили, что стоит поискать обходной путь. С таким тяжелым грузом им вряд ли удастся перебраться через трясину. Сверившись с вырезанной на кости картой прошлогоднего маршрута, они решили, что утром изменят направление похода. Талут был уверен, что окружной путь займет ненамного больше времени, хотя ему пришлось приложить некоторые усилия, чтобы убедить в этом Ранека, который был против любых задержек.
Вечером, до того как отряд решил изменить маршрут, у Эйлы возникло необычное тревожное чувство. Лошади тоже весь день проявляли сильную нервозность и не успокоились даже после чистки и расчесывания ворсовальными шишками. Что-то должно было случиться. Эйла не знала, что именно, просто испытывала странное беспокойство. Чтобы снять напряжение, она отправилась прогуляться в степь, подальше от лагеря.
Заметив выводок куропаток, она хотела достать пращу, но обнаружила, что забыла ее. Внезапно, без всякой видимой причины, птицы испуганно сорвались с места и улетели. Затем на горизонте показался беркут. Обманчиво медленно пошевеливая крыльями, он плыл по воздуху и, казалось, никуда не торопился. Однако его полет был более стремительным, чем ей представлялось, – он охотился на скользившего низко над землей тетерева. Неожиданно, резко увеличив скорость, ястреб камнем рухнул вниз, схватил свою жертву сильными когтями и в одно мгновение прикончил тетерева.
Эйла вздрогнула и поспешила обратно в лагерь. В этот вечер она долго сидела у костра, разговаривая с людьми и стараясь чем-то отвлечь себя. И когда все-таки улеглась спать, то заснула далеко не сразу, и сны ее были неглубокими и тревожными. Она часто просыпалась, и когда ближе к рассвету ее сон вновь прервался, то она поняла, что больше не сможет заснуть. Выскользнув из-под мехового покрывала, она вышла из палатки и начала разводить костер, чтобы вскипятить воду.
В предрассветных сумерках потягивая утренний чай, Эйла отсутствующим взглядом смотрела на тонкий стебелек с подсохшим зонтичным соцветием, покачивающийся рядом с очажным кругом. Наполовину съеденная мамонтовая нога была укреплена на высокой треноге из копий прямо над очагом, чтобы ночью ею не полакомились окрестные хищники. Когда взгляд Эйлы прояснился, она узнала ботву дикой моркови, и ей пришла в голову одна идея. Найдя в куче хвороста удобную ветку с острым концом, она выкопала длинный корнеплод, скрывавшийся под тонким слоем земли. Затем она заметила еще несколько таких же растений и, пока выкапывала их, обнаружила растущий поблизости чертополох, чья хрустящая и сочная сердцевина годилась в пищу. А неподалеку от кустиков чертополоха белело несколько крупных грибов-дождевиков, вполне свежих и пригодных для еды, здесь же зеленели красодневы с еще не распустившимися плотными бутонами. К тому времени, когда люди начали просыпаться, Эйла уже успела сварить овощную похлебку с грибами и дробленым зерном.
– На редкость вкусно! – воскликнул Талут, зачерпывая вторую порцию похлебки костяным ковшом. – С чего это ты вдруг решила приготовить сегодня такой роскошный завтрак?
– Мне не спалось, и потом я обнаружила, что здесь растет много овощей. В общем, мне надо было… чем-то заняться, – сказала Эйла.
– А я спал, как медведь во время зимней спячки, – заметил Талут и, внимательно посмотрев на Эйлу, пожалел, что с ним нет Неззи. – Тебя что-то тревожит, Эйла?
Она отрицательно мотнула головой:
– Нет… а впрочем, да. Но только я сама не понимаю, что со мной происходит.
– Ты не заболела?
– Нет, дело не в этом. У меня просто… какое-то странное предчувствие. Лошади тоже что-то чувствуют. Удальца почти невозможно успокоить, да и Уинни нервничает…
Вдруг она выронила чашку и обхватила себя руками, словно пытаясь защититься от какой-то опасности. В ужасе глядя на юго-восток, Эйла воскликнула:
– Талут! Смотри! – Где-то на горизонте над землей поднимался темно-серый столб, расходившийся по небу густыми мрачными облаками. – Что там такое?
– Понятия не имею, – сказал вождь, выглядевший не менее испуганным, чем Эйла. – Схожу-ка я за Винкавеком.
– Я тоже не могу точно сказать, что это такое. – Они обернулись, услышав голос шамана, уже успевшего покрыть свое лицо разноцветными татуировками. – Похоже, что-то происходит в юго-восточных горах. – Винкавек пытался сохранять спокойствие. Ему не полагалось показывать свой страх, но это было нелегко. – Должно быть, Великая Мать посылает нам знак.
Эйла была уверена, что случилось какое-то ужасное несчастье, раз уж земля с такой силой взметнулась в небо. Даже издалека этот темно-серый столб казался невероятно огромным, и все больше становилась шапка беспорядочно вздымающихся зловещих облаков. Поднявшийся ветер быстро гнал их в западном направлении.
– Это молоко из Груди Дони, – равнодушным тоном, не отражавшим его истинных чувств, сказал Джондалар, используя понятие из своего родного языка.
Теперь уже все охотники высыпали из палатки и смотрели на ужасное извержение и огромное разрастающееся облако раскаленного вулканического пепла.
– Что?.. О чем это ты говоришь? – спросил Талут.
– Я говорю о горе́, об особом виде гор, извергающих лаву. Я видел такое извержение в детстве, – сказал Джондалар. – Груди Великой Матери, так мы называем эти горы. Старая Зеландони рассказывала нам связанное с ними предание. То извержение, что я видел издалека, произошло в горных районах. Потом к нам зашел один человек, который путешествовал неподалеку от того места, и рассказал о том, что видел. Это была потрясающая, но очень страшная история. Сначала земля задрожала и произошло несколько небольших землетрясений, а затем вдруг взорвалась вершина горы. Из нее появился такой же темный столб, и черное облако расползлось по небу. Хотя, конечно, это было необычное облако. Оно было наполнено легкой пылью, подобной пеплу. И та тьма, – он указал рукой на черные облака, плывущие на запад, – похоже, пройдет мимо нас. Если только ветер не переменится. Когда пепел осядет, то покроет всю землю. Его слой может быть очень глубоким.
– Но это извержение происходит где-то очень далеко, – сказала Бреси. – Отсюда нам даже не видно гор и не слышно никаких звуков – ни гула, ни грохота сотрясающейся земли. Просто огромный столб и клубы черных облаков.
– Да, если часть пепла и донесется сюда, то он уже будет не так опасен. Хорошо, что мы находимся достаточно далеко.
– Ты говорил, что при этом сотрясается земля? Землетрясения всегда являются знаком Великой Матери. И это, должно быть, тоже некий знак. Мамутам придется поразмыслить об этом и выяснить его значение, – заметил Винкавек, не желая показаться менее сведущим, чем этот чужеземец.
После упоминания о землетрясении Эйла мало что слышала. Ничего на свете не страшило ее так, как землетрясения. В пятилетнем возрасте, когда твердая земля вдруг покрылась глубокими трещинами, она потеряла свою семью, второе землетрясение убило Креба, и тогда Бруд выгнал ее из клана. Землетрясения всегда предвещали ужасные потери, мучительные перемены. Нервы Эйлы были напряжены до предела, и ей с огромным трудом удавалось сдерживать свои чувства.
Затем краешком глаза она случайно заметила знакомое движение. И в следующее мгновение увидела мелькнувшую в высокой траве полоску серого меха – Волк стремительно подбежал к ней и, подпрыгнув, положил мокрые и грязные лапы ей на грудь. Не успев опомниться, она почувствовала, что он лизнул ее щеку своим шершавым языком.
– Волк! Волк! Как же ты здесь оказался? – сказала она, взъерошивая шерсть на его загривке. И вдруг она замерла на мгновение, объятая ужасом, и отчаянно закричала: – О нет! Ридаг! Волк прибежал за мной из-за Ридага! Я должна идти. Я должна немедленно идти к нему!
– Надо разгрузить лошадей, чтобы ты могла быстрее доехать до Волчьей стоянки, – сказал Талут. Его глаза потемнели от боли. Ридаг был таким же сыном его очага, как и другие дети Неззи, и вождь очень любил его. Если бы он смог, вернее, если бы он не был таким большим и тяжелым, Эйла предложила бы ему поехать вместе с ней на Удальце.
Она бросилась в палатку, чтобы собраться в путь, и увидела там Ранека.
– Ридагу плохо, – сказала она.
– Я понял. Я слышал твой крик. Давай я помогу тебе. Я уже положил в твой мешок немного еды и питья. Наверное, тебе еще понадобится меховое покрывало? Его я тоже положу сверху, – говорил он, пока она завязывала свои высокие ботинки.
– Ох, Ранек, – сказала Эйла, признательная ему за заботу. – Как я смогу отблагодарить тебя?
– Он ведь мой брат, Эйла.
«Естественно! – подумала она. – Ранек тоже любит его».
– Извини! Я сказала не подумав. А ты не хочешь поехать со мной? Я хотела предложить Талуту, но он слишком велик для Удальца. А ты вполне мог бы поехать на нем.
– Я?.. Ты хочешь, чтобы я сел на лошадь? Никогда! – потрясенно воскликнул Ранек, слегка отступая назад.
Эйла удивленно нахмурилась. Она не догадывалась, что он так боится лошадей, но сейчас, заметив его страх, вспомнила, что он был одним из немногих обитателей Львиной стоянки, которые никогда не пробовали проехаться на лошади. И все-таки это было странно.
– Я даже не представляю, как надо управлять им, и… Эйла, я просто боюсь свалиться с него. Ты – прекрасная и смелая наездница, и, возможно, отчасти за это я и люблю тебя, но сам я никогда не сяду на лошадь, – сказал Ранек. – Я предпочитаю передвигаться на своих двоих. И вообще люблю ходить босиком, непосредственно чувствуя под ногами землю.
– Но кто-то же должен отправиться вместе с ней. Ей не стоит ехать одной, – сказал Талут, появляясь у входа.
– Она и не поедет, – заметил Джондалар.
Он уже собрался в дорогу и стоял рядом с Уинни, держа Удальца в поводу. Эйла вздохнула с большим облегчением, но озадаченно нахмурила брови. Зачем он вызвался сопровождать ее? Ведь он предпочитает никогда не оставаться с ней наедине. В сущности, ему, наверное, все равно, что произойдет с ней. Конечно, Эйла была рада, что они поедут вместе, но не собиралась сообщать ему об этом. Слишком часто он обижал ее своими действиями.
Закрепляя дорожные сумки на спине Уинни, Эйла заметила, что Волк лакает воду из миски Ранека. Кроме того, он уже успел проглотить здоровый кусок мяса.
– Спасибо, что ты покормил его, Ранек, – сказала она.
– Если я не люблю ездить на лошадях, то это вовсе не означает, что я не люблю животных, Эйла, – сказал резчик, испытывая неловкость. Ему пришлось признаться, что он боится ездить на лошади, и он сожалел об этом.
Она кивнула и улыбнулась ему.
– Ладно, увидимся позже, когда вы дойдете до Волчьей стоянки, – сказала она.
Они обнялись и поцеловались, и Эйла почувствовала, что он обнимает ее с какой-то почти отчаянной пылкостью. Она также обнялась с Талутом и Бреси и, коснувшись щеки Винкавека, взлетела на лошадь. Волк немедленно поспешил к ней.
– Будем надеяться, что путь сюда не слишком утомил Волка и он сможет бежать за нами обратно, – сказала Эйла.
– Если он устанет, то ты сможешь взять его к себе. Думаю, Уинни не будет возражать, – заметил Джондалар, садясь на спину Удальца и пытаясь успокоить этого норовистого жеребца.
– Это правда. Значит, не стоит волноваться, – сказала Эйла.
– Позаботься о ней, Джондалар, – сказал Ранек. – Когда она переживает за кого-то, то совсем забывает о себе. Мне не хочется, чтобы она слишком переутомилась перед Брачным ритуалом.
– Я позабочусь о ней, Ранек. Не волнуйся, ты приведешь к своему очагу благополучную и здоровую женщину, – ответил Джондалар.
Эйла перевела взгляд с Ранека на Джондалара. За этими словами явно крылось нечто большее.
Первую остановку они сделали после полудня, чтобы немного отдохнуть и подкрепиться дорожными припасами. Эйла так сильно беспокоилась за Ридага, что предпочла бы вовсе не останавливаться, но лошади действительно нуждались в отдыхе. Она размышляла, сам ли мальчик послал за ней Волка. Вполне вероятно. Если бы это был кто-то другой, то он скорее бы послал обычного гонца. Только Ридаг мог догадаться, что Волк достаточно смышленый, чтобы понять приказ и отыскать Эйлу. Но он не послал бы его без крайней необходимости.
То извержение на юго-востоке очень испугало ее. Сейчас темного столба уже не было видно, но облака по-прежнему расползались по небу. Ужас перед содроганием земной тверди жил в самой глубине ее существа, и он был настолько велик, что ей делалось плохо при одной мысли об этом. Только страх за Ридага помог ей превозмочь эту слабость и овладеть собой.
Однако, несмотря на все свои страхи и волнения, Эйла отлично осознавала присутствие Джондалара. Она уже почти забыла, как хорошо ей бывало наедине с ним. Только в мечтах она могла представить, что они вот так вдвоем скачут на лошадях в сопровождении резво бегущего Волка. На привале она наблюдала за ним, но тайно, как любая воспитанная женщина клана, способная все подмечать и одновременно оставаться незамеченной. От одного его вида ей становилось тепло на душе и возникало желание более тесного общения, однако недавний вывод, к которому она пришла, обдумывая его необъяснимое поведение, а также смущение и нежелание навязываться тому, кто не считает ее желанной, не позволяли Эйле показать свои истинные чувства. Раз он не хочет ее близости, то она тоже не хочет его или, по крайней мере, не собирается показывать, что все еще любит его.
Джондалар тоже наблюдал за ней, стараясь подыскать слова, которые могли бы передать ей, как сильно он любит ее, как хочет вновь завоевать ее любовь. Но она, похоже, намеренно не смотрела в его сторону, и он никак не мог поймать ее взгляд. Зная, как она расстроилась из-за Ридага, он боялся ухудшить свое положение и не хотел усугублять ее переживания. Ему казалось, что сейчас неуместно говорить о его личных чувствах, и, кроме того, они так давно нормально не разговаривали, что он даже не знал, с чего начать. В мечтах ему представилась совершенно невероятная возможность, что они даже не будут останавливаться на Волчьей стоянке, а проедут мимо, направившись в сторону его родного дома. Но он понимал, что это невозможно. Ридаг нуждается в ней, и к тому же она помолвлена с Ранеком. Впереди их ждет Брачный ритуал. Конечно, она не согласится уйти с ним.
Привал был недолгим. Как только Эйла пришла к выводу, что лошади достаточно отдохнули, они вновь тронулись в путь. Прошло совсем немного времени, когда они заметили впереди человека. Он явно спешил к ним навстречу. И, подъехав ближе, они узнали Лудега, гонца, который заходил на Львиную стоянку с сообщением об изменении места Летнего схода.
– Эйла, тебя-то я и ищу. Неззи послала меня за тобой. Боюсь, что у меня плохие новости. Ридаг очень серьезно болен, – сообщил Лудег. Затем он с удивлением оглянулся по сторонам: – А где же все остальные?
– Они идут своим путем. Мы поехали вперед, как только узнали об этом, – сказала Эйла.
– Но откуда вы могли узнать? Ведь я – единственный гонец, которого послали к вам, – недоуменно сказал Лудег.
– Нет, – заметил Джондалар. – Ты единственный человек, посланный за нами, но волки бегают быстрее.
Только тогда Лудег наконец увидел молодого волка.
– Вы же уходили на охоту без него. Как же Волк нашел вас?
– Я думаю, его послал Ридаг, – сказала Эйла. – Он нашел нас за болотом.
– И это была отличная идея, – добавил Джондалар, – тебе вряд ли удалось бы быстро найти отряд. Они решили изменить маршрут и обойти болото стороной. С тяжелым грузом лучше путешествовать по твердой земле.
– Значит, охота на мамонтов прошла удачно. Отлично, все будут очень рады, – сказал Лудег, а затем огорченно взглянул на Эйлу. – Я думаю, тебе надо торопиться. Хорошо, что вы уже так близко.
Эйла почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица.
– Может, ты хочешь поехать с нами, Лудег? – предложил Джондалар, прежде чем они отправились дальше. – Мы с Эйлой можем ехать на одной лошади.
– Нет-нет. Вам надо спешить. Вы и так уже избавили меня от дальнего путешествия. Я совсем не устал и спокойно дойду обратно.
Весь остаток пути до летнего лагеря мамутои Эйла, не останавливаясь, проскакала на Уинни. Соскочив с лошади, она вбежала в палатку, прежде чем обитатели Рогожной стоянки успели осознать, что она вернулась.
– Эйла! Наконец-то! Ты успела вовремя. Я уже боялась, что он покинет нас, не дождавшись тебя, – сказала Неззи. – Как быстро Лудег добежал до вас!
– Первым нас нашел Волк, а не Лудег, – сказала Эйла, сбрасывая верхнюю одежду и подбегая к Ридагу.
Потрясенная его видом, она на мгновение закрыла глаза, чтобы прийти в себя. Его сжатые челюсти и напряженные черты сказали ей яснее всяких слов, как ему больно, как ему мучительно больно. Мальчик был очень бледным, под глазами залегли темные круги, и все черты лица сильно заострились. Он с трудом дышал, и каждый вздох причинял ему острую боль. Эйла взглянула на стоявшую рядом с лежанкой Неззи:
– Что же случилось, Неззи?
– Хотела бы я знать. С ним было все в порядке. А потом вдруг совершенно неожиданно стало плохо. Я делала все так, как ты научила меня. Давала настойку, но ничего не помогало, – сказала Неззи.
Эйла почувствовала слабое прикосновение руки Ридага.
– Я рад, что ты пришла, – жестом показал он.
Когда же она могла видеть это прежде? Такую же неловкую попытку выразить свои мысли жестами, когда тело уже почти бессильно. Иза… Именно такой она была перед смертью. Тогда Эйла только что вернулась в пещеру после долгого отсутствия – из дальнего путешествия на Летнее сходбище клана. Но охота на мамонтов заняла всего несколько дней. Они отсутствовали совсем недолго. Что же могло случиться с Ридагом? Почему его состояние так резко ухудшилось? Или болезнь незаметно подтачивала его изнутри?
– Это ты послал Волка? – спросила Эйла.
– Я знал, что он найдет тебя, – заметил мальчик. – Волк смышленый.
Ридаг устало опустил веки, и Эйла, отвернув голову в сторону, закрыла глаза. Ей было больно видеть, с каким трудом он дышит, видеть его мучения.
– Когда последний раз ты принимал настойку? – спросила Эйла, вновь взглянув на него и заметив, что он открыл глаза.
Ридаг вяло покачал головой:
– Не помогает. Мне уже ничего не поможет.
– Что значит – ничего не поможет? Ты ведь не целительница. И не знаешь, как могут помочь травы. Только я могу судить об этом, – сказала Эйла, стараясь говорить твердым и убежденным голосом.
Он вновь слабо запротестовал:
– Нет, я знаю.
– Ладно, я должна осмотреть тебя, но сначала я пойду и приготовлю тебе еще одно снадобье, – сказала Эйла, но за этими словами скрывалось нечто большее: ей надо было отойти и успокоиться, она боялась, что не выдержит и разрыдается прямо сейчас.
Он коснулся ее руки:
– Не уходи.
Ридаг вновь закрыл глаза, и она, сознавая свое бессилие перед этой болезнью, смотрела, как он судорожно пытается сделать еще пару мучительных вдохов.
– Волк здесь? – наконец спросил он.
Эйла свистнула, и тот, кто удерживал Волка от входа в палатку, вдруг обнаружил, что это стало невозможно. Волк стрелой подлетел к лежанке и, вскочив на нее, лизнул щеку мальчика. Ридаг улыбнулся. Эйла едва остановила новый приступ слез, вспомнив неулыбчивые лица клана, – эта понимающая полуулыбка-полуоскал была свойственна только Ридагу. Неугомонный волчонок слишком бурно выражал свои чувства, и Эйла велела ему слезть с лежанки.
– Я послал Волка… за тобой, Эйла, – вновь повторил Ридаг. – Я хотел… – Похоже, он не знал, как показать какое-то слово.
– Что ты хотел, Ридаг? – подбодрила его Эйла.
– Он пытался сказать об этом и мне, – сказала Неззи. – Но я не смогла понять его. Надеюсь, ты сможешь. Мне кажется, это очень важно для него.
Ридаг опустил веки и нахмурил брови, у Эйлы возникло ощущение, что он усиленно старается вспомнить что-то.
– Дарк счастлив. Его… признали… Эйла, я хочу… мог-ура.
Он очень старался объяснить ей что-то, эти попытки отнимали у него последние силы, и единственное, что Эйла могла сделать, – это попытаться понять мальчика.
– Мог-ура? – Она сделала соответствующий молчаливый жест на языке клана. – Ты имеешь в виду человека, общающегося с миром духов? – добавила она вслух.
Ридаг кивнул Эйле, показывая, что она на верном пути. Но Неззи, судя по выражению лица, пока по-прежнему ничего не понимала.
– Именно это он и пытался сказать? – спросила женщина.
– Наверное, да, – сказала Эйла. – Только я не пойму, с чем связано его желание.
Неззи резко кивнула, сдерживая гнев:
– Я все поняла. Он не хочет быть животным, хочет перейти в мир духов. Он хочет, чтобы его похоронили… как человека.
На сей раз Ридаг удовлетворенно кивнул головой.
– Но это же естественно, – сказала Эйла. – Он и есть человек.
– Нет. Только мы так считаем, и далеко не все мамутои согласны с нами. Они и сейчас не позволят признать его. Они по-прежнему считают, что он животное, – сказала Неззи.
– Ты хочешь сказать, что они не позволят похоронить его, считая, что он не может приобщиться к миру духов? Кто говорит, что он не может? – Глаза Эйлы яростно сверкнули.
– Очаг Мамонта, – сказала Неззи. – Они не позволят нам похоронить его.
– Но ведь я тоже дочь очага Мамонта. И я считаю, что это возможно! – решительно заявила Эйла.
– Это бесполезно. Наш Мамут пытался убедить их. Но согласие должно быть всеобщим, а согласны далеко не все, – сказала Неззи.
Ридаг с надеждой слушал их разговор, но сейчас его надежда начала угасать. Эйла заметила его помрачневшее лицо, его разочарование, и ее охватил такой страшный гнев, какого она еще никогда не испытывала.
– Нам не стоит добиваться согласия очага Мамонта. Им не дано права решать, кто принадлежит к человеческому роду, а кто – нет. Ридаг – человек. Уж если считать его и моего сына животными, то мы все относимся к их числу. Пусть Мамонтовый очаг останется при своих ритуалах. Ридаг не нуждается в них. Когда придет время, я сама сделаю все необходимое, проведу ритуал клана, так же как я сделала это для Креба, Мог-ура клана. Ридаг найдет путь в мир духов, и никакой Мамонтовый очаг не сможет помешать этому!
Неззи взглянула на мальчика. Теперь он выглядел более спокойным. Или, вернее, решила она, умиротворенным. Исчезли глубокие переживания, омрачавшие его лицо. Он коснулся руки Эйлы.
– Я – не животное, – просигналил он.
Казалось, он хотел добавить еще что-то. Эйла выжидающе смотрела на него. Затем внезапно поняла, что не слышит больше никаких звуков, никаких попыток сделать еще один мучительный вдох. Боль больше не терзала его.
Боль осталась с живыми. Эйла взглянула на Джондалара. Он стоял рядом с ней все это время, и его лицо потемнело от горя, как и лица Эйлы и Неззи. Вдруг они, все трое, прижались друг к другу, пытаясь найти хоть какое-то утешение в этом мире.
Затем еще одно существо, подняв мохнатую морду, заявило о своем горе. Тихое поскуливание, доносившееся от подножия лежанки Ридага, сменилось жалобным повизгиванием, которое постепенно усилилось и окрепло, превратившись в настоящий протяжный вой, впервые вырвавшийся из груди молодого волка. Когда его дыхание иссякло, он опять набрал в грудь воздуха и снова возвестил о своей утрате звучной, жутковатой, душераздирающей мелодией, испокон веков называемой волчьей песней. Собравшиеся перед входом в палатку люди не осмеливались войти внутрь. Даже те трое, что, охваченные общим горем, обнявшись, стояли у лежанки мальчика, потрясенно слушали этот звериный плач. Джондалар подумал, что ни человек, ни животное – никто не мог бы исполнить более трогательную и внушающую благоговейный трепет песню.
Горькие рыдания не помогли Эйле избавиться от безутешного горя, но немного облегчили ей душу, и сейчас она неподвижно сидела возле этого худенького безжизненного тела, и тихие слезы медленно стекали по ее щекам. Ее отрешенный взгляд был устремлен в пространство, и она молча вспоминала свою жизнь в клане, своего сына и свою первую встречу с Ридагом. Он значил для нее не меньше, чем Дарк, и в определенном смысле даже заменил ей сына. Несмотря на то что Бруд отнял у нее ребенка, благодаря Ридагу у нее появилась возможность кое-что узнать о своем сыне. Глядя на Ридага, Эйла могла представить себе, как растет и взрослеет Дарк, как он выглядит и о чем думает. Улыбаясь его добродушным шуткам или радуясь его сообразительности и восприимчивости, она представляла себе, что Дарк растет таким же умным и понятливым. Но теперь Ридаг ушел, и прервалась та тонкая ниточка, которая связывала ее с Дарком. Она горевала о них обоих.
Горе Неззи было ничуть не меньше, но она была обязана думать также и о живых. Расстроенная и смущенная Руги ерзала на ее коленях, не понимая, почему напарник ее игр, ее приятель и брат, не может больше играть с ней и даже не разговаривает с ней на языке знаков. Дануг, вытянувшись во весь рост, лежал на постели и тихо плакал, зарывшись лицом в меховое покрывало. А кому-то надо было пойти и сообщить обо всем Лэти.
– Эйла?.. Эйла, – сказала Неззи, нарушая наконец тягостное молчание, – что мы должны сделать, чтобы похоронить его по обряду клана? Нам ведь надо как-то подготовить его.
Эйла не сразу поняла, что кто-то обращается к ней. Попытавшись сосредоточиться, она взглянула на Неззи.
– Что ты сказала?
– Мы должны подготовить его к Погребальному ритуалу. Что надо делать? Я ничего не знаю об обрядах клана.
«Да, никто из племени мамутои не подозревал о существовании такого обряда, – подумала Эйла. – Особенно Мамонтовый очаг. Только я могу провести его». Вспоминая те похороны, которые ей довелось увидеть, она размышляла о том, как следует подготовить Ридага. Поскольку он будет похоронен по обряду клана, то его сначала надо принять в клан. Для этого надо провести соответствующий ритуал, присвоив ему имя и вручив амулет с кусочком красной охры. Внезапно Эйла вскочила и выбежала из палатки.
Джондалар последовал за ней:
– Куда ты собралась?
– Если Ридаг должен пройти обряд клана, то я должна сделать для него амулет, – сказала она.
С явно сердитым видом Эйла решительно шла по летнему лагерю и, даже не взглянув в сторону очага Мамонта, направилась прямо в кремневую мастерскую. Джондалар едва поспевал за ней. Он догадывался о том, что она задумала. Она попросила кремневый желвак, в чем, естественно, никто не смог отказать ей. Затем Эйла окинула взглядом валявшиеся на земле отщепы и, найдя некое подобие отбойника, расчистила себе место для работы.
Когда она начала предварительную обработку желвака по методу клана, все мастера мамутои сразу поняли, что она собирается делать. Они столпились вокруг и с интересом наблюдали за ее действиями, не осмеливаясь, однако, подойти слишком близко. Никому не хотелось разгневать ее еще больше, но трудно было отказаться от такой редкой возможности. Джондалар уже пытался однажды объяснить им методы обработки мастеров клана, после того как все узнали о прошлом Эйлы, но его приемы все же были другими. Он не привык работать таким способом. Даже когда ему удалось сделать орудие клана, мамутои подумали, что он просто показал свое мастерство, а не какой-то необычный процесс обработки.
Эйла решила, что нужны два разных орудия – острый нож и длинное шильце, которыми она сможет сделать амулет, вернувшись на Рогожную стоянку. Ей удалось изготовить вполне пригодный к использованию нож, хотя она была так сердита и расстроена, что ее руки немного дрожали. Затем, взявшись за более трудную задачу, она попыталась выточить длинное острие, но сломала заготовку. Эйла вдруг заметила, что за ней наблюдает множество людей, и это заставило ее еще больше нервничать. Осознав, что мастера мамутои хотят оценить методы клана, она расстроилась, понимая, что не сможет хорошо показать, как изготавливают орудия мастера клана, и еще больше расстроилась из-за того, что ей вообще приходится думать об этом. Вторая попытка также оказалась неудачной. От огорчения слезы брызнули у нее из глаз, и она сердито смахнула их. Неожиданно Джондалар опустился перед ней на колени.
– Ты пытаешься сделать такое шильце? – спросил он, протягивая ей острое орудие, которое она изготовила специально для проведения ритуала на Празднике Весны.
– Это же орудие клана! Откуда оно у тебя?.. По-моему, я сама его сделала! – сказала она.
– Я знаю. В тот день я вернулся и нашел его. Я надеялся, что ты не будешь возражать, если я возьму его.
Она была удивлена, озадачена и даже обрадована.
– Нет, конечно, я не против… Я даже рада, но зачем оно тебе?
– Чтобы получше изучить его, – уклончиво ответил он.
Ему не хотелось признаваться в том, что он хотел сохранить это орудие в память о ней, не хотел говорить, что он собирался уйти без нее. Он уже понял, что не может уйти без нее.
Взяв орудия, она вернулась на Рогожную стоянку и попросила у Неззи кусочек мягкой кожи. Вручив ей требуемый материал, Неззи понаблюдала за тем, как быстро Эйла соорудила простой кожаный мешочек, присборенный с помощью шнурка.
– Эти орудия выглядят немного грубее наших, но, похоже, они очень удобные, и ты ловко работаешь ими, – заметила Неззи. – Для чего ты сделала этот мешочек?
– Для амулета Ридага, я уже делала такой же для Праздника Весны. В него надо положить кусочек красной охры и провести ритуал Присвоения имени, как это обычно делают в клане. Кроме того, у Ридага должен быть тотем, который будет охранять его на пути в мир духов. – Она умолкла ненадолго, задумчиво наморщив лоб. – Я не знаю, как Креб определял тотем человека, но его выбор всегда был правильным… Возможно, я могу поделиться с Ридагом моим тотемом. Пещерный Лев – очень могущественный тотем, порой с ним трудно жить, но Ридаг прошел много испытаний, и его, очевидно, должен был охранять очень сильный тотем.
– Я могу как-то помочь тебе? Может быть, его надо подготовить? Обмыть или переодеть? – спросила Неззи.
– Да, я тоже хотела бы помочь, – сказала Лэти. Она вошла в палатку вместе с Тули.
– И я тоже, – добавил Мамут.
Оглянувшись вокруг, Эйла обнаружила, что почти вся Львиная стоянка с готовностью смотрит на нее, ожидая распоряжений. Не хватало только охотников. Ее переполняли самые теплые и сердечные чувства к этим людям, принявшим этого странного осиротевшего ребенка и полюбившим его, как своих детей, но она также испытывала и справедливый гнев по отношению к членам Мамонтового очага, которые не позволяли даже похоронить его по человеческому обряду.
– Хорошо, во-первых, надо растереть красную охру в порошок, как делает Диги для окраски кожи, и потом смешать его с разогретым жиром, чтобы получилась мазь. Этой мазью надо будет натереть его. При этом следует использовать жир пещерного медведя, поскольку мы хотим совершить погребальный обряд по традициям клана. Великий Пещерный Медведь считается священным в клане.
– Но у нас нет жира пещерного медведя, – сказал Торнек.
– В наших местах не так уж много пещерных медведей, – добавил Манув.
– Эйла, может быть, мы можем использовать мамонтовый жир? – предложил Мамут. – Ведь Ридаг принадлежал не только к клану. Он был ребенком смешанных духов. Отчасти мы можем считать его мамутои, мамонт у нас считается священным.
– Да, я думаю, мы можем использовать этот жир. Ридаг также принадлежал и к племени мамутои. Нам не следует забывать об этом.
– А как мы должны одеть его, Эйла? – спросила Неззи. – Он даже не успел поносить те новые наряды, что я сшила для него в этом году.
Эйла задумчиво нахмурилась, а потом согласно кивнула:
– Почему бы и нет? После того как мы натрем его священной мазью, как это принято в клане, можем нарядить его в лучшие одежды по традициям мамутои. Да, мне кажется, это хорошая идея, Неззи.
– Никогда бы не подумал, что они также считают красную охру священной и используют ее во время похорон, – заметил Фребек.
– А я вообще не думала, что они хоронят своих мертвецов, – добавила Крози.
– Очевидно, Мамонтовый очаг тоже не догадывается об этом, – заметила Тули. – Похоже, их ждет большой сюрприз.
Эйла попросила у Диги одну из деревянных чашек, сделанных в стиле клана, чтобы смешать в ней порошок охры с мамонтовым жиром для получения мази. Но натирать тело мальчика и наряжать его было поручено трем старейшим женщинам Львиной стоянки – Неззи, Крози и Тули. Эйла запасла для будущей церемонии небольшое количество этой маслянистой красной пасты и положила кусочек красной железной руды в приготовленный ею мешочек.
– А на что мы положим его? – спросила Неззи. – Эйла, его надо завернуть в покрывало?
– Зачем, что-то я не пойму, какой в этом смысл? – сказала Эйла.
– Мы обычно используем для выноса тела какие-то шкуры или мех, в общем, что-то типа покрывала, в которое его закутывают, перед тем как положить в могилу.
Эйла поняла, что это – часть Погребального ритуала мамутои, но традиции клана уже и так были во многом нарушены, учитывая нарядную одежду и многочисленные украшения Ридага. Три женщины ожидали ее решения. Она оглянулась на Тули и вновь посмотрела на Неззи. Что ж, возможно, Неззи права. Его ведь надо будет на чем-то вынести, нужно приготовить какую-то подстилку или покрывало. Затем она взглянула на Крози.
Вдруг она вспомнила об одной давно не используемой ею вещи – накидке Дарка. В эту накидку она укладывала своего сына, когда носила его с собой в младенческом возрасте, и за нее он держался, когда подрос и начал учиться ходить. Это была единственная вещь, которую она взяла из клана просто на память, а не в связи с насущной необходимостью. Однако как часто накидка спасала Эйлу от тоски и одиночества, напоминая холодными и жуткими ночами о том единственном домашнем очаге, который помнила, и о тех людях, которых любила. Как часто по ночам она прижимала к себе эту накидку. Плакала, уткнувшись в нее, или укачивала ее, вспоминая Дарка. Это была единственная вещь, связывавшая ее с сыном, и Эйла с трудом могла представить, что сможет отказаться от нее. Но неужели она собирается носить ее с собой всю оставшуюся жизнь?
Вновь перехватив взгляд Крози, Эйла вспомнила белый плащ, тот плащ, что Крози когда-то сделала для своего сына. Она тоже носила его с собой долгие годы как самую дорогую вещь. Но в итоге она отказалась от него ради доброго дела, чтобы этот плащ помог защитить Удальца. Конечно, Эйле было жаль расставаться с накидкой Дарка, но, возможно, она гораздо нужнее Ридагу, возможно, эта сделанная в клане вещь защитит его на пути в мир духов? Крози в конце концов рассталась с этим напоминанием об умершем сыне. Может, и ей пришло время перестать печалиться о Дарке и вспоминать о нем с радостью, сознавая, что он живет среди родных и близких ему людей.
– Я знаю, во что мы завернем его, – сказала наконец Эйла.
Подойдя к своему спальному месту, она вытащила из стопки вещей сложенный кусок кожи и встряхнула его. Она закрыла глаза и ненадолго погрузилась в воспоминания, последний раз прижимая к щеке эту мягкую и эластичную старую кожу, служившую накидкой ее сыну. Затем Эйла вернулась к женщинам и протянула ее Неззи.
– Вы можете использовать это в качестве покрывала, – сказала она. – Это накидка клана. Когда-то она принадлежала моему сыну. А теперь будет защищать Ридага в мире духов. А еще я хочу сказать, что благодарна тебе, Крози, – добавила Эйла.
– За что это ты благодаришь меня?
– За все, что ты сделала для меня, и за то, что благодаря тебе я поняла, что все матери должны в свое время чем-то жертвовать.
Старуха пробормотала что-то невнятное, пытаясь выглядеть суровой, но ее заблестевшие от слез глаза говорили, что она очень тронута. Неззи взяла у Эйлы накидку и накрыла ею Ридага.
Приготовления были закончены уже в сумерках. Эйла хотела провести несложную предварительную церемонию внутри палатки, но Неззи попросила ее подождать до утра и провести ритуалы по всем правилам, чтобы весь Летний сход видел, что Ридага хоронят как человека. Кроме того, возможно, к утру вернутся остальные охотники. Будет жаль, если Талут и Ранек не успеют на похороны Ридага, но они не могли ждать слишком долго.
На следующее утро, ближе к полудню, тело мальчика вынесли из палатки и положили на расстеленную на земле накидку. Вокруг уже собралось много людей с разных стоянок, а остальные постепенно подходили к месту церемонии. Весть о том, что Эйла собирается хоронить Ридага по обряду плоскоголовых, уже облетела летний лагерь, и все мамутои с интересом ждали этого события. Захватив с собой чашку с красной мазью из охры и амулет, Эйла уже собиралась начать ритуал Призывания духов, с которого Креб обычно начинал все священные обряды, но все вдруг взволнованно зашумели. К большому облегчению Неззи, охотники подоспели вовремя, и, кроме того, они умудрились дотащить до лагеря все мамонтовое мясо. Установив очередность, они, сменяя друг друга, тащили волокуши и даже слегка усовершенствовали их, в результате чего получились своеобразные сани, которые было гораздо легче везти по земле.
Талуту и Ранеку сообщили о случившемся, и церемония была отложена, для того чтобы убрать на хранение охотничьи трофеи, однако никто не возражал против ее скорого возобновления. Смерть ребенка смешанных духов поставила весь Летний сход в затруднительное положение, заставив всех мамутои задуматься о своем отношении к плоскоголовым. Многие называли его выродком или животным, но животных никогда не хоронили, их мясо укладывали на хранение и употребляли в пищу. Обычно хоронили только людей, и все были согласны с тем, что умерших надо как можно скорее предать земле. Хотя мамутои отказывались признавать принадлежность Ридага к человеческому роду, они отлично знали, что, в сущности, он не был животным. Считалось естественным почитать дух оленя, или бизона, или мамонта, но никто не почитал дух плоскоголовых, и никто не собирался укладывать тело Ридага рядом с мамонтовыми тушами. Те, кто называл его уродцем или выродком, безусловно, осознавали его сходство с человеком, однако многие упорно продолжали умалять значение этого сходства и даже отрицать его. Тем не менее они были рады, что Эйла и Львиная стоянка разрешили эту сложную ситуацию, решив похоронить Ридага по обычаям клана.
Поднимаясь на небольшой холм, чтобы продолжить церемонию, Эйла пыталась вспомнить все движения, которыми Креб сопровождал эту часть обряда. Она не знала точного истолкования всех этих знаков и жестов – этому учили только мог-уров, – но знала их общий смысл и содержание и по ходу дела давала необходимые пояснения, сознавая, что в этом могут быть заинтересованы как обитатели Львиной стоянки, так и остальные мамутои, собравшиеся на похороны.
– Сейчас я исполнила ритуал Призывания духов священных животных, – сказала она, – Великого Пещерного Медведя, Пещерного Льва, Мамонта и всех остальных, а кроме того, я призвала сюда древнейшие духи Ветра, Тумана и Дождя.
– Затем она взяла маленькую чашу.
– Сейчас я проведу обряд наречения и приема в члены клана.
Зачерпнув пальцем красную мазь, Эйла провела вертикальную черту посредине лба, от линии волос к носу. Затем она выпрямилась и, сопровождая свои слова соответствующими жестами, сказала:
– Этот мальчик наречен Ридагом.
Ее действия производили удивительное впечатление: торжественный тон, странные и выразительные движения, которые она делала, стараясь в точности воспроизвести обрядные позы и жесты клана, и даже ее необычный выговор – все это держало людей в напряжении и завораживало их. Рассказ о том, как она провела ритуал Зова мамонтов, стоя на ледяном утесе, быстро распространился среди мамутои. Никто не сомневался, что эта дочь очага Мамонта имеет полное право проводить эту или любую другую церемонию, несмотря на то что ее лицо не было раскрашено татуировками, как у других мамутов.
– Теперь он получил имя по обряду клана, – объяснила Эйла, – но ему также необходим тотем, который поможет ему найти дорогу в мир духов. Я не знаю его тотема, поэтому поделюсь с ним моим тотемом, духом Великого Пещерного Льва. Это очень сильный и могущественный тотем, но он достоин его.
Эйла обнажила худенькую правую ногу Ридага и, зачерпнув красной мази, провела на его бедре четыре параллельные линии. Поднявшись с колен, она торжественно сказала:
– Дух Пещерного Льва, этот мальчик, Ридаг, передается под твою защиту.
– Эти слова она также сопровождала жестами клана. Затем она плавным движением надела на шею мальчика висевший на круговом шнурке амулет.
– Теперь Ридаг принят в клан, – сказала Эйла, горячо надеясь, что это действительно так.
Эйла заранее выбрала место для могилы Ридага в стороне от лагеря, и Волчья стоянка удовлетворила просьбу Львиной стоянки, разрешив похоронить его там. Неззи завернула маленькое закоченевшее тело в накидку Дарка, и Талут поднял мальчика и отнес к месту захоронения. Опуская сына своего очага в неглубокую могилу, он плакал от горя и не стыдился своих слез.
Члены Львиной стоянки стояли вокруг этой узкой впадинки, лишь слегка заглубленной в землю, и смотрели, как в могилу укладывают ряд традиционных вещей. Неззи принесла чашу с едой и поставила ее в изголовье. Лэти добавила его любимый костяной свисток. Трони принесла нить погремушек, которую он сделал из оленьих позвонков прошедшей зимой на Львиной стоянке для развлечения малышей. Он очень любил играть с детьми и относился к этому занятию с большой серьезностью, поскольку это было одно из немногих полезных дел, которые были ему по силам. Неожиданно к могиле подбежала Руги и бросила в нее свою любимую куклу.
По сигналу Эйлы все обитатели Львиной стоянки взяли по камню и положили их на завернутую в накидку фигуру – это было началом его погребальной пирамиды. И только после этого Эйла начала проводить погребальный обряд. На сей раз она не стала ничего объяснять, считая, что его назначение и так достаточно понятно. Воспроизводя движения, которые делал Креб перед могилой Изы и которые она уже однажды повторила перед могилой Креба, обнаружив его после землетрясения в обвалившейся пещере, Эйла исполняла некий ритуальный танец, и каждая его поза имела особый смысл. Никто из присутствующих никогда не видел более красивого погребального ритуала и даже не догадывался, в какую седую древность уходят его истоки.
Эйла не стала упрощать образный знаковый язык теми разговорными словами, что выучила на Львиной стоянке. Сейчас она говорила только на том сложном и богатом языке клана, в котором каждое движение, жест и поза передавали малейшие нюансы смысла. Естественно, даже сама Эйла не знала значения многих ритуальных поз – к этим знаниям приобщались только посвященные мог-уры, – однако среди них было и много знакомых понятий, часть из которых была также известна и обитателям Львиной стоянки. Они могли понять сущность ее молчаливого разговора с духами, сознавая, что этот ритуал помогает человеку найти путь в иной мир. Всем остальным мамутои казалось, что Эйла просто исполняет некий утонченный, но очень выразительный танец, включающий множество удивительных поз, жестов и движений. Ее молчаливый, грациозный ритуал пробудил в них чувства любви и утраты, печали и надежды, связанные с таинственным потусторонним миром.
Джондалар был совершенно потрясен. Как и все обитатели Львиной стоянки, он даже не пытался сдержать слезы. Глядя на ее красивый танец, он вспомнил те времена, когда жил в ее долине, – казалось, что с тех пор прошла целая вечность, – и когда она однажды пыталась рассказать ему о чем-то с помощью таких же изящных движений. Тогда он не знал, что это был язык клана, но чувствовал, что ее выразительные жесты имеют некий скрытый смысл. И теперь, зная гораздо больше, он удивлялся тому, сколь многое ему еще неведомо, и восхищался красотой движений Эйлы.
Он помнил их первую встречу, когда Эйла, следуя традициям клана, сидела перед ним на земле, скрестив ноги и покорно опустив голову, ожидая, когда он коснется ее плеча. Даже когда она научилась говорить, то все равно иногда садилась в такую позу. Это всегда смущало его, особенно после того, как он узнал о языке клана, правда, она объяснила ему, что пользуется им потому, что ей не хватает слов. Джондалар невольно улыбнулся. С трудом верилось, что когда-то она не умела говорить. Сейчас она свободно владеет двумя языками: зеландонии и мамутои – а вернее, тремя, если учесть язык клана. Кроме того, ей удалось выучить много слов языка сангайи за то короткое время, что Львиная стоянка гостила у них.
Наблюдая за тем, как она исполняет ритуал клана, Джондалар, охваченный воспоминаниями об их уединенной жизни в долине, о временах их безмятежной любви, осознавал, что только Эйла могла бы сделать его жизнь счастливой. Однако поблизости от нее стоял Ранек, не менее очарованный, чем сам Джондалар. Этот темнокожий мужчина невольно попадался ему на глаза каждый раз, когда он смотрел на Эйлу.
Внезапно все собравшиеся у могилы удивленно повернули головы, услышав звуки ритуального барабанного боя. Марут, барабанщик, сходил в Дом музыки и вернулся обратно со своим мамонтовым барабаном. Похороны мамутои обычно проходили под музыкальное сопровождение, но эти звуки резко отличались от традиционных мелодий мамутои. Марут исполнял ту особую аритмичную и на редкость захватывающую музыку клана, которой его научила Эйла. Затем бородатый музыкант Манен начал наигрывать на флейте ту мелодию, что насвистывала Эйла. Эта музыка каким-то невероятным образом сочеталась с движениями ритуала, исполняемого этой женщиной, и сам танец казался таким же утонченным и ускользающим, как этот музыкальный ритм.
Эйла уже почти закончила ритуал, но решила повторить его, поскольку они продолжали играть мелодию клана. На сей раз музыканты уже начали импровизировать. Благодаря их опыту и мастерству простая мелодия клана приобрела новое звучание, и эта вариация уже соединяла в себе музыкальные традиции клана и мамутои. «Именно такая музыка и должна звучать на похоронах мальчика смешанных духов», – подумала Эйла. Повторяя вместе с музыкантами этот Погребальный ритуал, Эйла неожиданно обнаружила, что по щекам ее текут слезы. Она не знала, давно ли плачет, но заметила, что расчувствовалась не только она. У многих мамутои глаза были на мокром месте, не говоря уже об обитателях Львиной стоянки.
Когда она завершала последнюю, третью вариацию, густое черное облако, двигавшееся с юго-востока, начало закрывать солнце. Это был сезон гроз, и некоторые люди уже тревожно оглядывались в поисках укрытия. Однако вместо ожидаемого дождя с неба вдруг посыпалась легкая серая пыль, поначалу почти незаметная. Но вскоре ветер принес множество крупных хлопьев вулканического пепла, зародившегося в далеких горах.
Эйла стояла возле погребальной пирамиды Ридага, чувствуя, как оседают эти легкие пепельные перья, покрывая ее волосы, плечи и руки, прилипая ко лбу и даже ресницам и придавая ей облик однотонного бежевато-серого изваяния. Этот легкий пепел окутывал все вокруг: камни пирамиды, траву, даже пыльную тропинку. Деревья и кусты приняли одинаковый оттенок. Однотонными стали и люди, стоявшие возле могилы, и Эйле вдруг показалось, что они совершенно неотличимы друг от друга. Все различия стирались перед лицом таких могущественных и священных сил, как землетрясение и смерть.