Елизавету Павловну торжественно похоронили на университетском кладбище в могиле профессора, как родственницу.
5.
Я пропустил целый кусок моего повествования о моей встрече с Дебилом во время фестиваля. В то время мы находились рядом, но мои ожидания оказались напрасны, в суете не оказалось времени для общения. Но я мог рассудить и иначе, ведь в течении фестиваля чувство, грызшее меня, растворилось. И лишь после отъезда Дебила новая волна ожидания поглотила меня вновь.
На окне стояла хрустальная ваза, в которой досыхали гвоздики. Их я купил с целью положить на могилу Елизаветы Павловны, но во время фестиваля совсем забыл про них. Теперь же они вновь открыли передо мной страницу жизни, увы, только страницу воспоминаний, страницу тоски по безвозвратному.
В квартиру профессора поселили молодую аспирантку, которая приходилась двоюродной племянницей Елизавете Павловне. С аспиранткой я не общался, лишь изредка мы встречались на лестнице, когда она выводила огромного дога на прогулку. В это время я обычно возвращался с вечерней пробежки, я стал бегать трусцой. Мы молча проходили мимо друг друга, не проявляя никаких признаков внимания. Именно таким было наше минимальное общение, к большему никто и не стремился.
Во время вечерних пробежек я забывался, и после них возбужденный я еще некоторое время не возвращался к постоянному чувству. И все же перед сном, когда сознание обострялось, я вновь и вновь предовался ожиданию, порой это стало доставлять необъяснимое удовольствие.
- 91
6.
Дебил вновь уехал в Сибирь. Был уже вечер. Он звонил с Ленинградского вокзала. Я обрадовался и предложил ему приехать. Но, оказалось, что через два часа он пересаживается на другой поезд и уезжает в Сибирь.
Я приехал на вокзал.
Мы беседовали. Но я ощущал лишь одно: через минуту он сядет в поезд и уедет. Это было ожидание неизбежного.
Поезд растворился во мраке.
Прошло время. Я сидел в кресле, в том самом профессорском, подаренном мне Елизаветой Павловной в честь какого-то праздника, за несколько дней до ее смерти. Дебила с тех пор никто не видел, никто ничего не слышал, писем от него не приходило.
В подъезде покрасили стены в ядовито-зеленый цвет. Уже неделю стоял едкий запах нитрокраски. У соседского дога была аллергия на нитрокраску, в связи с чем за стеной я долго слышал агонизирующие чихания. Пес сдох, но о судьбе его трупа я абсолютно ничего не знал. Как-то днем, выходя из квартиры, я увидел мою молодую соседку, она пыталась открыть старинный замок, но тот не поддавался. Я стоял сзади и молча смотрел на ее хрупкую, изящную фигуру, затянувшаяся пауза было вынудила меня предложить помощь, но замок передернулся и дверь открылась. На мгновение наши взгляды пересеклись, и ее лицо исчезло за нерешительно закрытой дверью. Я вдруг ясно осознал, что если бы у Дебила была сестра, то она могла быть такой, только такое лицо отвечало моим фантазиям по поводу его возможной сестры.
Кресло стояло на кухне. Над ним ярко светила лампа без абажура. Газовая плита без огня издавала ровное шипение. Я любил писать, сидя на кухне. И в те минуты мне казалось, что я пишу, но я всегда лишь записывал все эти буквы и слова, которые читатель несомненно где-то уже читал (например, у графа
- 92
Толстого). Я погасил свет.
Завтра будет солнечный день, и я подумал, что писать в темноте довольно сложно. Но в любой темноте существовал свет, и вскоре глаза привыкали. Я писал о том, как меня пожирало ожидание. Я писал о том, что не могу писать ни о чем другом, как не могу и думать ни о чем другом, кроме как об ожидании. Это были не мысли, это невозможно было назвать даже мыслями. Это было состояние, ничем не выражавшееся, которое никак нельзя было обозначить. Шипение плиты возбуждало меня. Я ясно осознавал, что пишу ни о чем, но писать ни о чем доставляло необъяснимое удовольствие.
Знал ли я, что Дебил в это время стоял около входной двери и протягивал руку к звонку? Или это была молодая соседка, пришедшая с просьбой починить либо утюг, либо молнию на платье? Я ничего не знал. Но о том, что всем ожиданиям приходит конец, я догадывался.
- 93
Георгий Литичевский
ЗАМЕТКИ О НЕДЕЛЕ ФРАНЦУЗСКОГО КИНО
CINEMA FRANCAIS. CINEMA D`AUTEURS.
Moscou, 8-14 fevrier 1988.
Вот и пиши после этого в СФ. Сами говорят, что можно пороть всякую всячину и тут же публикуют Сокурова с его устрашающими наставлениями к профессиональной кинокритике. После такого, рука как-то не поворачивается писать о том, как я люблю французский язык или еще что-нибудь в этом роде.
Сокуров говорит, что киноведческий текст должен быть философией, и категории его должны быть эстетические, в духе писаний Эйзенштейна и Пудовкина. Но я то их не читал и вообще, кстати, пишу не потому, что что-то читал; а потому что случилось так, что из всех друзей СФ только я удосужился посмотреть если не все, то большую часть фильмов с французской недели, которые крутили в "Киноцентре". Но все-таки как не внять призывам к феноменологизации кино, к тому чтобы увидеть в кино не литературу, не театр, не что-нибудь еще, но само его - кино. Однако ж попробуй увидь! Ведь кино - искусство, а значит - от других видов искусств не отделимо. Как может не быть кино литературой, если вначале было слово, и если язык дом бытия? Как может не быть кино театром, если театр - родина всех искусств - фонетических и визуальных? Другое дело, что кино хочет вырваться из порочного круга, отмежеваться от круговой поруки артистических сородичей. И хороши же родственнички! Театр - самое древнее и одновременно самое неинтересное искусство, по крайней мере в современных крупных развитых странах. Литература истончилась до готовой рассыпаться словестной паутины. Живопись не прекращает заниматься эксгибиционизмом, выставляя напоказ все новые и новые стадии разложения своего тела, давно превратившегося в труп... Но, что я вижу, заглядывая под обложку СФ - само кино готово захлеб
- 94
нуться в своем собственном жировоске! (См. статью Г.Алейникова в СФ N 9/88).
Я еще ни слова не сказал о предмете этой статьи-обзора. Ну ничего, уже скоро. А пока, раз уж речь должна идти о Франции, вспомним французского автора Ролана Барта, писавшего об искусстве наиболее к кино близком с генеалогической точки зрения - о фотографии. Из "Светлой камеры" Барта, своего рода феноменологии фото, можно понять, что субстанцией фото является некий побеждающий время свет, подобный свету давно погасших звезд, но все еще наблюдаемому нами. В таком случае, если фото - это эманация остановившегося свето-времени, то кино - это эманация остановившегося света во всех его грубо-материальных превращениях. Если фото - это театр теней, культ мертвецов, сенс спиритизма, то кино несет в себе возвращение к еще более первоначальным испытаниям человечества. Кино - это охота, ненасытноискательный взгляд преследователя, неумолимый луч, высвечивающий свою жертву.
Кино и фото, овладев субстанцией свето-времени, бросили вызов всекодируемости, заявили свою претензию на подлинность, поднимающуюся над уровнем искусственности. Но в мире, сотворенном Словом - а наш мир именно таков, что в очередной раз доказано в век информатики - всякая субстанция превращается в код, все сущностное становится искусственным. Фотография, превратившись в картинку, стала одной из растопыренных лап громадного трупа изо. Кино тоже задыхается в предсмертном хрипе, сжигаемое собственными лучами - стрелами. Может быть какой-нибудь новый смертник (видео? голография??) предъявит свои претензии на жизнь вечную? Или Жизнь после смерти - это все, что нам предназначено? Вот в таком ключе пора, пожалуй, припомнить, что за фильмы были показаны в "Киноцентре".
Но перед этим надо вспомнить еще об одном аспекте кино: кинозрителю уготована не только участие в нестихающем галопе-погоне за киножертвой, не только роль фанатика-следопыта, вместе с воображаемым фонариком в руке загоняющего кинокозла отпущения, но и гарантия того, что он неизбежно будет постав
- 95
лен в неловкое положение невольного свидетеля интимных подробностей чужой жизни (Ср. Г.Алейников "Кино - образ жизни", СФ N 9/88). Так или иначе, сам невидимый из темноты, пристальным взглядом вуаера, он будет наблюдать, как кто-то в лучах проектора распаляется похотью и дрожит от наслаждения. Эротика - неотъемлимая часть кино и даже категория кинематографичности. Можно ли ее изобилием восполнить недостаток других качеств кино? Некоторые режиссеры, по-видимому, так и думают. Во всяком случае, почти во всех французских фильмах эротика налицо.
В фильме "Опасность в доме" ("Peril en la Demeure") режиссера Мишеля Девиля эротический элемент едва ли не на первом месте. Сцены ласк показаны не очень подробно, но правдоподобно и с повторениями. Довольно много голого тела, но только ради того, чтобы его показать, и поэтому его части не волнуют и не пугают. Сюжет у фильма любопытный: клубок из семейных драм, взаимных измен, наемных убийц, но все это порядком "литературно". Есть эротика и в фильме Мориса Пиала "A Nos Amours", но она еще более скучна. Фильм держится на театральных сценах семейных скандалов с драками: мать и сын поучают дочь и сестру оплеухами, как надо вести себя с мужчинами. Французское кино учит также тому, что эротика многолика. Во время просмотра фильма "Тереза" Алена Кавалье к чувству умиления перед силой духа католического подвижницы примешивается нетступное ощущение собственного вуаеризма и стыда оттого, что помимо собственной воли вынужден подглядывать в какую-то щелку за не предназначенной для постороннего взгляда жизнью невест Христа.
Вероятно, самым интересным с точки зрения эротики был фильм Бертрана Тавернье "Страсти по Беатрис", в котором натурально дают понюхать аромат средневековых половых отношений довольно широкого диапазона, включая кровосмесительные извращения, представленные сценой дефлорации отцом дочери. Зато другой фильм Тавернье "Autour De Minuit" почти начисто лишен эротики. Его главная тема - джаз. Музыка, звук - субстанция
- 96
противоположная свету, что-то совершенно не кинематографическое, но зато весь фильм проникнут вполне кинематографическим ощущением охоты, преследования - в данном случае, как и в рассказе Кортасара - друзьями, покровителями, поклонниками удивительного джазмена. А он от них все время убегает и прячется. В виде погони с ускорением выступает и фильм Аньес Варда "Без крова, вне закона", в котором по югу франции странствует хиппушка, гонимая совершенно документально представленными крестьянами и жителями маленьких городов, а также другими обывателями. Не то чтобы она вызывала во всех агрессию, но нигде не приживаясь, она попадает в конце концов в пристанище подобных ей добровольных скитальцев, где в результате драки случается пожар, все вещи у нее сгорают, и вот она замерзла в пустынном поле.
Нескончаемая погоня сначала за женой, потом за мужем фильм Филиппа Гареля "Свобода, ночь" ("Liberte la Nuit"). Все это в сочетании с достаточно эротичной темой любви старого террориста и юной, нервной колонистки из Алжира. Если к этому добавить, что из всей недели это было единственное произведение параллельного кино, то станет ясно, что оно более упорствовало в своем неприятии тезиса о смерти кино.
Совсем о другом говорили странные работы классиков "Новой волны" - Шаброля и Риветта. "Маски" Шаброля - это тоже охота. Сначала охотник - жуткий толстяклицемер-злодей (Ф.Нуаре), готовый всех загнать в багажник автомобиля, а автомобиль под пресс на свалке металлолома. Но почти чудесным образом из преследователя он превращается в жертву. И в тот самый момент, когда негодующие зрители готовы испытать облегчение от восстановленной справедливости, т.е. в конце фильма, он этим зрителям говорит: "Срать я на вас хотел." Эта сцена, да парочка шуток - вот все, что осталось от "новой волны".
"Поверженный амур" ("L`Amour Par Terre") Жака Риветта вообще не кино, а какой-то театр-театр. Все ходят по кругу, по какому-то бесконечному замку, вовлекаясь в какую-то даже самому ее автору до конца не понятную пьесу. Но интерьеры замка довольно имиджно расписаны. На то, что это фильм режиссера "новой волны", по меткому замечанию Г.Алейникова, указы
- 97
вало участие в фильме актера Ковакса.
В довершение всего "новая волна" представлена Ж.-Л.Годаром. Его фильм "Soigne Ta Droite" открытым текстом повествует о смерти кино. Преследователипоклонники-ценители гонятся за режиссером по земле и по воздуху. В результате он вываливается из самолета, пленки рассыпаются по земле и начинается торговля. Покупатель: 1000000$. Режиссер: 10$. Покупатель: 500000$... Куда уж дальше - само кино себя ни во что не ценит - цинизм мертвеца.
И однако это еще не конец: великолепный вариант жизни после смерти предлагает Лео Каракс своим фильмом-комиксом "Дурная кровь" (см. статью Б.Юхананова). Фильм на самом деле имеет к комиксам прямое отношение - об этом говорит даже то, что в титрах появляется известнейший комиксмен 80-х годов Гуго Прайт, правда не ясно, что он в этом фильме делает?
Еще какие-то фильмы были. Вообще-то, всех и не вспомнишь. Не все и видел. Говорят, был фильм про питекантропов. А мне вспоминается фильм "Тереза" о юной монахине, от которой остался дневник, написанный ею в монастыре. Ее причислили к лику святых. Фильм крайне простой и в этом смысле почти совершенен. Ожившая фотография к ХIХ веку. Чем еще должно быть кино? Не это ли самый удивительный фильм недели?
Борис Юхананов
ГИМН ЛЕО КАРАКСУ
...Тупик, тупик, тупик...
("...Слова, слова, слова..."