- Дядя-Федя, Федор Иванович, милый!
- Вот и Марийка! - прижал он к себе голову девушки. Он не знал, что еще сказать. - Вот и Марийка...
- Телеграмму дала б, - ласково укорила женщина. - Встретили б.
- Конечно, - подтвердил мужчина.
Девушка непринужденно мотнула головой.
- Вот еще! Телеграмму.
Возбужденная, она спешила объяснить сразу все.
- На этот раз я не надолго. Кончится война, и я возвращусь к экзаменам в университет.
- Да что там говорить, - неопределенно усмехнулась Полина Ильинична. - Раздевайся, Марийка. Будем завтракать. - Она направилась в кухню.
Мария и Федор Иванович вошли в комнату.
В раскрытые окна проникал шум начинавшегося утра, солнечного, жаркого.
Мария, присев на корточки, раскрыла чемодан.
- Дядя-Федя, Федор Иванович, жизнь как?.. - выбирая из чемодана вещи, певуче произнесла. Она выкладывала на диван, на стулья платья, белье, туфли, учебники, толстые тетради в коленкоровых переплетах. - К экзаменам буду готовиться, - кивнула на учебники.
- М-да, - кашлянул дядя-Федя, Федор Иванович.
- Придется много заниматься, - продолжала Мария. - Даже в кино ходить не буду, правда. Теперь на экзаменах здорово режут, особенно девчонок.
- М-да, - снова кашлянул дядя-Федя, Федор Иванович.
Полина Ильинична принесла завтрак.
- Ой, вкуснотища, тетенька Поля Ильинишна! Ой! - всплеснула Мария руками, увидев горячую яичницу на сковороде и подрумяненные гренки в тарелке. - У тебя всегда вкусно. И мама это говорила.
"Эх, Оксана, Оксана", - вздохнула Полина Ильинична.
- А папа как? - вопросительно посмотрела она на Марию. - Давно письма не было.
- А папу призвали. Разве не говорила? Сегодня утром ему в военкомат, сказал.
Завтракая, Мария рассказывала, рассказывала. Что в Москве спокойно. Что она, Мария, чуть-чуть не дотянула до аттестата с отличием. Что надеется поступить на истфак университета.
- Так-так... - постучал дядя-Федя, Федор Иванович, сухими пальцами по столу. - Мне пора. - Он вытер губы, положил салфетку, поднялся. - Приду поздно, Полина. Столько, столько дела...
Он надел шляпу, сунул в карман завернутые в бумагу бутерброды, пузырек с валериановыми каплями. Взял палку с костяным набалдашником. Поморщился, с трудом подавляя боль во всем теле, но тотчас спохватился, и страдальческие складки в уголках рта пропали так же быстро, как и появились. Он повел рукой: "ничего, ничего", говорил его жест. Полина Ильинична не отводила взгляда с его покрытого матовой желтизной лица. За стеклами очков не видно было выражения глаз, но устало поникшая голова, нетвердый шаг показывали, что чувствовал он себя плохо.
Хлопнула дверь. Дядя-Федя, Федор Иванович, ушел.
Полина Ильинична убрала посуду, накрыла стол нарядной скатертью, поставила хрустальную вазу с черешней.
- Ну, Марийка, отдыхай. Я на работу.
Тоже ушла.
Полина Ильинична давно работает провизором в аптеке на Подоле, а дядя-Федя, Федор Иванович, инженер, уже на пенсии, больной человек. Теперь с утра допоздна пропадает на своем заводе - там ремонтируют пулеметы, даже поврежденные пушки, подбитые танки ремонтируют, - сказала Марии Полина Ильинична.
Мария осталась одна и почувствовала себя неприкаянно. Раньше, в прошлые приезды, было как-то не так. Она не могла разобраться, чего именно не хватало или что было лишнее. Встретили ее, как всегда, радушно. И лето шумно раскинулось над городом. И в комнатах все стояло на прежних, привычных для нее местах, - шкаф с зеркальной дверцей, диван с чуть примятыми валиками, стол и небольшой письменный столик в углу, за которым иногда занималась, и стеллажи, тесно уставленные книгами, и скатерть и ваза те же. Словно вчера отсюда уехала и сегодня возвратилась. И все-таки... Конечно, война...
Представления о войне были у Марии смутные - никогда не видела она убитых, разве лишь в кино. Правда, Москва стала затемненной. По вечерам опускали на окна навешанные сверху темные одеяла или что-нибудь другое, и это заслоняло людей от замершего города, устрашающего неба, от мира, над которым нависла опасность. Но Москва была спокойной, собранной, строгой, этого нельзя было не заметить.
Пятиэтажный дом, в котором они с отцом жили, пустел с каждым днем. Реже раздавались голоса на лестнице, на лестничных площадках, в коридоре, подолгу стоял без движения лифт. Ушли на фронт токарь Павловский с сыном Аликом, тоже токарем, призвали в армию Митина, Егорова, Перштейна из седьмой квартиры, дворового заводилу Севку Шумакова, позавчера прощался бухгалтер Свиридов, вслед за ним покинули дом Родионов, Сережа Скрипниченко, Юзя Бакальчук, учитель Юзанов, Исидор Петрович. Вот и отец получил повестку.
Как быть с Марией? Не оставаться же в такое время ей, совсем еще девчушке, одной? Как быть с ней? - сокрушался, видела Мария, отец.
- Поедешь к тете, к дяде Федору Ивановичу поедешь, в Киев.
- В Киев? - удивленно взглянула Мария на отца.
- Да. А больше и некуда.
Больше и некуда, понимала Мария: единственные ее родственники - там.
- Но ведь Киев бомбили!.. Как же - туда?.. - все еще недоумевала она.
- И другие города бомбили. В первые часы войны. Ты знаешь. Читала в газете. Напали-то немцы неожиданно. А теперь попробуют пусть... Еще день-другой, их повернут лицом на запад. Так что в Киев - вполне безопасно, - рассудил отец.
С трудом посадил Марию в поезд - много людей, застигнутых войной вдалеке от дома, возвращались к себе.
И вот она здесь.
После Москвы, где родилась, выросла, Киев самый прекрасный город. И другие города - на Севере, на Юге, куда, случалось, надолго посылали отца-геолога и где ей доводилось бывать, - и другие города уютны, красивы. А милее Киева нет, не было! Мать - медицинская сестра - умерла в позапрошлом году весной. Полина Ильинична, у которой не было детей, не раз просила отца: "Отдай Марийку нам, нелегко же с ней при твоей кочевой жизни. Вырастим ее как надо. Отдай..." Отец отклонял эти просьбы. "Будет по-прежнему приезжать к вам на каникулы". И она приезжала. Нетерпеливо ожидал отец ее возвращения, и в нетерпении этом сказывались и опасения, и любовь к дочери, и ревность к "тете-дяде". Отец делал все, чтоб жизнь дочери протекала без лишних забот, как было при матери, потакал ее желаниям, даже прихотям. "Одна ты у меня, единственная, и я у тебя один, единственный".
Мария представила себе, как месяца через два отец приедет за ней и увезет домой, в Москву. К самым экзаменам. Похвалит, что не теряла времени и по всем предметам хорошо подготовилась. "Ах, папа!" Она уже видела его героем. На груди ордена, непременно ордена, сухая улыбка на скуластом обветренном лице. "Папа, миленький папа, где ты сейчас?!" Ничего плохого с ним, конечно, не случится. В этом была она уверена.
Солнце остановилось прямо против окна, и полуденный жар наполнял комнату. Тени уползли под шкаф, под диван, под книжные стеллажи, и потолок, стены, пол стали светлыми, будто прозрачными. Ожила ваза на столе - сверкнуло стекло, вспыхнули янтарные черешни, и показалось: подует в окно, и, живые, шевельнутся они, как на ветке. Жарко!.. Мария сомкнула шторы на окнах, в комнате наступил приятный полумрак, и тени снова залили все, и ваза с черешней потухла.
Мария взяла горсть черешен, стала есть. "Ладно, отдохну с дороги, завтра похожу по городу - целый год здесь не была! А там и за учебники", решила она. Направилась к дивану. Пока шла, раздумывала: нет, отдыхать не хочется. Ее властно потянула улица. Снова подошла к окну, раздвинула штору: ну и день! Отсюда, с Софиевской, недалеко до Владимирской горки, и до Днепра недалеко, а там и Труханов остров. Хорошо сейчас на теплом песке под солнцем! Сегодня она, так и быть, погуляет, сейчас вот выйдет, а завтра обязательно за дело. "Загляну к Лене... Как она, Ленка?.."
Мария надела легкое белое платье без рукавов, посмотрелась в зеркальную дверцу шкафа, закинула руки за голову, поправила косу. Мария осталась довольна собой. Снова зачем-то сдвинула шторы, положила в сумочку оставленный тетей Полиной Ильиничной ключ.
В город!
2
Мария повернула на соседнюю улицу, прошла немного, остановилась у подъезда. Здесь жила Лена, сверстница, с которой давно подружилась. Ей нравилась Лена, стройная, большеглазая, волосы ее весело, как витые стружки, спадали на плечи. Училась она так себе, и Мария, бывало, потешалась над нею. "Не успеваю готовить уроки, - объясняла Лена. - Люблю читать! Чертовщину всякую, а читаю..."