Немец неистово дергался, вырывался из рук Вано, что-то кричал, исступленно, потерянно.
- Пустиль... пустиль мих... Пустиль!..
- Потерпи. Потерпи, - успокаивал немца Пилипенко.
- А-ай! - вскрикнул Вано: немец изловчился и впился зубами в его руку.
- Чего? - насторожился Пилипенко.
Вано не ответил. Наотмашь ударил немца в скулу. Тот взвыл.
- Стрелять уже не можешь, так кусаться, да? - Еще размахнулся, еще удар.
- Смотри, не до смерти, - равнодушно произнес Пилипенко. - Может, немцам несем его... - Он стоял в нерешительности: так ли идут? Ни Семена, ни Саши не слышно. "Забредем немцам в лапы: берите вот своего гауптмана, выручили, донесли..." - Подождем, чи шо? Рассветет малость, разберемся, куда идти. По темну не сообразить. Да и волокти дерьмо это полегше будет.
Вано молчаливо согласился.
5
Немец стоял перед Андреем и Семеном по стойке "смирно", как принято в германской армии: ладони прижаты к телу так, что локти вывернуты наружу и узкая грудь его выпятилась вперед. Щуплый, с тупым сплюснутым носом, отчего тощее лицо немца казалось плоским, в измятом кителе с орлом, сжимающим в когтях свастику, над правым карманом, помертвелый, смотрел он вниз и, наверное, ничего не видел, кроме старого трухлявого пня и травы, ее мутил ветер.
- Кто вы? Какой части? И где расположена часть? - негромко, но требовательно спросил Андрей.
Немец вскинул голову, он продолжал стоять навытяжку, приставив ногу к ноге.
Андрей заметил, у того водянистые, навыкате глаза, светлые, бесцветные брови, белесые ресницы, рыхлые черты лица - ничто не запоминалось. Только кадык, выдававшийся острым горбиком, ходил вверх-вниз и ненадолго привлекал к себе внимание.
Немец молчал.
- Я жду. Вы поняли мой вопрос? Говорю, кажется, по-немецки?
Немец кивнул. Но продолжал молчать. Зубы стучали часто и дробно. Лицо его дергалось.
Семен не спускал с немца испытующего недружелюбного взгляда, и тот чувствовал на себе этот взгляд.
- Скажи ему, Андрей, что говорить придется, - злобился Семен. Нашел, гитлеровец, когда штучки выдрючивать.
- Отвечайте на вопросы! - резко произнес Андрей и сделал нетерпеливый жест. - Молчание вас не выручит. Не стройте из себя героя, герр. Героизм свойство людей благородных, так что бросьте... Будете говорить?
У немца задвигались скулы, видно, обдумывал, как быть.
После некоторого колебания, решившись, выговорил наконец:
- Да. Буду говорить.
- Повторяю: кто вы?
- Фриц... Фридрих... - Немец старался, чтоб вышло спокойно, но спокойно не получилось, слишком перепуган был. - Фридрих фон Швабинген. Гауптман. - И умолк. И снова опустил глаза.
- Дальше? Отвечайте, гауптман.
- Я офицер связи моторизованной дивизии "Рейх". Дивизия входит в состав Второй танковой группы Гудериана. Штаб - северо-восточней Пирятина.
Семен смотрел на Андрея, тот переводил, что говорил немец.
- Дальше? - Андрей - к немцу. - Куда вы направлялись?
Немец ответил.
- В штаб четвертой танковой дивизии этой же группы, - повторял за ним Андрей. Семен напряженно слушал. - А почему вы оказались в домике у шоссе? - спросил Андрей. - И что там размещалось? Теперь там, конечно, пусто, в домике этом?
Немец сказал. Андрей скосил глаза на Семена:
- Застрял, говорит, на ночь. Его это мотоцикл стоял у стены. А в домике дорожного мастера был штаб полевой жандармерии. Успели, выходит, и жандармерию подтянуть. Усач верно сказал, что жандармерия уже здесь. Снова обернулся к немцу: - Где продвигаются части немецкой армии?
- Везде.
- Точнее?
- Вы уже знаете: я всего офицер связи одной лишь дивизии, - говорил немец быстро и отрывисто. - Моя осведомленность ограничена. Но могу сказать вам то, что в дивизии известно всем: мы уже захватили Бахмач, Прилуки, Пирятин, Лубны. - Он рад был, что может ответить на интересующие советского офицера вопросы. - Как видите, вы окружены. На Киев с востока идет наша танковая группа и Первая танковая группа, которые уже соединились в районе Лохвицы. Посмотрите на карту, и вам станет ясно положение вещей. А еще добавьте Шестую полевую армию генерала Рейхенау, она движется со стороны Чернигова.
- А немцам известно, кто противостоит им здесь? - поинтересовался Андрей.
Немец пожал плечами: разумеется.
- Пятая, Двадцать первая, Двадцать шестая и ваша Тридцать седьмая армии, если не ошибаюсь, вы входите в эту армию. Но армий этих уже нет, они раздроблены на группы, на отряды и пробуют таким образом пробиться на восток. - Немец остановился на минуту, помолчал, потом, как бы не решаясь договорить, нехотя, добавил: - Скажу вам искренно и честно, - это бессмыслица...
Андрей смотрел теперь только на Семена. Семен не отводил глаз: все было ясно. Они в глубоком окружении. Дорог впереди много, и ни по одной из них нельзя идти - все пути отрезаны.
Андрея охватили гнев, и злость, и обида: что же, в самом деле, происходит? И убежденность, что положение будет исправлено, тоже стучалась в сердце - там, за линией фронта, где б она ни была, бьется сила народа, которая не раз сказывалась в истории России. Собственно, это и должен был он преподавать детям, если б стал учителем... Он сжал губы. Да, все пути отрезаны. Но рота пойдет дальше, говорил взгляд Андрея, говорили глаза Семена, она пойдет дальше, и все-таки выберется к своим.
Немец настороженно следил за выражением лица, за движениями Андрея, Семена, стараясь угадать, что решат эти русские офицеры. Он, кажется, сказал лишнее. Он хотел расположить их доверительностью, сочувствием, наконец, а вышло, получается, плохо для него, очень плохо. Тот, второй офицер, даже сердито махнул рукой...
Семен махнул рукой и пошел к бойцам, улегшимся на траве.
Немец напряженно ждал: чем все кончится? Плохо кончится.
Но вот Андрей повернул к нему лицо, похоже, спокойное, не злое.
- Послушайте, гауптман.
И голос спокойный, почувствовал немец. Надежда, что все, может быть, обойдется, вызвала у него подобострастную улыбку. Он весь подался навстречу Андрею.
Андрей как бы забыл о немце, забыл, что вот сейчас обратился к нему. Усталость сковала лицо Андрея, и только какая-то мысль делала сухие и блеклые глаза его живыми. Он думал, не может же все это быть концом такому вечному, как Родина, Россия, Советский Союз... Вечное - вечно. И его переполняло желание говорить об этом. Не для немца говорить, - для себя, облегчить душу. Пусть бойцы, очень утомленные, отдохнут еще немного: здесь, в глубине леса, можно недолго побыть в безопасности.
Луг, на котором ночью остановилась рота, оказался довольно большим. Бывают такие разрывы в лесу. Ночью этого не увидеть. Да ничего, Вано, Пилипенко, Петрусь Бульба, Саша и Шишарев в сторожевом охранении. "Ничего не случится, через полчаса тронемся".