Оказывается, летчик сбитого вчера немецкого самолета спасся и скрылся в лесу. Для меня это известие оказалось настоящим бедствием. Ребята смеялись над моей трусостью и кричали:
- Эй, Вовка, летчика-то поймал?
Я злился.
Я не считал себя трусом и всячески пытался показать свою храбрость. Лез без причины в драку, колотил малышей, которые смеялись надо мной, и терпеливо сносил за это щелчки от взрослых.
Но все было напрасно. Чем больше я злился, чем больше дрался, доказывая свою смелость, тем больше надо мной смеялись и называли трусом.
ГЛАВА 8
Наконец я устал отбиваться от насмешливых выкриков, перестал обращать на них внимание и скоро про мою трусость стали забывать.
Я по-прежнему спокойно ходил в школу.
Учителей не хватало. Некоторые уроки срывались, и мы занимались под руководством старосты класса или дежурного и, конечно, делали кто что хотел: кидались бумагой, рассказывали сказки, читали газеты или играли в жмурки.
Иногда такие уроки заменялись физкультурой. Но скоро физкультуру из школьного расписания вычеркнули и ввели военную подготовку. Учителем прислали высоченного, худощавого, раненного в руку офицера. Он привез с собой настоящий пулемет, автомат, несколько боевых винтовок и многое множество черных деревянных гранат.
Этому мы обрадовались. И правда - что физкультура? Бегай, прыгай развивайся. Мы и так развиваемся дома. Пилим дрова, носим воду, катаемся на коньках. А когда проспим, несемся на занятия так, что все внутренности в животе чуть не отрываются. Вот тебе и физкультура. А военное дело другое.
Но скоро мы и в военном деле разочаровались. Военрук, вместо того чтобы учить нас воевать, заставлял вертеться направо, налево, шагать и ползать на животе.
Такая война нам не особенно нравилась.
Но военрук Василий Петрович был все-таки хороший. Он понимал наши желания и много рассказывал нам не по уроку, а о настоящей войне, о настоящих фрицах и все успокаивал:
- Погодите, дойдем и мы до настоящего учения.
И мы терпеливо ждали.
А время шло. Наступили осенние холода. Газеты приносили с фронта тревожные вести.
Немцы подходили к Москве.
Город бомбили почти каждую ночь.
По большой Казанской дороге, проходившей недалеко от нас, беспрерывно двигались вереницы груженых машин.
По утрам часто можно было видеть, как по широким пустынным полям ветер, играя, гонит в кусты и овраги немецкие листовки.
"Красная армия разбита. Необходимо сдаваться", - писалось в них каждый раз одно и то же крупными жирными буквами. Озлобленные, мы, перегоняя ветер, с гиканьем носились по полям, собирали и сжигали на костре весь этот немецкий хлам.
В деревне появились новые люди - эвакуированные. Из колхоза неучащуюся молодежь и одиноких женщин посылали куда-то в другой район рыть противотанковые рвы.
Темными долгими вечерами деревня молчаливо тонула в холодной тишине, и ничто не нарушало ее печального спокойствия. Только осенний ветер, обшаривая пустые переулки, играл, забавлялся возле плетня, позабытой вертушкой пересчитывал в оврагах сухой трескучий бурьян и несмело стучался в черные окна притихших домов, тревожа и без того неспокойные мысли колхозников.
Мы с Витькой, выучив уроки, подолгу засиживались над картой.
Настроение у нас было бодрое. Фронт далеко, и мы были вполне уверены, что гитлеровцы до нас не дойдут.
Но когда в соседнем районе начали рыть противотанковые рвы, наша уверенность поколебалась. И однажды, провожая меня, выйдя на крыльцо, Витька проговорил:
- А что, Вовка, если немцы и правда придут сюда?
Вздрогнув, я посмотрел в окружавшую нас темноту и сказал:
- Нет, Витька, не придут.
- Ну, а если все-таки придут? Тогда что? - настаивал Витька.
- Тогда уедем куда-нибудь дальше, в Сибирь.
И, съежившись от резкого ветра, я хотел прыгнуть с крыльца и пуститься домой.
Витька схватил меня за рукав.
- Погоди, знаешь, Вовка, давай не будем уезжать. Давай партизанить. Подговорим остаться Люську, Кольку, Саньку Офонина, Синичкина и будем...
Я засмеялся. Чудной этот Витька. Вечно что-нибудь влезет ему в голову. Враг за тысячу километров, а он - партизанить.
- А чего ты хохочешь? - обиделся Витька. - Роют же рвы-то, значит, могут и прийти.
"Пожалуй, и правда", - подумал я, но промолчал.
А Витька продолжал говорить о том, как мы заберем у немцев сначала одну винтовку, потом две, три, потом пулемет, гранаты, лошадей, сабли.
Я оживился и, перегоняя Витьку, тоже начал обезоруживать врагов и громить их.
Скоро в нашем партизанском отряде были уже и пушки, и тачанки, и машины, и даже танки. И фашисты боялись нас как огня.
Вдруг на чердаке что-то грохнулось, забилось и заметалось. Мы испуганно шарахнулись в комнату. Остановились у порога, прислушались.
- Эх ты, - обрадованно спохватился Витька, - я и забыл. Это сова. Она не первый раз залетает.
Я облегченно вздохнул. Бояться нечего. Можно идти домой.
- Останься у нас, - предложил Витька, - ляжем на печи вместе. Давай.
- Давай, - охотно согласился я.
И через минуту мы уже лежали на печи под теплым старым шубняком.
На чердаке утихло. Сова, наверно, улетела. Мы не спали. Мы твердо решили: раз недалеко от нас роют окопы, надо и нам быть готовыми.
Лежали и рассуждали о том, где лучше всего можно спрятаться, если придут немцы.