Сквозь вой пурги я смутно слышал чьи-то голоса, но не верил в их действительность.
Я знал, что когда человек замерзает, ему всегда что-нибудь чудится.
"Вот и мне голоса чудятся", - лениво думал я.
Вдруг кто-то схватил меня за плечо и начал тормошить.
Я слабо повернулся, но никого не увидел.
- Живой, живой, - как будто издалека, глухо долетел до меня голос Витьки.
- Вовка, Вова, Вова!
"Это Люська", - пронеслось в моей голове. Я улыбнулся и окончательно потерял сознание.
Пришел в себя через несколько дней в кровати.
На голове у меня лежала мокрая повязка, в теле чувствовалась слабость. В висках мягкими молоточками стучала кровь. Я приоткрыл глаза.
В комнате стоял полумрак и было тихо-тихо. Возле меня сидела Люська. Она задумчиво смотрела в окно на улицу. Неожиданно скрипнули половицы, и к Люське неслышно, на цыпочках, подошла мать, шепнула:
- Спит?
Люська молча кивнула головой, осторожно взяла мою руку и положила в свою. Рука у нее была влажная, холодная и приятно щекотала мою горячую кожу.
Я поймал ее мизинец и легонько сжал его.
Люська повернулась ко мне, и мы встретились взглядами. На глазах у нее блеснули слезы. Она застыдилась их, вынула платок и тихо спросила:
- Тебе лучше?
Я улыбнулся и еще крепче сжал ее мизинец.
- Ох ты и бредил. Я даже боялась с тобой оставаться одна.
- А что, я кричал?
- Еще как. Вскочишь, глаза вытаращишь и кричишь: "Бей их, гадов, бей!" А то лежишь и разговариваешь...
Люська взглянула на дверь и умолкла, а потом наклонилась к моему уху и прошептала:
- С отцом. А иногда... со мной. А на Витьку ты не сердись.
- За что?
- А за то, что он не сказал тебе про извещение-то. Он не хотел тебя расстраивать, а сам переживал. Он ведь давно носил его в сумке, а сказать тебе не мог.
"Так вот почему Витька так заботливо относился ко мне", - подумал я и спросил:
- А как оно к нему попало?
Люська снова настороженно покосилась на дверь кухни, откуда доносилось покашливание матери, и чуть слышно начала рассказывать:
- Почтальон, тетя Маша, заболела и попросила Витьку сбегать вместо нее в сельсовет за почтой. В сельсовете Витька вместе с письмами получил извещение, прочитал его и решил никому о нем не говорить. Да не вытерпел и обо всем рассказал мне. Это в тот раз - в лесу под сосной. Мы думали, что так будет лучше, а получилось вон как. Когда ты убежал из школы, Витька хватился извещения и догадался. Прибежал ко мне и говорит: "Вовка извещение взял". Мы кое-как оделись - и следом за тобой. Мы знали, что ты собьешься с дороги, да и сами-то сбились, но это получилось к лучшему: мы все-таки нашли тебя. - Люська вздохнула. - А пурга-то какая была. Вон ты как нос-то обморозил.
Я надвинул на лицо одеяло, а сам тайком, одним глазом, смотрел на Люську и думал: "Какая она все-таки красивая".
А Люська, будто угадав мои мысли, вдруг спросила:
- Вов, а отчего ты на меня всегда сердился?
Я приоткрыл одеяло и нарочно угрюмо ответил:
- Ты на записку мне не ответила.
- Это потому, что ты за деревню на бревна не пришел.
Ничего не понимая, я приподнялся:
- На какие бревна?
- На такие. Я тебе в записке писала, чтобы ты в субботу, в ту, в которую меня хотел избить Санька, пришел за деревню на бревна, а ты мне написал, чтобы я написала тебе еще одну такую же записку. Зачем она тебе понадобилась, не знаю. А на бревна ты не пришел. Я тебя там почти всю ночь ждала - так и не дождалась, обиделась и не стала больше писать.
Люська взглянула на меня с упреком.
- Что же ты не пришел?
В это время со скрипом приоткрылась кухонная дверь, и к нам в комнату как-то боком протиснулся Санька Офонин.
Он, насупясь, медленно подошел к моей кровати и хрипло, не поднимая глаз, проговорил:
- Это тебе.
Положил на одеяло перочинный ножик, потоптался смущенно и ушел.
Мы с Люськой переглянулись.
Мы поняли, что отец прислал Саньке хорошее письмо.
Мне хотелось спрашивать и спрашивать:
- Отчего ты тогда в школе на лестнице заплакала?
Люська отвернулась.
- Я тебе потом скажу. Мне домой надо. Мама ждет.