Люська ушла.
За стеной по морозному снегу прохрустели ее торопливые шаги.
Я с грустью осмотрел пустую комнату, и сердце мое неожиданно забило тревогу.
Потрепанный тулуп, висевший на стене, надтреснутое зеркало, бритвенный прибор и потемневшие от времени книги на полке, каждая мелочь, даже сумрак комнаты, даже воздух - все напоминало мне об отце.
Все дышало холодом на меня и шептало, что его больше нет. Каждая вещь смотрела как-то сиротливо, казалась забытой, заброшенной и никому не нужной.
Я уткнулся лицом в подушку.
Мне вспомнилось, как до войны вот в такие же зимние вечера мы с отцом, не зажигая огня, любили лежать на полу возле топившегося подтопка.
В комнате стоял полумрак. Темнота пугала меня, я боязливо косился под кровать, где зияла черная таинственная пропасть, и плотнее прижимался к колючей бороде отца. Он улыбался, нежно трепал мои волосы и, задумчиво глядя в огонь, медленно рассказывал мне сказки.
- Папа, папочка, - звал я, кусая в отчаянии одеяло. - Ты не убит? Правда? Ты ведь живой. Это все приснилось.
И я мысленно кидался в объятия отца, прижимался к нему, ласково тормошил его за уши, за нос, обвивал его шею, а слезы душили меня.
- Вова, что ты? Тебе хуже? - дрожащим голосом спросила мать, бесшумно подойдя ко мне.
Я вздрогнул. Я понимал, что матери не легче моего, съежился и затих.
- Опять бредит, - прошептала мать, осторожно покрыла меня одеялом, приложила к голове моей руку и, тяжело вздохнув, присела возле кровати на стул.
Ласковая забота матери немного успокаивала меня, и я не заметил, как заснул. Проснулся глубокой ночью. На столе тускло горела маленькая лампадка. За печкой уныло трещал сверчок.
В ногах у меня, дружелюбно мурлыкая, дремала кошка. На большой кровати, крепко обнявшись, спали мать и сестренка.
"Вот и мы с папой так же спали".
Я снова окинул блуждающим взглядом комнату, и вдруг... глаза мои остановились на толстой, аккуратно связанной пачке писем - писем отца.
Письма лежали высоко на подтопке, где хранилась небольшая шкатулка с документами.
Я неслышно подставил стул, взобрался на него, как вор, огляделся и торопливо спрятал драгоценную пачку под рубашку - это на случай, если мать проснется.
Но мать не проснулась.
Я жадно одно за другим начал перечитывать спрятанные под рубашку письма. Прочитав примерно половину связки, я заметил, что в каждом письме отец просил мать не беспокоиться о нем, что он находится в безопасности далеко от фронта.
Я лихорадочно разыскал последнее письмо - в нем то же самое.
"Лиза, обо мне не расстраивайся. Я чувствую себя хорошо.
Опасности никакой нет.
Крепко целую..."
- Как же так, - вырвалось у меня, - опасности нет, и вдруг погиб!
Я отложил письма и долго не мигая смотрел на лампадку.
Потом осторожно взял сумку, чернильницу, устроился поудобнее и, достав тетрадку с ручкой, написал командиру той части, в которой находился отец.
В письме я убедительно просил командира рассказать мне всю правду: где был последнее время отец и при каких обстоятельствах он погиб.
Письмо на другой день отослала Люська, а через три недели, когда я почти оправился от воспаления легких, мне под вечер почтальон принес ответ. Я с трепетом развернул небольшой треугольник и прочитал:
"Здравствуй, дорогой Вова!
Вова, ты просишь меня рассказать тебе всю правду - солдатскую
правду.
Ты говоришь, что твой отец в каждом письме писал матери, чтоб
она не беспокоилась о нем и не расстраивалась, писал, что он
находится в безопасности.
Прости, Вова, отцу эту солдатскую ложь.
Он не хотел вас понапрасну расстраивать: он понимал, что вам и
так тяжело.
Твой отец, Вова, с первых же дней находился на передовой и
каждое письмо посылал из окопов из-под фашистского обстрела.
Вражеская пуля тяжело ранила его в живот. Умирая, он передал
последнее письмо и просил отослать его вам.
Вот, Вова, суровая солдатская правда.
Твой отец был смелым воином и хорошим товарищем. Мы все помним
его.
Похоронили мы его под Сталинградом.
Возьми себя в руки. Мужайся. Будь таким, каким был отец.
Прими наш искренний солдатский привет.