В мировой поэзии XX века Маяковскому принадлежит особенная, можно сказать, исключительная роль. Его творчество, естественно, по-разному оценивается в современном мире, разделенном на противоборствующие социальные и идеологические системы. Однако никакой другой поэт нашего времени не вызывает такого к себе притяжения и таких яростных, но безуспешных стремлений парализовать это притяжение, направив его в русло, прямо противоположное тому, что проложил великий поэт.
Маяковский первым из поэтов XX столетия отдал свой могучий талант революционному обновлению жизни, начатому Великим Октябрем. В наши дни наглядно видны глобальные масштабы совершенного им подвига. Уподобив поэзию Маяковского динамизму грандиозных межпланетных ракет, Пабло Неруда отметил, что под ее влиянием вся мировая поэзия «преобразилась, словно пережила настоящую бурю»[1].
И когда задумываешься о том, что же вызвало такую популярность и такой накал страстей вокруг поэта, когда перебираешь многочисленные объяснения, приходишь к выводу: главный источник этой популярности и этого накала страстей — слияние творчества Маяковского и его личности с магистральным путем истории.
Такова сила правдивого поэтического слова — единственного оружия, имеющего право на вечное существование.
Ныне уже не отдельные, наиболее прозорливые умы, как это было при жизни поэта, а миллионы людей, многие страны, порвавшие или порывающие с капитализмом, отчетливо сознают, что событиями, определившими магистральный путь истории, были деятельность гениального Ленина и созданной им партии, подвиг народов России, свергнувших власть буржуазии в октябре 1917 года, освободивших страну от белогвардейцев и интервентов, начавших при жизни поэта строительство социализма… События эти, изменив ход истории, стали решающими для судеб планеты. Именно они вселили в человечество уверенность в светлое будущее. И когда мы говорим: «Поэзия революции», — в нашем сознании возникает прежде всего облик Маяковского. Понятия «Маяковский» и «поэт революции» стали синонимами. Если советскую поэзию нельзя представить без Маяковского, то без его личности, без его примера нельзя представить и самое эпоху. Он сам — звено истории.
Без колебаний и оговорок Маяковского можно поставить в ряд с самыми яркими, выдающимися личностями, которыми по праву гордится наше время. Они, эти люди, своей деятельностью, своими подвигами создавали новый облик эпохи, и в беспримерном по героизму процессе борьбы и созидания формировался, отшлифовывался облик нового человека.
Таким человеком нового склада является и Маяковский. Так оценивают его не только советские поэты, но и многие прогрессивные писатели Запада. «Мы знаем немало хороших поэтов на свете. Почему же его (Маяковского. — А. М.) голос так неповторимо выделяется из хора других голосов? Не потому ли, что это призыв нового человека, нового мира!»[2] — говорит Э. Межелайтис. Да, именно поэтому, вторит советскому поэту известная австралийская писательница Катарина Сусанна Причард: «Его стихи раскрыли силу Советского Человека — силу страстной веры в дело коммунизма»[3].
Революция, обновляя мир, вносила понятия, каких не знало прежде человечество. Чтобы личность поэта стала олицетворением нового человека — а им в наш век может быть только революционер, строитель коммунизма, — для этого в его творчестве должны были пересечься и слиться потребность поэзии и жизни, устремленность поэта и эпохи. Это и произошло с Маяковским. Произошло в тот сложнейший и труднейший период сотворения нового мира, когда люди на одной шестой планеты сделали первый, но решительный рывок из мира эксплуатации и рабства в мир свободы и человечности. Путь первооткрывателей всегда сложен, путь в искусстве — особенно, он требует еще и творческого подвига. Маяковский совершил его.
Не будем обходить или приуменьшать трудности, стоявшие на его пути. Чудо слияния поэзии с социалистической революцией совершилось, в частности, потому, что Маяковский уже до Октября обладал такими важными предпосылками, как редкостный поэтический талант и, пусть недолгое, но активное участие в освободительной борьбе. Причем — это имело особенное значение — в рядах самой революционной партии — большевистской. Эти обстоятельства сыграют свою очень весомую роль, когда придет пора зрелости — поэтической, гражданской и человеческой. А первые шаги Маяковского в литературе были осложнены сближением с одной из многочисленных в те годы модернистских группировок — с кубофутуризмом.
Этот факт биографии Маяковского, как известно, особенно широко используется в борьбе против него как основоположника советской поэзии. Борьба ведется под видом «защиты» поэта и восстановления «истины», которой якобы пренебрегают в Советской России. «Истина» же, по версии западных «поклонников» Маяковского, особенно новейших, состоит в том, что он будто бы является лидером модернизма или авангардизма. Причем не одного какого-то течения, скажем, футуризма, — уже и советологи чувствуют, что такой масштаб мелковат, — а чуть ли не всех течений, вместе взятых.
Что побуждает поборников модернизма предпринять такой, мягко говоря, рискованный шаг? Думается, то же самое, что заставляет буржуазных социологов и философов приписывать капитализму совершенно несвойственные ему качества защитника гуманизма, демократии, поборника прав человека, а именно — стремление сохранить господство, обманывая массы.
Модернизм — наиболее характерное порождение упадка капиталистической цивилизации. Его акции в последнее время катастрофически падают. Необходимо во что бы то ни стало найти лидера с прочной репутацией, хотя бы и поступаясь истиной. И вот при содействии известного американского «советолога» Романа Якобсона, некогда примыкавшего к школе русских формалистов, сочинена и вышла в Сан-Паулу докторская диссертация некоего Бориса Шнейдермана «Поэтика Маяковского через его прозу» (1977). Если Р. Якобсон в свое время пытался доказать, что, став поэтом социализма, автор поэмы «Хорошо!» убил в себе лирика, то его последователь, «вернув» Маяковского в лоно модернизма, отвел поэту роль своеобразного объединителя и катализатора таких течений, как футуризм, сюрреализм, кубизм, конструктивном, и прочее и прочее.
Странствиями Данте в мире мертвых руководил Вергилий. При Маяковском Шнейдерман отвел эту роль О. Брику — воплощению теоретической «мудрости». Возвеличение О. Брика понадобилось еще и для того, чтобы поднять значение русского формализма, будто бы незаслуженно получившего в Советском Союзе «радикальное и категорическое осуждение». Но, видимо, авторитет Брика как теоретика и самому автору показался легковесным, пришлось подкреплять его Маяковским («Маяковский… всегда поддерживал тесные контакты с Осипом Бриком, так что теория Брика была неразрывно связана с творчеством его друга»). Весьма трогательная забота о ком и о чем угодно, только не о Маяковском.
…Но сам он был талантлив и тогда, когда ошибался. Русский футуризм нашел в нем прекрасного пропагандиста, что, конечно, не дает оснований для идеализации этого течения. Как и все другие ответвления модернизма в искусстве тех лет, футуризм был узкогрупповым явлением и не имел связей с передовыми общественными силами страны, более того, был чужд им. От других подобных течений футуризм отличал лишь более резко выраженный бунтарский характер, но бунт этот носил чисто эстетическую устремленность и к тому же был направлен как против иных модернистских группировок, так и в особенности против традиций реализма с его высокой идейностью и гражданственностью.
Но как все-таки могло случиться, что юноша, собиравшийся стать профессиональным революционером, сделался участником аполитичного течения?
Литературные искания первых лет Советской власти, как, впрочем, и более поздние искания части творческой интеллигенции в других странах, свидетельствуют о том, что подобные ошибки не единичны. Многие из тех, кто приветствовал Октябрьскую революцию или социалистические преобразования в своих странах, хотели, оставаясь на прежних модернистских позициях, подобно Маяковскому, «делать социалистическое искусство». Но еще никому в полной мере это не удавалось. Маяковского собственный опыт убеждал в невозможности совместить активное участие в революционном преобразовании мира, в создании искусства для народа, который стал творцом истории, и элитарные, индивидуалистические в своей основе принципы модернизма.
Однако сам Маяковский был искренне убежден в том, что его участие в эстетическом бунте футуристов было продолжением прежней борьбы — в другой области и другими средствами, убежден, что, сменив профессию революционера на профессию поэта, он не изменял первой, но должен был в совершенстве овладеть «тайнами» искусства. К этому, казалось поэту, идут вместе с ним люди, провозгласившие принцип самоценности слова. А кроме того, его захватила атмосфера эстетического бунта, начатого футуристами. Среди них были и люди, не считавшие себя связанными с одряхлевшим строем помещичье-буржуазной России (В. Каменский, В. Хлебников). Наконец, немалое значение имело (для начинающего поэта это особенно важно) признание его таланта группой «будетлян».
Однако всего через полтора-два года стало очевидно, что в сравнении с Маяковским футуризм слишком незначительное и преходящее явление. Талант поэта стремительно обретал самостоятельность. Эксперименты над словом не стали для него самоцелью, а расценивались как средство повышения выразительности стиха. Творчество Маяковского даже в период близости к футуризму основной своей направленностью отрицало принципы, провозглашенные этим течением. Так, принципу «самовитого» слова, слова «вне быта и жизненных польз» явно противоречил тезис поэта: «Нам слово нужно для жизни. Мы не признаем бесполезного искусства». Несмотря на некоторую затемненность поэтической мысли, уже трагедия «Владимир Маяковский», а особенно последовавшие за ней поэмы «Облако в штанах», «Флейта-позвоночник», «Война и мир», «Человек» открывали совершенно новую страницу в истории русской литературы. После Некрасова жанр поэмы не достигал такой масштабности и социального накала, какими отличается «Облако в штанах». Это подлинно революционная поэма. Не только потому, что она содержит пророческие слова о близящейся революции, но и по самому характеру восприятия капиталистической действительности и отношения к ней поэта.
Империалистическая война, по признанию Маяковского, отодвинула в сторону споры об искусстве. Поэтом целиком завладели темы социального, гуманистического характера. Лейтмотивом его творчества становится крик: долой буржуазную цивилизацию, враждебную самому прекрасному, что создано природой и историей, — человеку. Это позиция активного гуманизма. Звучат трагедийные ноты, однако ноты не примирения, а борьбы. Как личную трагедию воспринимает поэт участь миллионов людей, которых кучка «жирных», в сущности уже не людей (гротескные образы власть имущих в поэмах «Война и мир», «Человек» — шедевры сатиры), обрекает на самоистребление и одиночество.
«Отчуждение», о котором в наши дни кричат буржуазные социологи, пытаясь придать ему всеобщий характер, распространить и на мир социализма, освещается Маяковским с позиций революционного гуманизма. Трагедии отчуждения противостоит мотив всеобщего счастья, возрождения личности и расцвета ее высшей потребности — потребности в общности, слиянии со всем человечеством (финал поэмы «Война и мир»).
Главное, что определило пафос предоктябрьского творчества Маяковского, точно назвал Горький: поэт «ищет слияния с народными массами и свое «я» понимает только как символ массы, до дна поднятой и взволнованной войной. Маяковский гораздо трагичнее (Уитмена. — А. М.) и, поднимая вопросы общественной совести, социальной ответственности, несет в себе ярко выраженное русское национальное начало»[4].
Начиная с «Облака в штанах» творчество Маяковского все заметнее приближалось к магистральному пути, который с начала века прокладывал в литературе Горький. В социалистическую литературу поэт входит как революционный романтик, решительно отвергнувший мир капитализма, который залил кровью планету; входит глубоко уверенный в том, что на смену этому безумному, бесчеловечному миру уже идет мир подлинных хозяев планеты и вселенной. Первая заповедь на их скрижалях — всемирное братство людей труда.
Всего за полгода до великих октябрьских событий написаны эти пламенные строки. Уже из них ясно, какую позицию займет поэт в решающий поворотный момент истории.
«О, четырежды славься, благословенная!» — такими словами встретил Маяковский Великую Октябрьскую социалистическую революцию. С Октября 1917 года начинается новый этап в его творчестве, этап, обусловленный прежде все-то изменением действительности. Резко меняется тональность стихов. Господствующий в дооктябрьском творчества поэта пафос решительного отрицания враждебной человеку действительности, саркастическое, гротескное ее изображение (персонажи сатирических гимнов, образ Повелителя Всего), мрачные картины людского горя, страданий уступают место мажорному, одическому утверждению начавшихся в стране коренных перемен. «Ода революции», «Левый марш», «Мистерия-буфф», «Потрясающие факты» — эти первые образцы социалистического искусства Великого Октября захватывают своей искренностью, глубочайшей верой а прекрасное будущее, открывшееся перед человечеством. Маяковский, как и прежде, романтик, но теперь это романтизм утверждения и созидания нового мира. «Необычайнейшее», почти фантастическое в его произведениях тех лет вырастает из жизни, переплавляемой революцией. В вихревые дни великого исторического перелома, которые вскоре войдут в память человечества как начало новой исторической эры, Маяковский убежденно встает в ряды первых (тогда еще малочисленных) деятелей литературы и искусства, включившихся в гигантский процесс революционного обновления жизни. Он глубоко убежден, что революция и поэзия нужны друг другу, он верит в действенность слова. Но, чтоб оно стало подлинно действенным, все должно быть перестроено: лирика и эпос, поэзия и драматургия. «Все заново». Ведь никогда перед художником не стояла столь огромная задача — содействовать объединению миллионов людей на основе новых социальных и нравственных принципов, принципов взаимосвязи и взаимообогащения…
В этом искреннейшем желании непосредственно участвовать в революционном обновлении жизни и искусства во имя счастья миллионов — источник новаторства Маяковского. И одновременно — иллюзорная надежда на то, что в великом деле сближения искусства и революции особая роль принадлежит футуризму. Но надежда эта не оправдалась.
Объективно Маяковский и футуризм представляли разные пути в искусстве. Если для Маяковского решающим было участие искусства в подвиге социалистической революции, то большая часть поборников футуризма сводила его назначение лишь к «революции» в самом искусстве. Социалистическая революция расценивалась ими как повод для собственного эстетического самоутверждения. В ряды футуристов после Октября влились новые люди, но главной задачей по-прежнему считалась борьба с художественным наследием прошлого, и прежде всего с реализмом Стремление к гегемонии, к признанию футуризма «государственным искусством» вступало в противоречие с ленинской политикой в литературе и искусстве. Социалистическая революция, направляемая гением Ленина, осознавала себя законной наследницей всех созданных человечеством ценностей культуры, художественного творчества и, естественно, не могла не давать отпора любым попыткам, преднамеренным или бессознательным, нигилистического отношения к этим ценностям.
Да, путь основоположника советской поэзии не был свободен от ошибок. Но еще больше, чем сам поэт, ошибаются те, кто, спекулируя на его ошибках, пытаются перетащить Маяковского в лагерь модернизма, а также и те, кто преувеличивает значение его ошибок, забывая, что он шел неосвоенной целиной. Поэзия же, по его собственным словам, — «вся! — езда в незнаемое». И подвиг В. Маяковского после Октября заключается не только в том, что он решал грандиозные задачи, которые впервые поставила перед поэзией обновляющаяся жизнь. В подвиге Маяковского очень важно мужество выбора. Выбора такого пути, который бы наиболее органично слился с путем народа и содействовал преодолению иллюзий, посеянных модернизмом, эстетикой декаданса, которые извратили представления о сути и назначении искусства, о новаторстве.
Без подвига выбора и преодоления нельзя было перестроить поэзию так, чтобы и эпос и лирика могли вместить и выразить неведомый людям старого мира строй чувств, мыслей, переживаний нового человека — человека для людей.
«Поэзия Маяковского, — как справедливо заметил М. Луконин, — питалась высшей потребностью человеческого общения, она возникла из его стремления сделать человека лучше, вдохновенней, тоньше, жизнеустойчивей, любвеобильней, его поэзия жила для того, чтобы передать человеку то особое, что открылось ему самому, обрадовать его видением высшей коммунистической цели, воодушевить мыслью, чувством, которым его самого осчастливила советская жизнь»[5].
Такая гуманистическая миссия искусства вовсе не волновала людей, считавших себя соратниками Маяковского.
Надежды на футуризм, на «левые» формалистические течения осложнили новаторские искания Маяковского, но не изменили их главного направления. После Октября, повторяем, это направление обрело особую четкость: служение революции, ориентация на Ленина («Я в Ленине мира веру славлю и веру мою», — писал поэт в 1920 году). С 1919-го начинается работа Маяковского в «Окнах РОСТА», которая вошла в историю как пример непосредственного самоотверженного участия искусства в борьбе миллионов за свою свободу и счастье. Затем — работа в газете. «Окна РОСТА» и газетные стихи получили одобрение Ленина, отвергавшего футуризм. В последнее время установлено (по материалам Кремлевской библиотеки), что Владимир Ильич серьезно интересовался работой Маяковского (см. журнал «Русская литература» № 1, 1978).
Нет, Ленин отнюдь не отдавал предпочтения жанрам публицистики перед жанрами лирики или больших эпических форм. А именно такую позицию заняли лефовцы, и Маяковскому пришлось противостоять им и в этом. Ориентиром для него во всех трудных испытаниях после Октября стал Ленин. Путь России и всего человечества к освобождению от капиталистического ига, к счастью, расцвету и свой собственный путь поэт с первых октябрьских дней связывает с партией Ленина. О всемирном значении деятельности Коммунистической партии неоднократно говорится в стихах для «Окон РОСТА» (см. «Коммунисты, все руки тянутся к вам…» и др.), мысль о партии сливается в них с мыслью о правде. «Эту правду не задуть, как солнце…», ибо «рабочее сердце в каждой стране большевистская правда напитала». Партия коммунистов — единственная, указывающая верное направление на всех крутых поворотах истории. В недавно опубликованном стихотворении «Мы — коммунисты» («Огонек», 1978, № 21), написанном в связи с известными трудностями перехода страны к новой экономической политике, то есть, как всегда у Маяковского «на злобу дня», высказаны убеждения о роли Коммунистической партии, которые найдут классическое выражение в поэме «Владимир Ильич Ленин». Все они сохраняют принципиальное значение и сегодня. Таково, например, убеждение, что, открывая путь в будущее, партия коммунистов воплощает это будущее в реальных делах еще сегодня. Или мысль, что только партия коммунистов способна поднять бесправные и безгласные при капитализме миллионы тружеников и, сплотив их, сделать «поющей массой», хозяевами страны.
Пример Ленина, вождя партии, как путеводная звезда, озаряет путь поэта. «Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше» — таково поэтическое кредо зрелого Маяковского.
С именем Маяковского прочно связано представление о поэте-новаторе. Таких смелых, радикальных изменений в поэзии не совершил ни один поэт XX века. А ведь этот век бредит новаторством. Никогда не говорилось о нем так много, никогда не было столько претендентов на славу первооткрывателя в искусстве. Но оказалось, что новаторство подчиняется общим закономерностям развития литературы и искусства.
Уже почти вековая «эпопея первооткрывательства» убеждает, что возникновение новых художественных форм — сложный процесс, в котором прихотливо пересекаются социальная атмосфера, мощь и характер таланта, литературные взаимодействия, традиции и т. д. Однако сопоставление опыта Маяковского и его современников приводит к мысли, что приживаются и оказывают влияние на дальнейшее развитие искусства прежде всего те открытия, которые отвечают потребностям времени, способствуют утверждению его прогрессивных тенденций.
В исследованиях, посвященных Маяковскому, большое внимание уделено своеобразию его эпоса и лирики, обновлению поэтического языка, ритма, рифмы, больших и малых жанров. Сделано много верных, интересных наблюдений.
Но встречаются и надуманные, тенденциозные домыслы. Так, уже упоминавшийся Р. Якобсон уверяет, будто великий советский поэт совершал после Октября насилие над своим талантом, подавляя в себе лирика, уходя от углубления в интимные переживания к общественным проблемам, которые якобы решать легче.
В действительности все было иначе. На выявлении душевного смятения замкнутого в себе индивидуума, как известно, в начале века сосредоточила свои усилия поэзия декаданса. И что же? При отдельных достижениях гипертрофия лиризма содействовала деградации лирики.
Тем и дорого нам творчество Маяковского, Блока, Есенина, что эти поэты, почувствовав опасность распада ползи и, предпринимают поиски ее оздоровления и стремятся слить свою судьбу с судьбой народа. Маяковский сделал самый смелый и решительный шаг, превратив поэзию в активную участницу митингов, демонстраций, диспутов. Поэзия вышла на площадь, обратилась к колоннам демонстрантов. «Улицы — наши кисти. Площади — наши палитры» — эти метафоры относятся и к слову поэта.
На такие эксперименты превращения поэзии в оружие масс не отважился ни один апологет формального экспериментаторства. Но именно эти поиски средств безотказного воздействия поэтического слова на сознание, чувство, действия масс и составляют важную черту «творческой лаборатории» Маяковского. Поэт вспоминал о традициях трубадуров и менестрелей. Но и характер, и назначение, и масштабы совершенного им беспрецедентны.
Его слово действительно полководец человечьей силы. Его голос — голос эпохи.
Что это? Лирика? Публицистика?
У Маяковского есть и то и другое, так сказать, в «чистом виде». Но историческая заслуга поэта — создание лирики нового типа, в которой публицистика становится лирикой, а лирика звучит публицистически. Свой дерзкий опыт он, разумеется, совершал не на пустом месте. Сам поэт называл несколько близких ему поэтов: Некрасова, Пушкина. Однако гражданская лирика Маяковского — явление XX века. Это лирика личности, отвергнувшей «отчуждение» и погрузившейся в большой мир общественных, всенародных и всечеловеческих интересов и связей, забот и радостей.
Такой масштабности и особенно напряженности не могло быть у поэтов прошлого. Ведь уже события первой мировой войны воспринимаются Маяковским как трагедия всего человечества. И она порождает не только слова боли, горечи, но и «крик гнева». А этот крик «не втиснешь в тихие томики». В дни Февральской революции, которая, как вначале показалось поэту, открыла народу путь к счастью, крик гнева сменился криком восторга: «Мы победили! Слава нам! Сла-а-ав-вьа нам!» («Революция. Поэтохроника»).
Так еще до Октября возникают в творчестве Маяковского повышенно эмоциональные интонации, нервные, напряженные ритмы свободного стиха, гиперболический экспрессивный стиль. Партийная работа юного Маяковского была маленьким ручейком. Но таким ручейком, который вскоре влился в океан революции. В нем, этом ручейке, истоки мировосприятия, проявившегося в «четырех криках четырех частей» «Облака в штанах», а затем, найдя прочную опору в событиях Великого Октября, определившего магистраль поисков новых жанров, ритмов, образных ассоциаций.
Среди многочисленных ассоциаций, одна — уподобление революции океану — особенно характерна для Маяковского («Левый марш», «Атлантический океан» и др.).
Такие стихи тоже «не втиснешь в тихие томики», а между тем это прекрасная лирика. И уже не надрывный «крик гнева», а гордое осознание эпического величия революционных преобразований, обновивших Россию.
В спорах о судьбе поэмы, как жанра, в спорах, которые последнее время то вспыхивают, то угасают, всегда встречаешься с попытками опереться на авторитет Маяковского. Закономерно. Ведь именно он возродил этот жанр в XX веке. Для модернизма сей орешек оказался не по зубам.
Одни считают поэмы Маяковского эпическими, другие — лирическими, третьи — лиро-эпическими. При жизни поэта кое-кто отказывал ему в умении создавать поэмы, уверяя, что эпос-де ему не давался, поскольку в его произведениях не ощущается традиционного для эпоса звена — развернутых объективированных характеров. Высказывалось мнение, будто работа над этим жанром, собственно, уже и не нужна: век эпических поэм прошел. Эти споры обычно не выходили за пределы литературы, и в них слабо учитывались коренные изменения, которые произошли в судьбе народа и личности после Октября, изменения, оказавшие воздействие и на традиционный для русской поэзии жанр. В творчестве Маяковского поэмы — своеобразные вехи, обозначающие узловые точки пересечения его биографии с ходом истории. В его лирике и эпосе наиболее ярко, может быть, даже демонстративно, с подчеркнутой выразительностью запечатлены некоторые важнейшие черты новой личности, и это особенно рельефно сказалось именно в поэмах. «Поэтическое творчество Маяковского в целом — «Илиада» и «Одиссея» Октября»[6],— говорит Э. Межелайтис, отмечая также эпическое звучание лирики поэта революции.