Пляж при гостинице Наташа не признавала. Когда нетерпеливый Тема начинал канючить, мол, зачем куда-то ехать, море ведь одно и то же — Средиземное, она отвечала всплывшей из глубин детства поговоркой:
— Больше народу — меньше кислороду!
Поговорка Теме нравилась, слово кислород отдавало чем-то кислым, вроде фруктового мороженого. Он хохотал и приговаривал вприпрыжку:
— Меньше кислороду!..
И они отправлялись вдоль берега в поисках какой-нибудь затерявшейся — насколько это возможно — бухточки. Короче, с глаз долой. Время от времени Наташа корила себя за то, что выступает по отношению к сыну в роли узурпатора. Ясное дело, Теме больше хотелось повизжать со сверстниками, бухаясь в воду с этих отшлифованных многочисленными скользящими задницами верблюжьих горок, чем ташиться с ней на такси, скажем, на пляж Афродиты. Но ведь и он должен хоть капельку войти в ее положение. Она и так черт-те во что превратила служебную командировку, прихватив его с собой. Слава богу, что с начальством у нее отношения почти родственные и оно милостиво прикрыло на это глаза. Так может она уделить и себе капельку внимания, чуть-чуть расслабиться? В Москве это невозможно: ребенок, работа да еще Темин отец в покое никак не оставит…
Или это удел одиноких женщин — требовать даже с несовершеннолетних сыновей мужского понимания?
Хотя откуда ему взяться?! Благодаря ее непомерным запросам мальчик напрочь обделен мужским вниманием. Даже плавать его научить некому! Но пыжится, перебирает руками по дну и время от времени вопросительно поглядывает на нее: ты веришь, что я плыву?! И она оттопыривает палец на вытянутой руке. А самой плакать хочется. По-хорошему, надо бы пристроить его в бассейн. К инструктору. Сама-то она та еще пловчиха! Да только поблизости от их дома сплошные круглосуточные сауны, а возить куда-то — кто будет?
Как бы то ни было, а чехарде гостиничного конференц-зала она предпочитала пляж Афродиты, безбожно прогуливая семинары и доклады — ах, ах, ах! — первостепенной важности. Зато здесь, прикрыв глаза и бесстыдно подставляясь средиземноморскому солнцу, запросто можно было представить, как Великая богиня выходит на берег из пены морской…
К ее удивлению, пляж был сегодня, как никогда, безлюден. Только какой-то мужчина поодаль, у скалы, читал книгу.
Темка без спросу тут же сунулся в воду. Но она не стала семенить вдоль берега и докучать ему идиотскими наставлениями о правилах поведения на воде. Здесь мелко. Пусть барахтается себе у берега. Вот такая она продвинутая мамаша. И не собирается скрывать этого. Да и красный надувной круг сногсшибательных размеров, за который плачено, чтобы вы не сомневались, восемьдесят евро, наверное, не зря называется спасательным. За такие-то деньги можно матери, наконец, прикрыть глаза и к собственному удивлению обнаружить, что она эта самая Афродита и есть. Тот господин на булыжнике не даст соврать! Он не меньше ее удивлен! Пялится во все глаза! Или это ей пригрезилось?! Или ее просто-напросто разморило на солнце?!
Она вдруг резко приподнялась, глаза, даже через прикрытые веки, замутненные солнечным розовым цветом, не сразу сориентировались в береговой обстановке. Тема барахтался в воде, пытаясь удержать круг, который явно намеревался отправиться в одиночное плавание.
— У., у… Мама!
Не так уж и далеко он был от берега. И море не штормило. Так, легкая влекущая за собой волна. Но ему хватило, чтобы нагнать страху и на себя и на нее. А все из-за этой девчачьей внутренней неуверенности.
— Мама!
У страха глаза велики. Она видела, что сын пытается ухватиться за круг. Знать бы, какая там глубина?! Даже если метр с кепкой…
Наташа вскочила на ноги и метнулась к воде.
— Тема! Тема!
Как будто ее крик поможет ему удержаться на плаву. Или поможет? Незнакомец ее опередил. В три гребка он доплыл до мальчика и отбуксировал его вместе со злосчастным, упирающимся, рвущимся в дальние дали, пропади он пропадом, спасательным кругом, к берегу.
— This is your mommy, boy…
Наташа кинулась к сыну, прижала его, укоряя себя: дура! Ну что, расслабилась?!
И еще: какое тривиальное знакомство! Ребенок в опасности, но тут, откуда ни возьмись, он, герой-спаситель, который даже очень… Бр-р-р! Прям как в кино! Аж зубы заломило… Это все для наивных девочек или откровенных искательниц курортных приключений. А она, увы, далеко не девочка, и уж точно не флиртовать сюда приехала.
А сама между тем распекала сына, который ничего не говорил, а только обхватил ее и в буквальном смысле набрал в рот воды.
— Ну, я же тебе сто раз говорила! Стоит только отвернуться!
А что говорила-то? И не отвернулась, заснула, как кулема! Или это она слегка играет на публику, прежде чем высказать — а как же иначе? — свою сердечную благодарность этому загорелому подтянутому… Кто он? Англичанин? Американец? Она не настолько знает язык, чтобы разбираться в произношениях, а здесь все шпарят по-английски, как делать нечего. Черт, вспомнить хотя бы парочку подобающих случаю фраз. Сейчас. Впопыхах все слова вылетели из головы. Вот. Пусть и не слишком оригинально:
— Thank you very much…
— Not at all. Anyway I stretched my legs…
Наташа не совсем поняла, что он сказал, но судя по интонации, явно что-то галантное.
Потом мужчина обратился к Теме:
— By the way, my friend, you risk… here — sharks are frequent visitors here…
— He don t speaks English, — ответила за сына Наташа.
— German, French, Spanish… Russian?..
— Русский… Да, лучше русский. Слушайте, и вы тоже? — Наташа рассмеялась.
Надо же — единственный, кто кроме нее, забрел сегодня на пляж Афродиты, — тоже из России. Может, это знак, который посылает ей покровительница любви?
— Фил, — представился незнакомец.
— Наташа.
— Тема, — мальчишка смотрел на своего спасителя с нескрываемым восхищением. Тот улыбнулся.
А ты психолог, Фил, маскируясь под улыбкой, саркастически подумала Наташа и поинтересовалась:
— Фил… Филипп, а отчество?
Ни с того ни с сего в разговор старших влез Тема:
— Филипп Киркорович!
Наташа в знак солидарности улыбнулась, реагируя на неожиданный каламбур сына… Хотя этот певец ей никогда не нравился.
Тема совершенно расшалился и стал гримасничать, что это на него накатило?!
— Прекрати сейчас же, — строго сказала сыну Наташа. — Извините…
— Ничего страшного, — совершенно не обиделся Фил. — Приятно побеседовать с таким взрослым малышом.
А Теме перевел с английского произнесенную ранее фразу:
— На будущее, не заплывай далеко. Тут полно акул.
— Честно?! — глаза мальчика округлились больше от восторга, чем от страха. Он уже представлял, как будет заливать ребятам в во дворе, что еле отмахался от прожорливых акул, не рассчитав и заплыв на целую морскую милю в штормовой океан…
— Разве в Средиземном море акулы водятся? — спросила Наташа.
— Пятьдесят видов, — ответил он со знанием дела. — Даже одна из самых кровожадных — «белая».
— Вы что, океанолог?
— В некотором смысле. Плаваю, а иногда ложусь на грунт.
— Ух, ты! — раскручивал собственное воображение Тема.
А Наташа, вместо того чтобы испугаться и заахать, на раз этот засмеялась совершенно искренне, отрицательно покачала головой. И даже не сделала Теме замечание.
Солнце потихоньку садилось, Фил посмотрел на мальчика:
— Ой, как же он замерз!… Кстати, я знаю здесь неплохую таверну…
— Классно! — оживился Тема. Тут, на Кипре, он впервые попал в ресторан, и ему понравилось. Неожиданный спаситель уже успел стать для Темы героем, и сидеть с ним в ресторане, вести светскую беседу было бы верхом блаженства.
Наташа не нашла причин для отказа. В конце концов, это не поздний интимный ужин. Мало ли с кем ей приходилось сидеть за одним столиком? Вон и ребенок проголодался от всего пережитого. Обычно за стол на аркане не затянешь. Может, и вправду стресс?
А что из того, если бы и на поздний ужин? Не обязательно интимный. Если уж на то пошло, она свободная женщина в командировке и вольна проводить время с понравившимся мужчиной, как ей заблагорассудится. Стоп. Он что, ей понравился?
Она еще раз оглядела Фила — высокий, мускулистый, ни капли лишнего жира, благородная седина немного проглядывала в гордо посаженной голове. Для курортного, скажем так, общения — то, что доктор прописал.
Фил выжидающе смотрел на нее.
— А почему нет? — неизвестно у кого спросила Наташа.
И с криком «ура!» на ходу вытираясь, Тема побежал одеваться. Таверна на Кипре — это должно быть нечто…
— Мистер, это ваше? — окликнул по-английски Фила мужчина, недавно появившийся на пляже и ищущий, где бы поудобней пристроиться.
Наташа тут же не упустила случая сравнить их. Этот был лысый, сухопарый, загорелый и мрачный. Вот с таким она бы в жизни никуда не пошла! Стоит над книгой, оставленной Филом на камне, и вроде как подгоняет:
— Не забудьте!
Впрочем, и Фил на вечернее рандеву пока ее не приглашал. Размечталась. Одни фантазии. А пошла бы?
— Да, спасибо.
Фил подошел к месту, где спокойно загорал несколько минут назад, легко нагнулся упругим телом, книгу сунул в пляжную сумку. Название было на английском, но Наташе удалось разобрать.
— Бунин? — почему-то удивилась она. Наверное, потому, что всю жизнь считала Бунина не пляжным чтивом.
— Да, — улыбнулся Фил. — Вот, любопытство разобрало, удалось ли кому-нибудь хороший английский перевод сделать. Фил, по-видимому, оседлал любимого конька. — Обожаю Бунина еще со школы. Откуда что берется? Помню, ребята от классики воротили нос как черт от ладана, в лучшем случае предпочитали Майн Рида…
Он резко умолк. Достал из сумки модные солнцезащитные очки. По-пижонски надел их… и спросил:
— Я не слишком утомителен? Не к месту, да?
Она, естественно, сказала «нет». В смысле, что ей очень интересно. А он как будто только этого и ждал. Лекция «Русская литература конца XIX — начала XX века», сдобренная фактами личной биографии лектора, набирала обороты. Всуе упоминались Тургенев, Достоевский, Толстой… А вот Бунин сразу покорил его необычной легкостью и прозрачностью стиля, и чем старше становится Фил, тем чаще обращается к творчеству любимого писателя.
— Есть в нем нечто такое…
Он вдохнул, словно пробуя на вкус морской воздух.
— Может, потому что он тоже эмигрант… Вернее, я тоже эмигрант…
— Ну и как? — несколько резче, чем рассчитывала, прервала его излияния Наташа.
Да и Тему дядька как-то все больше разочаровывал.
— Что как? — почувствовав неладное, сбился с мысли Фил.
— Как перевод?
— Неплохо. Хотя, конечно, не то, что в оригинале. Я знаю семь языков и окончательно пришел к выводу, что книги надо читать на том языке, на котором они написаны, — вдохновился было по новой Фил, но Наташа нейтрализовала его очередной порыв.
— Вы знаете, такие полиглоты, как вы, встречаются все реже и реже… — задумчиво произнесла она в воздух, который он только что перетирал в пальцах.
Честно говоря, мимолетное упоминание о лингвистических познаниях нового знакомого слегка задело ее. Сама она с грехом пополам могла объясниться по-английски, и все. Тема, и тот скоро перегонит ее в знании языков. Немудрено! Столько денег на его обучение угрохала…
— Простите, что вы сказали? — уточнил у Наташи Фил.
— Мысли вслух, — сказала она.
А Тема расшифровал:
— Очень хочется есть!
— Да-да, — наконец сообразил он. — Очень глупо с моей стороны. Извините… А беседу продолжим за столом.
Он натянул джинсы, Наташа надела сарафан прямо на купальник, и они пошли с пляжа. Лысый, обосновавшийся аккурат на том месте, где раньше сидел Фил, посмотрел им вслед каким-то странным долгим взглядом.
Особого впечатления эта таверна на Тему не произвела.
Он ожидал от чего-то другого.
Чего-то пиратского, романтического, в стиле Джека Воробья.
Но уж никак не безупречных клетчатых скатертей, легких плетеных стульчиков, белых стен и особенно веселеньких цветочных горшков. Последние для таверны совсем были неуместны. Остатки какого-никакого пиратского привкуса сводили на нет. Уж лучше пальмы в кадках Чуть сглаживал разочарование огромный аквариум, где Тема сейчас выбирал рыбу, которую им предстояло съесть. Мальчику были по вкусу большие рыбины, особенно вон та, пятнистая. Но он где-то слышал, что если кто-то приглашает в ресторан, тот за всех и платит, и сомневался, хватит ли у Фила денег на такую огромную и головастую. А спросить было неудобно.
И еще один вопрос смущал его. Вроде как рыба ему понравилась, а он должен «приказать», чтобы ее зажарили… Ведь жалко как-то. Вот он и переминался с ноги на ногу битых пятнадцать минут, не теряя на всякий случай приглянувшуюся лупоглазую.
В его отсутствие Фил заказал взрослым белого вина, а Теме холодный свежевыжатый апельсиновый сок.
— У вас очень разборчивый мальчик, — намекнул Филу официант, повторно подошедший принять заказ.
И Наташа, сообразив, что дело не чисто, отправилась на помощь сыну. Они что-то долго выясняли у аквариума и, в конце концов, ни с чем вернулись на место.
— Ничего подходящего не выудили? — поинтересовался Фил, отвлеченно думая о чем-то своем.
— Просто глаза разбегаются, — пояснила Наташа. — Давайте что-нибудь на ваш вкус.
Фил внимательно посмотрел на Тему, улыбаясь, подозвал официанта и о чем-то посовещался с ним. Тот рассмеялся, пожал плечами и удалился.
— Я сказал, что мы вегетарианцы, — объяснил Фил к всеобщему удовольствию. — Сейчас нам принесут нечто запеченное в горшочках.
Наташа поняла, что их с сыном раскусили, а Фил заработал в ее представлении еще один плюс.
— Как вы догадались, что он не захотел рыбы?
— Как правило… когда есть большой выбор, остановиться на чем-либо просто невозможно.
— Да уж… — сделав глоток вина, задумчиво согласилась Наташа.
Тема, хлебнув сок, со спокойной душой отправился рассматривать подводный мир дальше, а за столиком продолжилась беседа.
— Сейчас на Кипре много русских живет или отдыхает, — сказал Фил.
— А вы давно здесь живете?
— Я живу в Калифорнии…
Нельзя сказать, что она была крайне удивлена. Одна его улыбка «а-ля Голливуд» уже чего-то стоила!
Фил углубляться не стал. Только пробормотал что-то коротко по-английски насчет бизнеса, что Наташа точно не разобрала.
— А я тут по работе, — коротко объяснила она, — конференция.
— Конференция? Что-то слышал в отеле. Но я думал, такие женщины как вы не работают…
Если это был комплимент, то какой-то корявый и весьма двусмысленный. Наташа слегка оскорбилась.
— Это у вас не работают, а у нас…
— Простите, — Фил попытался накрыть ее руку своей, но она высвободилась.
Успев, правда, почувствовать тепло его большой загорелой ладони. И подумать: до чего же, черт, привлекателен! Сколько ему? Пожалуй, чуть за сорок, впрочем, может, немного больше. И от всего облика веет силой и свободой — то, что у наших, русских, встречается крайне редко. А может, просто мне такие не попадались… Или у меня настроение сейчас необычное? Почему-то вдруг захотелось быть легкодоступной?… Даже проснулась какая-то страсть…
Но тут не заставил себя ждать официант с подносом, и ей стало не до гаданий.
— Что это? — полюбопытствовала она, указывая на горшочек, в котором что-то неимоверно аппетитно булькало.
— Особо приготовленная синагрида, — ответил Фил. — Местная рыба такая. Но мальчику об этом знать совершенно не обязательно.
— Тема! — позвала она сына, мысленно согласившись с американцем.
Мальчик и не заметил подвоха. Слупил все за милую душу. Даже, на всякий пожарный заглянул на дно опустевшего горшочка.
— Может, добавки? — спросил Фил. — Это мы мигом организуем. Решайся…
Тема вопросительно посмотрел на маму, словно уточняя: от пуза он наелся или нет? И вообще, как это, прилично?
Ему не хотелось ударить в грязь лицом перед Филом. Вышколенный официант, чрезвычайно довольный тем, что принял участие в заговоре, застыл на подхвате.
— Тебе решать, троглодит! — засмеялась всем довольная Наташа. — Ну, же! Не тяни резину!
Реально намечающуюся обжираловку прервал невесть откуда взявшийся фотограф с «Никоном». Залопотал что-то на местной тарабарщине.
— Предлагает сфотографироваться на десерт. Вы как? — перевел Фил.
— Мы двумя руками «за»! — согласилась Наташа.
А Тема уточнил, что он еще и «ногами».
Предполагаемая добавка, к показному неудовольствию официанта, моментально отошла на задний план. А потом еще дальше. И, наконец, вообще потеряла свою актуальность. Их вниманием полностью завладел чародей фотоискусства. Он крутил их и так и сяк, пересаживал с места на место, уводил Тему отдельно сниматься на фоне аквариума и даже пытался умыкнуть его на натурную съемку к морю. Но тут все в один голос согласились, что это он загнул. И все равно, учитывая количество снимков, которые ему выплюнул аппарат, фотограф заработал очень недурно.
Официант мог бы в два счета выставить его за дверь, но он был родственником старшего повара. Так что все шло в семью.
Надо ли говорить, что вечером Наташа с Филом совершенно случайно встретились?
Она пораньше уложила Тему и вышла глотнуть свежего воздуха. Почему-то на балконе этот воздух ее не устраивал. И она даже догадывалась почему. Обманщица! Ну и пусть! Кому от этого хуже? Если и хуже, то ей самой.
Они гуляли вдоль моря, пили прохладное и удивительно вкусное местное вино в баре, слушали музыку, танцевали… Прямо на пляже, под луной. И никто не думал, откуда эта их музыка. Она образовалась из ничего, сама собой, заполнила весь пляж и закачалась на ночной волне, уплывая вдогонку за растворяющимися на невидимой линии горизонта огнями какого-то судна.
— А завтра я поведу вас… — начал Фил.
— Нет, Фил. Завтра я уезжаю. Самолет утром… — в голосе Наташи слышалась неприкрытая грусть.
— Жаль… — Фил долго молчал, только крепче прижал ее к себе в танце. — Наверно, я сейчас скажу банальность, но у меня такое чувство, что я вас давным-давно знаю…
— Как странно, — Наташа подняла на него глаза, улыбнулась, — у меня тоже. Психиатры называют это «дежа-вю». Нам с вами надо лечиться…
Фил скинул свою американскую улыбку.
— Эта болезнь неизлечима. Вернетесь домой к мужу, и все пройдет.
— Нет никакого мужа. Мы с Темой вдвоем. Только он и я.
— Простите, — сказал он, — но это здорово!
А Наташа только хмыкнула.
Танец они закончили в молчании, и с площадки вышли тоже молча… Молча, держась за руки, направились к отелю.
— Будем прощаться? — Наташа взглянула на него в смутной надежде, что он не отпустит ее руку, а попытается увлечь ее за собой. Это был тот нечастый случай, когда ей не хотелось заглядывать вперед даже на два хода. Будь что будет, она и так в цейтноте…
Но ход, сделанный Филом, не укладывался ни в какие рамки. Попросту говоря, не лез ни в одни ворота.
— Когда я уезжал из Союза, — вдруг вспомнил он, — то бросил в Москва-реку монетку, чтобы вернуться…
— А я вчера бросила в море целую горсть…
Он достал из кармана медальон — тяжелый, не очень элегантный, похоже, старинный, и протянул ей.
— Это очень редкая штука. Поверьте мне, с легендой. Если когда-нибудь встретимся — расскажу.
— Правда, расскажете? Значит, встретимся…
Наташа повертела в руках подарок, потом привстала на цыпочки, на мгновение коснулась губами губ Фила и исчезла в вестибюле отеля.
— Значит, встретимся, — шептала она, глотая слезы, взбегая по лестнице.
Кажется, похожий медальон она видела в затерянной лавке дешевых подделок под старину на окраине городка, куда они с Темой как-то забрели.
Самолет опоздал. С чартерными рейсами подобное часто случается. Пришлось провести в зале ожидания почти пять часов. Она вся извелась, а про Тему и говорить не приходится. Хорошо хоть в Шереметьево их пропустили быстро — спасибо Борис Семенычу, постарался. И машину прислал встретить — тоже приятно.
Тема прямо в машине и заснул, так что до квартиры пришлось тащить и его, и чемоданы. Правда, шофер помог, взял на себя часть ноши. Тема проснулся только на пороге, когда Наташа отомкнула дверь, от дикого грохота музыки, доносящейся из гостиной. Она охнула, кое-как примостила сползающего с табуретки мальчика в крохотной прихожей, а сама протиснулась выключать телевизор. В гостиной царил бардак — вперемежку с пустыми бутылками были разбросаны какие-то вещи, книги, кассеты. На столе — гора объедков и немытой посуды, на диване кто-то спал.
Вернее, понятно кто. Непонятно, как это ему удавалось.
— Мама! — захныкал Тема из прихожей, испугавшись, по-видимому, внезапно навалившейся оглушительной тишины.
Она отложила разборки на потом — побежала его укладывать, мыть, переодевать, не забыв при этом поцеловать на ночь. Или на утро. Потому что, когда, в конце концов, добралась до гостиной, за окном уже светало. А когда она распахнула настежь балконную дверь, чтобы избавиться от этого застоявшегося запаха перегара и никотина, с улицы донеслось безмятежное чириканье птиц.
Даже птичка божия не знала ни заботы… ни…
Она подошла к спящему и сдернула плед, стала резко трясти его:
— Стас! А ну, вставай! Вставай, гад! Вставай, кому говорю!
Наконец лежавший открыл глаза, со стоном присел и даже попробовал изобразить радость на лице.
— Ой, Наташка… Ты уже приехала? А я тебя завтра ждал… Постой, а какое сегодня число?
Стас еще явно не оклемался. Был он худ, мал ростом, с жидкой бородкой и претензией на некую интеллигентскую избранность, которая за семь лет жизни с Наташей так никак и не проявилась. Сейчас, глядя на его лихорадочно блестящие ввалившиеся глаза и всклокоченные волосы, она ничего, кроме отвращения, не испытывала. И где были ее глаза?! Но сейчас это уже праздный вопрос.
— Ты что, уже совсем?!.
Она долго подыскивала слово помягче, потому что в голове вертелся исключительно матерный лексикон. На нее это было даже не похоже.
— Опять свинарник развел?! Это называется «поживу тихонько»?!
— Ладно, Наташка, не кричи… Сейчас я все уберу, — затянул Стас свою извечную волынку и даже сделал вид, что тянется к тарелкам на предмет их дальнейшего мытья. Но она-то прекрасно знала, что это обычная похмельная показуха, синдром неизгладимой вины перед ней и ребенком. В первую очередь, разумеется, перед ребенком. Вон, вспомнила она, Тема до сих пор не научился плавать!
Наташа с силой оттолкнула его руку.
— Не надо! — она представила, что ей еще минимум полчаса придется дышать его перегаром.
— Убирать надо было раньше! А сейчас убирайся сам!
— Хорошо, хорошо, как скажешь… А где Темка?
— Спит Темка!… Неужели тебя это еще волнует?
Господи, он даже не обиделся! А принялся натягивать на себя какую-то линялую футболку, потом старый вытянутый свитер, приговаривая:
— Только не кричи. Сына разбудишь…
Лучше бы он этого не говорил. И хотя, глядя на вдрызг опустившегося Стаса, у Наташи сердце кровью обливалось, ее понесло.
— Ах, он о сыне забеспокоился! — голос Наташа все-таки понизила. Трудно кричать шепотом во весь голос, но ей это удивительным образом удалось. — А что ты для него сделал? Появляешься раз в год, наобещаешь, и с концами.
— У меня такой период…
Стас опустил голову, пытаясь завязать трясущимися руками шнурки на кроссовках. Те не слушались. Он плюнул и просто заправил их внутрь.
— Период — это когда месячные. А у тебя это хроника. Ты же бомж! Тебя из театра выперли, в кино тоже перестали снимать…
— Скоро все изменится, — встрял Стас. — Велешко новый сериал запускает…
— Ага, специально для тебя, — теперь в ее голосе явно слышалась нескрываемая издевка.
— Вот тогда я тебе все отдам. Кстати, сколько я тебе должен?
Он спросил, как можно пренебрежительнее. Вроде как о такой мелочовке и говорить нечего.
— Ты должен исчезнуть из моей жизни!
Она-то знала, что за душой у него нет ни гроша. И знала, что за этим последует.
— Как скажешь, — покорно согласился Стас. И она поймала его взгляд, заискивающий и просительный. — Можно мне какие-нибудь командировочные?
— Могу только дать отступные! — с горечью и безнадегой сказала Наташа и полезла в кошелек. — Вот, — протянула ему двадцати- и пяти долларовые купюры. — Будешь должен ровно сто.
И схватилась за голову:
— Вот дура я?!
— Наташка, да ты святая! — не согласился с ней враз повеселевший Стас. — Можно мне один телефонный звонок?
— Значит, так: я иду в ванную, прихожу — тебя уже нет!
Он потянулся к трубке, Наташа обреченно взглянула на него и вышла из комнаты.
— Алло, Марк-Антон? — зашептал Стас в трубку, опасливо оглядываясь на дверь. — А есть ли у Вас что-нибудь «интересненькое»?
— О-жи-да-ю… — послышался голос в трубке.
— Все-все-все, я выступаю…
Возвращаться в трудовые будни вовсе не хотелось. Конечно, на Кипре тоже была работа. С небольшой только разницей между свободным посещением международной конференции и обязательной ежедневной рутиной «от» и «до» на боевом посту.
Первым делом, конечно, надо отметиться у начальства.
Наташа постучала в дверь кабинета Волкова, и, не дожидаясь приглашения, что уже навеивало определенные мысли у некоторых, открыла дверь.
— Можно?
В ответ она услышала распевное:
— Ко-неч-но…
Борис Семенович Волков, начальник отдела по борьбе с контрабандой одного из крупнейших московских аэропортов, встретил свою сотрудницу теплой улыбкой. Поднялся из-за стола, расцеловал в обе щеки, усадил в кресло, налил кофе из шумящей в углу кофеварки.
— Правда — не капуччино, но чем богаты…
По всему было видно, что он действительно рад.
Отчет о командировке много времени не занял — с чего, вдруг?! — потом Наташа уже просто рассказывала о своих впечатлениях, показывала фотографии.
— Да, погуляли, — Волков неожиданно нахмурился, глядя на одну из фотографий. — А это кто? Личность, вроде, знакомая…
— А, это…
Наташа вдруг не к месту смутилась, что не ускользнуло от начальственного взгляда:
— Случайно познакомились… Фил Маковский… Наш, но живет в Америке…
— Наш, говоришь… — Волков вгляделся в фотографию еще внимательнее.
— Я его на конференции видела, в холле крутился, а потом он на море Темку из воды выудил. Когда его от берега отнесло…
— Вот и посылай вас на конференцию…
Какое-то время молодая женщина молчала, заново припоминая странное южное знакомство… правда, на курортный роман это не тянуло. Воспоминания были приятными, хотя и путанными, настораживающими. Здесь, в Москве, все это казалось баловством, к реальной жизни отношения не имеющим. Но если это был всего-навсего мираж. то какой смысл что-то утаивать? Обман зрения. И чувств. Она и сама об этом догадывалась. Ведь догадывалась же?
— Так странно ухаживал… Теперь уж и не пойму, на кого глаз положил: на меня или на таможню…
Волков еще раз глянул на фотографию, потом, более пристально — на Наташу. Сказал тихо:
— Думаю, на то и на другое. Чем он занимается, говорил?
— Вроде бы торгует хоккеистами…
— А на самом деле?
— Непонятно. Вроде, грозился приехать…
— Вот тут-то мы его и под рентген. Ладно, иди работай.
Наташа встала, направились к двери, думая о чем-то своем.
— Постой, Темке-то как на Кипре, понравилось?
Наташа обернулась, снова подошла к столу, ища что-то в своей сумочке.
— Чуть не забыла… Он в полном восторге. Вот. подарок вам оттуда привез. — она достала из сумочки какой-то пузырек с корешком внутри. Этикетка оповещала о чем-то затейливыми китайскими иероглифами. Волков удивленно поднял брови.
— Что это?
Наташа улыбнулась.
— Женьшень. Корень жизни. Куда ни поедешь, а сувениры везде китайские…
Она вышла. Волков пробормотал:
— Корень жизни… — и долго сидел, задумавшись, вертя в руках странный флакончик. Он вспоминал прошлое, Маковского, Вику, тот трагический случай, который связал его с Наташей…
Вся эта история обескуражила его. Он работал на таможне уже не первый год, всякого навидался, но чтоб такое…
Чтобы знаменитую спортсменку, чемпионку, вот так грубо, у всех на глазах, подставили на ровном месте…
Или не на ровном? Или есть что-то, что не его ума дело?!
Она шла тогда по залу красивая, гордая, уверенная в себе и в том, что ничего плохого с ней никогда не случится. Как она отличалась от той Вики, которая, облокотившись на край бортика катка, следила, чтобы ее младшая сестра выписывала на слегка подтаявшем от неумеренного февральского солнца льду замысловатые пируэты.
Эта Вика на чемпионку была совсем не похожа. А ведь времени прошло с гулькин нос! Но часто бывает иногда, и минуты хватает, чтобы надломить человека, пусть он и считал себя несгибаемым всю прожитую до этого жизнь. Волков встречал таких людей. Упорные, движущиеся к цели, сметая все на своем пути, они вдруг спотыкались о газонную штакетину. Ойкали, растерянно поглаживали ушибленную ногу и убеждали всех, а в первую очередь самих себя, что дальше идти не в состоянии. Не бог весть, какая — а если и какая?! — неудача их била из-за угла пыльным мешком, раз и навсегда вышибала почву из-под ног, давала зеленый свет череде грядущих невезений. Продолжение следовало незамедлительно.
Узнать, где она живет, труда не составляло. Волкова захлестнули неожиданно возникшие чувства — казалось, он знал ее очень хорошо. По фотографиям в газетах и журналах, телевизионным репортажам и интервью, и той мимолетной встрече в аэропорту (которая оказалась для нее роковой).
Первые дни возле ее подъезда яблоку негде было упасть. Беспардонные фанаты — а помешанных на фигурном катании хоть пруд пруди — ничего не знающие о разразившемся скандале, оккупировали всю округу, усыпали ее цветами и мусором: обертками от шоколадок, хрустящей картошки, жевательной резинки и пивными бутылками. Дворничиха, сдавая тару, демонстративно проклинала тот день, когда Вика обосновалась на ее участке. Участковому все было до одного места. Ее жалобы отскакивали от его нагловатой рожи, как от стенки горох.
— Приобщайся к славе, — гоготал он, пытаясь похлопать ее по заду. Она не очень-то уворачивалась, все же, князек не князек, но какой-никакой начальник. — Общественный порядок не нарушают, а то, что мусорят, так ты за это деньги получаешь. Свистни меня, когда они пиво распивают!
У тебя ж свисток есть. Или личная выгода важнее общественных интересов? Тогда и не жалуйся!
Вика выходила из дому редко, быстро садилась в машину и уезжала, ни на кого не обращая ни малейшего внимания. А так с поклонниками поступать нельзя. Их задор надо подогревать хотя бы видимостью признательности. Даже если тебе сейчас чересчур скверно, это никого не колышет. Это дело двадцатое. Пусть ты и стоишь на цыпочках по шейку, пардон, в дерьме. Все равно «живем-то не на облаке», а среди людей.
Все это Вика прекрасно понимала, но ничего поделать с собой сначала не могла. Потом уже и рада бы, да только где все? Ау! Эхо былой славы заплутало в трех соснах. Поклонники контингент вздорный. По большей части смекнувшие, что они больше нужны кумиру, чем он им. А если кто этого не понимает, то ему же хуже. Это как любовь — новая придет. Так что протирались, протирались вокруг и отправились на поиски нового идола.
Более совершенного.
Все это крутилось в затуманенной чувствами головушке Бориса Волкова на подступах к заветной сталинской семиэтажке. Честно говоря, он смутно представлял, кой черт его туда несет. И уже не впервой. Потоптаться на холоде и у собственного подъезда с таким же успехом можно.
Убедиться, что народ безвозвратно рассосался и поле деятельности относительно свободно? Вариант.
О том, чтобы попытаться вломиться в квартиру, номер которой он знал как дату собственного рождения, и речи быть не могло. Это заведомо поставить крест на всех своих благих намерениях. Благие намерения, опять же, высвечивались весьма и весьма смутно. Что они конкретно из себя представляют и как с ними быть дальше он, убей бог, ни сном, ни духом не ведал. Благие и все тут!
Волков решил караулить Вику у подъезда до победного конца. Сегодня у него был отгул, и он мог себе это позволить. Периодически включал двигатель, чтобы ногам было теплее. Ботиночки он надел совсем не по погоде. На улице хоть и весна, но до поры любви еще ой, как далеко.
Вика обнаружила себя часам к двенадцати, с младшей сестрой за руку. Они дошли до залитой все той же дворничихой хоккейной коробки, девочка надела коньки, нагрузив сестру яркой спортивной сумкой со снятыми сапожками и дубленкой, легко, словно птичка, выпорхнула налед. Вика стояла неподвижно, засунув руки в карманы роскошной меховой шубы — той самой, которая была на ней в тот день на таможне. Даже шуба сейчас выглядела слегка полинявшей.
Волков выбрался из машины, оттягивая момент, неторопливо подошел к девушке.
— Извините…
Она повернула к нему бледное лицо. Ей удивительно шла эта бледность. Как, наверное, шел загар. Для него она красивей всех на свете, это Волков решил еще там, на таможне. Какой же надо быть сволочью, чтобы сотворить с ней такое.
А с другими можно? Волков прекрасно знал, что в их работе время от времени подобное практикуется. Просто раньше его никаким боком это не затрагивало. И он не давал ходу подобным мыслям.
Ну, шито, и шито белыми нитками. Какой дурак набухает полный чемодан долларов и с открытым забралом попрется с ним напропалую? Если у тебя хватило ума огрести такую кучу «зелени», пораскинь остатками мозгов, как их сподручнее доставить до места назначения.
Нет, здесь чистая подстава! А таможне, чего греха таить, в нужный момент кто-то дал отмашку. Фас, мальчики!
— Видите ли… Я был тогда на таможне…
Вика побледнела еще больше.
— На какой-такой таможне?
— Я видел, как ваш кейс подменили.
— Вы что-то перепутали, — Вика горько усмехнулась и отвернулась от Волкова, давая понять, что разговор окончен.
Волков предполагал, конечно, что разговор окажется нелегким, но не думал, что до такой степени.
— Я понимаю… Но мне эта история покоя не дает… Как заноза.
— Вы мне жалуетесь?… Тут за углом поликлиника, может, вам туда? — она взглянула на него коротко и презрительно.
— Наташа! Наташа! Пойдем домой! — Девочка, увлеченно пытающаяся освоить новый элемент, не отреагировала.
— Да послушайте… — Волков заторопился. — Я там работаю. В Шереметьево… Получается, я виноват перед вами…
— Виноват?..
— Все еще можно исправить. Я должен вам помочь.
— Наташа! — девочка наконец-то расслышала и подъехала к бордюру с явным сожалением. Сложный прыжок только-только начал получаться.
— Пойдем! — Вика потащила сестру, не успевшую еще переодеть коньки, в сторону дома.
— Вика! — Волков попытался ее задержать, взяв за руку. — Я правда вам помогу.
Вика резко вырвалась. Повернулась, и, трясясь от гнева, отвесила Волкову звонкую пощечину.
— Передайте вашей таможне… Они мне уже помогли.
Всю следующую неделю Волков чувствовал себя прескверно. Сегодня тоже. Он подозревал, что будет прозябать в таком состоянии всю оставшуюся жизнь.
В «Архангельское» ехать не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Врет! Было непреодолимое желание заползти в свою потаенную нору и провести там все выходные, пылая бессильным гневом, сопливясь от сострадания к самому себе, упрекая, опять же самого себя за малодушие, и обдумывая дальнейшую непутевую жизнь, на которой впору ставить крест. Пусть Вика считает его трусом и подлецом, но он же на самом деле… Он еще всем докажет…
От этого внутреннего самопоедания он начинал себя еще больше жалеть, слезы пытались навернуться на глаза, но не выдавливались. Да что же он за гнида такая?!
А эта навязчивая идея с мистической спасительной норой преследует его с раннего детства. Он до сих пор отчетливо помнит себя, укрывшегося с головой в подвернутом конвертиком одеяле. Это и есть единственное не обнаруженное укрытие на Земле, по которой грузно вышагивает лохматый, сверкающий единственным глазом, великан. Маленький Волков его никогда не видел, но прекрасно чувствует, как проседает грунт — только что не сыплется — под его огромными ступнями. Наверно, он людоед. Точно, людоед. Потому что изо всех жителей планеты только он, Бориска, один уцелел, в относительной безопасности и у него много шпрот…
В детстве Волков больше всего на свете любил шпроты. Больше, чем мороженое. Наверное, потому что шпроты он ел реже. По основным, не считая семейных, праздникам, которых на его памяти было три: Новый год, Первое мая и 7-е ноября. Праздники эти так и писались — два первых прописью, а третий — цифрой. А консервированные золотые рыбки ровными рядами, как колонны демонстрантов, движущиеся по Красной площади в черно-белом изображении телевизора, отсвечивали в жестянке, и распространяли по квартире фантастический запах моря.
В то время Волков был уверен, что море пахнет шпротами.
Еще он любил докторскую колбасу, но ее в его норке почему-то не было…
Стоп! Вдруг его резануло. А ведь там много чего не было. Многое не уместилось в этой его спасительной норке. Например, разведенная и не вышедшая вновь замуж мама, чтобы не дай Бог он, ее ясный свет в окошке, не примерил на себя личину пасынка. Огромному запасу неизвестно откуда взявшихся шпрот, с которыми он собирался отсидеться, точнее, отлежаться до лучших времен, в его землянке нашлось место, а вот ей нет. Он даже не смог сказать, что с ней стало после того, как он сбежал из дома в Москву поступать в какой-либо вуз. Или он подспудно догадывался, что она серьезно болела? И как-то не особо переживал, когда ее не стало?!
Потому что все мы там будем, убеждал он себя. Но сакраментальная фраза Пуфы Пуфыча Гениального в адрес Мамочки, вынесенная из подросткового кинофильма «Республика ШКИД», всю дорогу преследовала его:
— Гад ты, Костя Федотов…
От самоличного «треугольника» — партком, профком, бюро ВЛКСМ — он довершил характеристику комсомольца Волкова:
— Ползучий…
Гад ты, Боря Волков…
…«Шестерка» таможенника остановилась на давно уже требующей ремонта щербатой автостоянке. В это время в «Архангельском» народу было мало. Собирались, как правило, ближе к вечеру и зависали на ночь. Тогда машины стояли здесь повсюду, не только на стоянке, прижавшись одна к одной, наплевав на запрещающие парковку гаишные знаки. Это было одно из немногих известных ему мест, которое не захлопывало перед носом посетителей двери к полуночи. То есть официально оно, конечно, закрывалось, но «свои» порой засиживались до утра, и никто их не разгонял. Ну, разве что кухня не работала. Но выпить всегда можно было из-под полы достать. Для работников «Шереметьева» это место было насиженным и еще по одной причине — близко от работы. Иногда после смены всей компанией заваливались сюда и… до следующей смены.
Волков вошел в здание. Всегда с утра угрюмый швейцар — а чего лыбиться-то?! — радости прибавлялось к вечеру, одновременно с чаевыми — посмотрел на него неодобрительно, в сомнении, но пропустил. Почти пустой зал напоминал столовую пионерского лагеря в полдник. Только за несколькими накрытыми столами сосредоточенно жевали случайные посетители.
Все были уже в сборе.
Сатаров, Сергеев и Маковский сидели у окна, изучая меню, как будто надеялись увидеть в нем что-то новенькое.
В меню тут ничего новенького отродясь не появлялось. Но зато, договорившись с поваром или официантом, вполне можно было получить все что угодно по своему вкусу и по своему же рецепту.
А тот кто договариваться не умеет или не знает с кем и как, тот обреченно читает написанное карандашиком слово «нет» — даже напротив того, что вроде бы в меню напечатано жирным шрифтом на трофейной машинке марки «Олимпия».
Волков и, не заглядывая в эту Филькину грамоту, мог поспорить: нет самого вкусного. Например, черной икры. Хотя в не ахти каком по толщине глянцевом списке блюд она наверняка пропечатана дважды: икра зернистая, икра паюсная. Для них нет! Но этого простой карандашик не подчеркивал.
Зато он графитным грифелем запросто перечеркивал все успехи советского тралового флота. Ловят, ловят, потом рапортуют, опять ловят… Все познания Волкова в этом жизненно важном занятии ограничивались кадрами из киножурнала «Новости дня». Там скользкие, как кашалоты, в своих прорезиненных робах моряки вываливают сети с несметным количеством будущих рыбных деликатесов. Вот она, досрочная пятилетка!
По объявленным, из-за дефицита мяса, рыбным четвергам, все эти «Новости дня» выглядели уже не так впечатляюще, ограничившись поначалу презренной нататенией, которая из-за того же дефицита быстро стала в один недоступный ряд с большинством морепродуктов. Но народ свято помнил: четверг — «рыбный день». Несмотря на то, что хорошей рыбы в принципе было не сыскать.
Оставалось только глотать слюнки. Даже ощущения горечи не было. Привыкли. И что примечательно, находили в этом определенную прелесть. Отправляясь в ресторан, ты заведомо знаешь, чем тебя будут потчевать там. Как у мамы на кухне. Вкусно, но без изысков.
Если это «Пекин», то, скорее всего — в разумных финансовых рамках — это пельмени по-китайски. Не вдаваясь в рецепты кулинарного мастерства, они мало, чем отличались по вкусу от продающихся в ближайшем «Гастрономе» отечественных, но все опрысканное соевым соусом из замутненной полиэтиленовой бутылочки в «Пекине» — по-китайски. А если вас занесет в «Сайгон», то под тем же соусом блюдо будет иметь уже вьетнамский привкус…
Ну и так далее. Тут главное усвоить принцип.
На ум почему-то пришла исповедь пропивающего остатки интеллигентности в «Пивном зале» на Колхозной площади молодого человека в голубой майке без ничего, как он докатился до жизни такой. Оказалось, из лучших побуждений. За пару недолитых кружек пива (три четверти кружки занимала крыша из пены) и бутерброд — кусок костлявой, скверно очищенной селедки на крошащемся непропеченном сером хлебе, он сыпал подробностями. По всему было видно, что молодой человек выпивал не первый день подряд. Впрочем, он и не скрывал этого. И чем дольше это продолжалось, тем содержательнее становился рассказ. На момент появления в клоаке Волкова он выглядел следующим образом.
Премия оказалась как нельзя кстати. Любо-дорого побаловать молодую жену на сносях, мать своего будущего ребенка черной икрой. А почему нет? Держава у нас не только ядерная, но ко всему прочему еще и икорная.
Проверив наличность, не отходя от кассы, он решил, что уж с «Метрополем» никак не ошибется. Тем паче, время было детское, то есть рабочее. На входе он пытался изложить суть своего посещения метрдотелю, на что тот гостеприимно взмахнул рукой:
— Прошу за столик!
Дальнейшие переговоры велись уже с официантом.
— Сделаем, — вошел в положение тот. — Только придется подождать. И заказать что-нибудь для видимости.
Для блезира выпил — закусил, а взамен икры получил банку крабов.
— Извини, старичок, — сказал официант, — с икрой — швах. Попытай счастья в «Минске». У меня там приятель в оркестре наяривает. Скажешь, от меня…
Будущий отец перешел проспект Маркса, движение по которому было еще в обе стороны, где после определенных мытарств его подсадил в машину по пути четвертым сердобольный таксист.
А как вы хотели? Наступал час пик, а такси шло по десять копеек за километр.
В «Минске», опять же для блезира, ему всучили ананас…
А дальше по накатанной. По Тверской. Улице Горького то бишь.
В «Центральном» ему выдали батон сырокопченой колбасы.
В «Советской» — брикет замороженной севрюги…
— Что все это значит? — спросила наутро жена казенным голосом.
Он что-то пытался вякать по поводу икры и здоровья будущих поколений. Жена сочла это кощунством, но все же поинтересовалась:
— Ну и где же икра?
В извазюканном пакете было все — или почти все — кроме икры. А жизнь с тех пор дала сокрушительный крен. Была бы икра — пусть даже подсохшая паюсная — глядишь, все и стабилизировалось бы?…
…Сутулый официант, осанкой и шевелюрой напоминавший сфинкса, в нарушение какой бы то ни было ресторанной этики, вальяжно устроился за соседним столиком, закинув ногу на ногу, и созерцал, временами погружаясь в мгновенную дремоту после очередной разудалой ночи, сияющий за окном день.
Нельзя сказать, что он его особо радовал.
Волков подошел, поздоровался, жестом все же подозвал Сфинкса, который долго не реагировал на его призывные сигналы, всем своим видом показывая: а не пошел бы ты?!
Самое смешное — не сдвинься он с места, и скептически настроенный Волков, действительно, пошел бы. Ну, может, не конкретно по тому адресу, который имел в виду совершенно зарвавшийся и обнаглевший от ночных чаевых официант, но примерно в том направлении. Не жаловаться с пеной у рта администратору на нерасторопность обслуживающего персонала, а искать более сговорчивого халдея.
— Водки! Закуски не надо, А вот горячее, если не слишком холодное, можно, — попытался пошутить Волков.
Сфинкс стоял, как стоял. Ему было не до шуток.
Зато уборщица, переворачивающая в дальнем углу стулья, пошла в наступление, вплотную приблизилась к столику, задела его мощным задом и энергично задвигала шваброй под стульями, заставив друзей поджать ноги.
Вдоволь налюбовавшись, как уборщица изгаляется над посетителями, Сфинкс наконец-то соизволил пройти в сторону кухни.
Начался отсчет времени.
Минут через десять, пока все дружно курили натощак, играя в молчанку, Волков первым сдался и сказал, ни к кому не обращаясь конкретно:
— Спорим, халдей появится в течение пяти минут?!
— На что? — тут же уставился на свой многостаночный «Ориент-колледж» пижон Маковский.
— На сто пятьдесят и огурчик, — ничем не рисковал Волков, потому что все равно был за рулем. Коллеги-приятели добирались из Шереметьева на такси, машину, естественно, отпустили, так что разъезжаться будут на нем. Хотя бы до ближайшей станции метро. Если будут транспортабельны.
Ждать стало интереснее.
Волков проспорил еще шестьсот граммов и четыре огурца, прежде чем возник официант, груженный подносом со всев озможными закусками.
— Просили же, закусок не приносить, — раздраженно заметил Волков.
Сфинкс продолжил составлять снедь на столик. В центр он царственным жестом водрузил запотевший холодный графинчик. И тот не полный.
— А вот это самое петушиное мясо в горшочке, оно как, съедобно? — Сатаров попытался сгладить назревающий конфликт.
— Не знаю, — надменно ответил официант. — Я здесь не ем.
— Это видно, — с каждой минутой настроение Волкова портилось все больше. Наглый Сфинкс действовал на нервы так, что хотелось немедленно вскочить и дать ему в морду. Но тогда он так и не узнает, зачем Фил созвал военный совет. В лучшем случае суток через пятнадцать. А то и наимоднейшая 206-я часть вторая светит…
— А все-таки что люди говорят? — Сатаров улыбнулся, не оставляя попыток втереться официанту в доверие.
— Я людей не слушаю, — Сфинкс смотрел сверху вниз, всем своим видом показывая, что слушать людей — пошлость, до которой он никогда не опустится. — А горячее ваше будет после обеда.
— После какого обеда? — тут даже дипломатичный Сатаров оторопел.
— Санитарный час, — пояснил официант особо непонятливым товарищам, уже повернувшись и гордо удаляясь от стола.
— Принеси хоть водки! — закричал ему в спину отчаявшийся Сатаров. — Явный же недолив!
— В дневное время — не более ста граммов на посетителя, — проинформировал Сфинкс, не подумав обернуться. — А насчет недолива — это к буфетчику. Я такую отраву не употребляю…
Вот они трудовые будни! Не лучшее время для того, чтобы оттягиваться в «Архангельском». Все должны стоять у станка, а не ханку трескать. Ну, разве что интурист забредет, вдосталь налюбовавшись вычурностью одноименной усадьбы. Так с их мерками сто граммов под русскую селедочку за глаза хватит! Да и чаевые с гулькин нос, соответственно впечатлениям:
Только что тебе и «Вери, — как говорится, — гуд!»
Другой коленкор вечером! Вечером Кипа будет играть, богема понаедет, гульбарий начнется. Ресторан закроется, но «свои» останутся гулять до утра. Всякого Сфинкс тут понасмотрелся! Раньше, бывало, Высоцкий — царствие ему небесное — захаживал. С Мариной или еще с кем. Брежнева Галина не брезговала… Приезжал Ба-бек — миллионер с немецким паспортом, сын иранского коммуниста — вроде бы даже личного друга Сталина, успешно развивающий внешнеэкономическую деятельность СССР. Покупал и продавал он все — от носков до оружия, по-русски говорил не хуже профессора МГУ и был любимцем всей московской богемы — за свое обаяние и широту души. Высоцкий про него даже стишок сложил:
За Бабеком, как правило, тянулся шлейф первых московских красавиц, среди которых обязательно была Софка-Тусовка, всеобщая подруга и просто хорошая девка. Кстати, и слово это — «тусовка» — родилось здесь, в «Архангельском».
Но никогда никто до положения риз не напивался, мордобоя не устраивали. Все чин-чином.
Вот и сейчас в уголке культурно отдыхал толстый, лоснящийся от самодовольства полковник с двумя девицами, одетыми в джинсы и кофтенки явно не из московских универмагов. Девицы все время поглядывали на компанию интересных молодых людей, но о полковнике забывать было не резон: то закусочки ему положат, то водочки нальют. Их сто граммов, кстати, не в пример были более объемные.
— Вот так, Тимур, — усмехнулся Сергеев, до этого молча изучавший не слишком свежую скатерть. — Все сикось-накось. Что в стране, что в семье, что на работе.
— А чем тебе с нами плохо работается? — удивился Сатаров.
— Шикарно… Только вот, например, в четверг фигуристку подставили, а так…
— А мы-то здесь при чем?! — искренне удивился Сатаров, налил стопку, потянулся за огурчиком. — Видать кому-то не дала…
— Дала… Не дала… — мечтательно протянул Сергеев. — Ты что, со свечкой стоял?… Красивая… Из Парижа…
— Дома надо сидеть, а не по Парижам шляться, — иронично улыбнулся Маковский.
Волков посмотрел на собеседников, понял — начнут подкалывать, и резко сменил тему:
— Ты зачем нас позвал? — ему не хотелось, чтобы предметом этого застолья оказалась Вика. — Почему вдруг сегодня?
Маковский огляделся заговорщицки, немного помялся и загадочно произнес:
— Отступаю я, ребята…
— Что значит, отступаю? — спросил Сатаров.
— Я, ребята, визу получил. В Америку.
Маковский разлил остатки водки и крикнул официанту: «Повтори»!
Над столом повисло такое гробовое молчание, что было слышно, как одна из девиц грузила полковника:
— Ну, ты же обещал, малыш…
— Чего? — первым опомнился Сатаров, — и никому ничего…
— Не хотел говорить… чтоб не сглазить.
— Теперь затаскают… Ты что, не понимаешь?!. Ты нас под монастырь подвел! Он отчалит, а мы здесь без работы с волчьими билетами… Да теперь полтаможни разгонят к чертовой матери!
Он резко отодвинулся на стуле, едва не наехав на подоспевшего с полновесным графином официанта.
— Миль пардон! — пролопотал он.
— Вали отсюда! — рявкнул Сатаров.
Тот безропотно испарился.
Инцидент с фигуристкой мигом потерял свою актуальность. Да и все остальное тоже. Все понимали, что если Сатаров и утрирует, то самую малость. Отъезд таможенника за границу — событие неслыханное. Это же вам не младший научный сотрудник из задрипанного НИИ! Многие втихаря муссировали эту тему, вспоминали близких и дальних родственников соответствующей национальности, фантазировали, как бы сварганить липовые документы или откровенно к кому-нибудь подъевреиться. Но чтобы с места в карьер…
— А что ты там будешь делать? — задал идиотский вопрос Сергеев.
— Лекции читать про нашу таможню, — с иронией сказал Филипп, разливая водку.
— Мне не наливай. Пей со своими американцами, — сказал Сатаров, отодвигая рюмку.
— Кошерную… — подколол Сергеев.
Возникла неловкая пауза…
— Ну ладно… — сказал, наконец, Маковский. — Нас здесь не поняли… Как и следовало ожидать…
Он посмотрел в сторону полковника и его спутниц, словно ожидая поддержки с их стороны, поднялся и вышел из зала.
— Уезжает, а на еврея вроде не похож, — продолжая тему, пробормотал Сергеев.
— Думаешь, одни жиды уезжают? — саркастически ухмыльнулся Сатаров и потянулся за рюмкой. — Чего добру пропадать, раз уплачено. Тебе плеснуть?
По запальчивости он только сейчас заметил, что оказался вдвоем с Сергеевым — Волков под шумок улизнул и уже сидел в своей «шестерке», безбожно наяривая стартером в тщетных попытках раскочегарить заартачившийся движок. Конечно, Маковский тот еще гусь и вся эта история с его отъездом всем им боком выйдет. Но он не мог выкинуть из головы историю с Викой.
Волков еще не знал, что Вика покончила с собой, выпив целую упаковку транквилизаторов. Ее, уже без сознания, обнаружила вернувшаяся из школы Наташа. Совершенно растерявшаяся девочка, вместо того чтобы тут же вызвать «неотложку», долго изо всех сил теребила ее, поливая из неостывшего еще чайника, а когда, наконец, кинулась к телефону, было уже поздно.
— Чуть-чуть бы раньше, — неосмотрительно сказал врач медсестре.
И они с трудом втянули перевалившуюся через поручень и отбивающуюся от них Наташу на балкон.
Все это Волкову предстоит узнать потом. А сейчас после очередной попытки двигатель кое-как схватил, Волков дал ему профурыкаться и особо не газуя, потянулся в сторону дома.