К этому времени успех высадки и наступления стал очевиден. К утру 26 июля, когда фронт был прорван к западу от Сен-Ло, общая численность союзных сил составляла около тридцати дивизий. Противостояли им 72 немецкие дивизии, сосредоточенные в тех районах, которые немцы считали наиболее подходящими для высадки.
Непрерывные бомбардировки мостов через Сену и Луару, которые начались за четыре-пять месяцев до вторжения, должны были подсказать немцам, что Нормандию изолируют от остальной территории. Но поскольку наиболее мощными эти бомбардировки были в районе Па-де-Кале, по другую сторону Ла-Манша от порта Дувр, немцы совершили ошибку. Только вечером 25 июля, перед самым прорывом у Сен-Ло, Роммель получил разрешение ввести в бой резервные танковые дивизии из района Па-де-Кале[43]. Но к этому времени остановить сокрушительный удар союзников[44] было уже невозможно.
Но союзников тревожили собственные проблемы… Решение серьезных проблем снабжения наступающих армий боеприпасами, горючим и провизией требовало значительных усилий. Невзирая на бюрократические препоны, английские и американские войска продемонстрировали исключительную способность порождать новаторские идеи. И, что еще более удивительно, руководство прислушивалось к ним. Для примера: даже собрав крупнейшую в истории армаду транспортных кораблей (более четырех тысяч), мы не могли обеспечить десантными судами все семь дивизий целиком. Но слаженными действиями и быстрым оборотом транспортов в портах Англии нам удалось в среднем высаживать в день по тридцать тысяч солдат и выгружать огромные объемы грузов. Готовые бетонные батопорты, затопленные близ берега, и понтонные мосты между ними (составлявшие вместе наплавные пирсы, известные как «Малбери») очень помогали разгружать суда в шторм.
Одной из самых сложных была проблема обеспечения войск топливом. Полная заправка всех машин одной только нашей дивизии требовала более 1 миллиона 135 тысяч литров бензина — это соответствует трем сотням грузовиков, каждый из которых везет почти четыре тысячи литров в пятигаллонных (19‑литровых) канистрах. Первоначальный план учитывал, что немцы попытаются удержать за собой порты на Ла-Манше. В отсутствие танкерных причалов следовало предусмотреть другие способы доставки больших объемов горючего, прежде чем эти порты попадут в наши руки.
Англичане соорудили огромные стальные катушки поперечником около трех метров. На эти шпули наматывались отрезки стальной трубы диаметром 102 миллиметра и длиной в 400 метров каждый. На концах труб были заранее установлены крепежные фланцы. На оси каждой шпули ставился мощный гидравлический редуктор, который превращал катушку в гигантский ворот. Редуктор, в свою очередь, устанавливали на корме мощного буксира. Один конец трубы подключали к насосной станции на берегу, и буксир выходил в воды Ла-Манша, разматывая трубопровод за собой. На катушку такого размера помещалось много километров труб.
На другом конце трубопровода инженерные войска американской армии пользовались легкими трубами того же поперечника с крепежными фланцами, но в коротких отрезках, помещавшихся в кузов грузовика «Дженерал моторс». Грузовик, не останавливаясь, медленно катился вдоль дороги, а солдаты выбрасывали отрезки трубы на землю по одной. За ними пешком следовала бригада слесарей, соединявшая фланцы. Через каждые несколько километров к трубопроводу подключали насосную станцию, чтобы поддерживать давление. Эта система снабжения горючим требовала постоянного участия тысяч грузовых автомашин.
Немало новых идей, наподобие нашего резака для живых изгородей, пришло «снизу», из войск. Англичанам же удалось справиться с серьезной проблемой опасности от мин при помощи танка-тральщика. Противотанковая мина могла порвать гусеницу или даже снести опорный каток танка. Бывало, что немцы ставили мины одну на другую, и силы их взрыва хватало, чтобы пробить 25‑миллиметровый лист брони на днище танка и уничтожить экипаж. Британский танк-тральщик нес перед собой на прочных, съемных скобах широкий барабан, на который были в беспорядке наварены имевшие почти двухметровую длину обрезки тяжелых железных цепей[45]. Когда танк ехал, барабан начинал вращаться, и центробежная сила заставляла цепи с силой бить оземь. Если под удар подворачивалась мина, она обычно взрывалась, не причинив вреда танку. Как правило, танки-тральщики были вполне эффективны на минных полях, однако потеря мощности на вращение барабана ограничивала подвижность машины на сильно пересеченной или болотистой местности.
Некоторые экипажи крепили на лобовой броне своих танков мешки с песком и даже запасные траки или бревна в качестве дополнительной защиты от убийственного огня немецких противотанковых пушек. Стремление выжить подстегивало изобретательность!
Иные солдаты подкладывали мешки с песком на дно автомашин для защиты от мин, способных разнести джип-четвертьтонку на части. Хотя от маломощных противопехотных мин это могло бы спасти, мне всегда казалось, что от противотанковых мешок с песком не поможет. Наш джип мы никогда мешками не грузили — я решил, что они слишком тяжелые и будут нас тормозить, а в поездках через ничейную землю по ночам скорость была нашей лучшей защитой.
Хотя американские танки уступали немецким по огневой мощи и броневой защите, на шоссейных дорогах с хорошим покрытием они превосходили противника в скорости и подвижности. Кроме того, гусеничные траки наших танков были прочнее и позволяли развить на шоссе бо́льшую скорость. Причиной тут была конструкция самой гусеницы. На направляющем катке гусеничная лента шла вверх, огибая его, а затем, проходя дальше на первый поддерживающий каток, распрямлялась. За счет натяжения верхней ветви гусеницы передней звездочкой обеспечивалось надежное зацепление. Таким образом, гусеница целиком превращалась в механический аккумулятор. Часть энергии, затраченной на то, чтобы протянуть гусеницу, возвращалась, когда гусеница скатывалась с задней звездочки. В результате движение танка требовало меньшей мощности двигателя, оставляя резерв для маневренности. Кроме того, резиновое покрытие на траках служило амортизатором и, вместе с обрезиненными опорными катками, значительно увеличивало срок службы гусениц. Поскольку траки имели резиновое покрытие с обеих сторон, их можно было перевернуть, когда с одной из них резина стиралась. На шоссейной дороге гусеницы среднего танка М4 могли выдержать приблизительно 4000 километров (с учетом однократного переворота траков при переборке гусениц). Этим они значительно превосходили гусеницы немецких танков, которые могли прослужить не более 800 километров, после чего их металлические шплинты начинали слишком часто ломаться.
У гусениц американских танков был только один недостаток — слишком узкие, они вязли в грязи. Немецкие танки сразу создавались с широкой колеей для действий на пересеченной местности. А поскольку большая часть танковых сражений проходила отнюдь не на шоссе, общий эффект был все же в пользу немцев[46].
Помимо превосходства наших танков в скорости и маневренности на дорожном покрытии, все наши бронемашины также превосходили немецкие по мобильности. Наши самоходные орудия строились на танковых шасси, а на бронетранспортерах стояли обеспечивающие им более высокую скорость обрезиненные гусеницы с бо́льшим сроком службы. Американские бронеавтомобили развивали большую скорость и были оснащены полным приводом; при движении по шоссейной дороге с хорошим покрытием привод на передние колеса отключался. Это относилось ко всей нашей колесной технике, как с двумя, так и с тремя ведущими осями — передняя ось при необходимости переставала быть ведущей. Таким образом, передние и задние колеса не создавали сопротивления по отношению друг друга, что повышало срок службы ходовой части.
Без сомнения, огромный вклад в успехи союзников на тот момент внесла разведка. Мы тогда не знали, что англичанам удалось захватить модель немецкой шифровальной машины «Энигма» и использовать ее для расшифровки сообщений противника. Вдобавок разведке удалось добыть пакет немецких приказов, определявших маршруты отступления их войск из Нормандии в Германию. Отступать всегда непросто, а наше превосходство в воздухе не позволяло немцам продвигаться днем. И хотя большая часть немецкой 7‑й армии вырвалась из Фалезского котла, впереди ее поджидала новая опасность. Мы ворвались в сердце Франции и, обойдя Париж, помчались наперехват немецким колоннам.
Встретившись у Сен-Дени-ле-Гаст с другими танковыми частями американской армии и завершив охват Парижа, мы направились к городу Мо, расположенному на реке Марне, в восьмидесяти километрах к востоку от столицы. Именно там французская армия остановила немецкое наступление в годы Первой мировой. Вскоре нам предстояло миновать места наиболее ожесточенных сражений той войны.
Тем вечером мне пришлось доставить отчет о боевых потерях в тыл дивизии в городке Корбель, по другую сторону реки. Мы проезжали через какую-то французскую деревню, когда меня внезапно охватила тревога. Деревенская площадь была совершенно безлюдна, въезды в город были кое-как перегорожены баррикадами из телег, мебели и брошенных машин. Внезапно двери домов и лавок распахнулись, и на улицу с криками «Vive l’Amérique! Vive l’Amérique!» вывалила толпа, вооруженная мотыгами, вилами и немецкими винтовками. На ломаном английском мне кричали, что marchal на подходе. Кто такие marchal, я понятия не имел.
Наш самозваный талисман, собачка Сучка, выскочила на капот, чтобы принять участие во всем происходящем. Французские ребятишки тут же принялись целовать ее и обвешивать цветочными гирляндами. Нас с Верноном потчевали шампанским и коньяком, словно великих героев. Я был в некотором замешательстве, но вскоре выяснил, что нас просят принять командование французским гарнизоном и вступить в бой с marchal, которые находятся в трех тысячах метров от деревни. Один из французов (как я предположил — тамошний мэр) хорошо говорил по-английски. Он объяснил мне, что marchal — это местные отщепенцы-коллаборационисты. По-видимому, немцы снабдили их оружием.
Я попытался объяснить мэру, что должен доставить свой отчет о потерях на другой берег Марны, и добавил, что в полуторах километрах от деревни, у переправы, разместилась саперно-мостовая рота, и если потребуется помощь — можно обратиться к ним. Он, кажется, понял, и мы отбыли под многочисленные «Vive l’Amérique!» и «Vive la Libérations!». На следующее утро, проезжая обратно через ту же деревню, я заметил, что баррикады уже разобраны. Следов боя не было видно, и я заключил, что marchal так сюда и не добрались.
В Мо я присоединился к Боевой группе Б, и как раз в этот момент дивизия двинулась на Суассон несколькими раздельными колоннами: БгА на правом фланге, БгБ — на левом. Мы значительно продвинулись вперед, но связь между частями противника была почти утрачена, и немецкие войска стремились только отступить за линию Зигфрида. В то же время всякий раз, как мы наталкивались на части противника, будь то боевые или тыловые подразделения, те сражались отчаянно. Даже высокий темп продвижения не спасал нас от больших потерь, которые мы несли в подобных стычках.
Было очевидно, что следующим пунктом на пути отступающих будет Суассон, и мы торопились успеть туда первыми. Наша боевая группа двигалась по сельской дороге в лесах по левую руку от шоссе. Щебень вскоре сменился утрамбованной землей, и мы оказались на просеке. По мере того как мы углублялись в лес, все чаще звучали выстрелы снайперов. К тому времени, когда мы приблизились к небольшой деревне Виллер-Котре, до Суассона оставалась еще треть пути, а снайперский огонь становился сильнее. Я старался держаться как можно ближе к бронетранспортерам, которые вместе с танками постоянно поливали огнем любые подозрительные кусты. В конце концов мы выбрались к деревне из леса и за Виллер-Котре двигались уже по дороге.
Утром 28 августа дивизия с постоянными боями быстро продвигалась к Суассону. При Брене вошедшие в город отряды 486‑го зенитного батальона увидали, как от станции отходит поезд, увозя на платформах немецкий танк, несколько бронемашин и роту пехотинцев в полной выкладке. Зенитчики открыли огонь, и котел паровоза взорвался. Немецких солдат, которые пытались забраться в танк и бронемашины, косил огонь. И хотя снаряды калибра 37 мм отскакивали от танковой брони, точно теннисные мячики, экипаж немецкого танка не сумел проникнуть к своей машине через огонь.
Примерно в то же время подразделения из состава 32‑го бронетанкового полка и 54‑го полка самоходной артиллерии наткнулись в том же районе на другой состав. Тот перевозил четыре «Королевских Тигра» и еще несколько машин на платформах, а также массу грузовиков и солдат. Наши ребята прошлись по составу огнем по всей длине, не позволив немцам завести танки. Для противника эта встреча окончилась катастрофой: большинство солдат оказалось ранено или убито, а немногие скрывшиеся в лесу вскоре были взяты в плен.
Когда наши солдаты осматривали разбитые вагоны, они были очень удивлены тем, что большую часть бесценного места занимали не боеприпасы и провизия, которых так не хватало, а женское белье, помада и духи. Было похоже, что немцы постарались перед отступлением разграбить все парижские бутики. Белье, помада и духи пользовались большим спросом у молодых незамужних француженок. Печальнее всего в случившемся в Брене было то, что, если бы немцы не задержались помародерствовать, поезд успел бы покинуть станцию прежде, чем туда вошли колонны американских войск, и многие из погибших остались бы живы.
Наступление на Суассон продолжалось. Мы знали, что к северу от города расположены старые французские доты времен Первой мировой. Французы перестроили их и укрепили железобетоном, и кое-кто высказывал опасения, что немцы воспользуются этими позициями. В это же время генерал Коллинз потребовал направить отделение в Шато-Тьерри, место знаменитой битвы времен Первой мировой, занятое к этому времени частями 3‑й и 7‑й бронетанковых дивизий.
На подступах к Суассону наша дивизия столкнулась с тем, что главный дорожный мост через реку взорван, но несколько других хотя и повреждены, но проходимы. С колонной, подошедшей к мосту, ехал генерал Роуз. Хотя подъезды к мосту были частично разминированы, было неясно, безопасен ли мост для перехода танковой колонны. Генерал, не раздумывая, переехал мост и вернулся обратно (за этот и другие подвиги генерал Роуз был удостоен креста «За выдающиеся заслуги»[47]). Дивизия форсировала реку в двух местах — под Суассоном и к востоку от него — и вошла в город. После множества боев она перекрыла артиллерийским огнем ведущие на север дороги, которыми немцы пытались покинуть город.
Ранним утром следующего дня я двинулся назад в Мо, чтобы доставить в штаб ремонтного батальона отчет о боевых потерях, но в Виллер-Котре задержался, не в силах выбрать, какой дорогой двинуться. Если верить карте, передо мной лежало три пути: магистральное шоссе по левую руку от городка, лесная просека, которой мы проехали за день до того, и второе шоссе, ведущее направо.
Ехать через лес, который мы миновали вчера, я не собирался. Двоим солдатам в джипе было бы глупо рисковать оказаться под снайперским огнем. Оставалось выбрать одну дорогу из двух остававшихся.
Внезапно нас окружила толпа французов, кричащих «Vive l’Amérique!» и «Vive la Libérations!». Затем подъехал американский грузовик с, пожалуй, сотней пленных немцев, находящихся под конвоем двоих военных полицейских в кабине и сержанта ВП на мотоцикле.
Сержант подошел ко мне.
— Лейтенант, мне приказано доставить в Мо добрую сотню пленных, а я понятия не имею, куда мы заехали. Вы тут старший по званию, так что принимайте командование!
Меньше всего мне в тот момент хотелось вешать себе на шею полный грузовик пленных, когда следовало доставить отчет в штаб как можно скорее. Но я знал, что сержант прав: основной принцип, на котором держится армия, — это то, что решения должен принимать старший по званию.
— Ладно, дайте я выясню, что тут творится, — ответил я. — Мне тоже надо в Мо, так что езжайте за нами.
Сотню немецких пленных утрамбовали в открытый кузов, как сардин в банку, и им едва хватало места, чтобы уместиться стоя. Некоторые успели обмочиться, но сержант понимал, что если выпустит их, то никогда уже не загонит обратно. Особого сочувствия я к ним не испытывал, потому что наслушался историй о том, как обходились в плену с американскими солдатами.
Вернон вытащил из футляра карту и развернул ее на капоте машины. Я предположил, что немолодой, самый многословный из жителей деревни человек — это здешний мэр.
— Parlez-vous Anglais? — спросил я его.
— Non, — ответил тот.
Я, как мог, объяснил по-французски, что хочу выяснить, которая из двух дорог безопасна. Нам было известно, что немцы часто блокировали дороги после того, как по ним пройдут наши танки.
Но мэр повторял только «Non compris, non compris!». Было видно, что он ни слова не понимает из моих расспросов. Я три года изучал французский в школе и два — в колледже. «Купер, — сказал я себе, — если б ты не был такой олух и слушал, о чем говорят в классе, ты бы понял, о чем твердят тебе эти люди!»
Внезапно молодой немецкий лейтенантик нагнулся ко мне через борт грузовика и на превосходном английском заявил:
— Лейтенант, я свободно владею французским и английским и с радостью послужу вашим переводчиком… если только вы выпустите меня из машины.
Пока немец выбирался из кузова, его держали на прицеле двое конвоиров из военной полиции с винтовками и сержант с «томми-ганом»[48]. Судя по манерам и отменному английскому, лейтенант был хорошо образован — вероятно, он был из верхней прослойки среднего класса. При этом я сразу заподозрил в нем убежденного нациста.
Пленный глянул на нашу карту.
— Относительно левой дороги ничего не могу сказать, но точно могу заявить, что правая для вас в данный момент небезопасна.
Указав на невысокий, поросший лесом холм в километре за городом, лейтенант объяснил, что именно там попал в плен после жаркого боя днем раньше. По его словам, хотя американцам и удалось захватить дорожную заставу и взять в плен самого лейтенанта и часть его солдат, но по меньшей мере два танка и пара бронетранспортеров незамеченными скрылись в лесу.
Я прекрасно понимал, что наши ребята не стали бы гоняться за немцами по лесу, захватив заставу, и знал, что раньше вечера американская пехота в здешних местах не появится. Если немец не соврал, застава вполне могла вновь оказаться в руках противника.
Но говорил ли он правду? Или лгал? Я попытался поставить себя на его место. Выходило, что, если бы я, немец, направил американцев по опасной дороге и подставил под пули, у меня появился бы шанс выбраться из плена с помощью немецких войск и вновь сражаться за фюрера. Стыдно, конечно, побывать в плену у американцев, но тот факт, что я обвел их вокруг пальца, чтобы освободиться, перевешивал стыд. С другой стороны, если мы двинемся опасной дорогой и немцы нас засекут, первым привлечет на себя огонь высокая крыша грузовика. Издалека невозможно определить, что кузов набит немецкими военнопленными. Тогда у меня появится хороший шанс потерять немало людей и самому лишиться головы. С другой стороны, американский лейтенант в низко сидящем джипе может уйти от огня. Кроме того, в американском плену я, по крайней мере, находился в безопасности и имел хорошие шансы дожить до до конца войны, если мы только доберемся до лагеря…
В этот момент размышления мои прервала французская школьница лет четырнадцати, выступившая из толпы деревенских жителей. Она немного владела английским и, судя по всему, понимала мой убогий французский. Девочка подтвердила слова немецкого лейтенанта: вернувшиеся тем утром в город мужчины говорили, что немцы вновь перекрыли дорогу примерно в том месте, куда и указывал пленник. Что творится вдоль второй дороги, девочка не знала, но вроде бы за день до того ее контролировали американцы.
— Merci beaucoup, — несколько раз повторил я ей.
Решение было принято: оставалось только надеяться, чтобы оно оказалось верным. Я скомандовал сержанту сворачивать налево. Грузовик должен был держаться метрах в пятидесяти за нашим джипом, а сержант на мотоцикле замыкал колонну. Двоим конвоирам я приказал следить за моими сигналами. Если впереди нам встретится застава или другое препятствие, мы тут же должны были залечь в канаве. Водитель грузовика должен был поступить так же.
Мы поспешно расселись по машинам и уехали. К этому времени деревенская толпа уже поливала пленников бранью и демонстрировала известные неприличные жесты средним пальцем.
Дорога оказалась магистральным шоссе, асфальтированным и ухоженным, но на протяжении первых километров — довольно холмистым и извилистым. Обогнув высокую насыпь, мы двинулись вверх по склону небольшого холма, как с гребня прямо на нас глянуло орудие немецкой «Пантеры». Вернон дал по тормозам, и мы оба высыпались из джипа, ожидая, что в следующую секунду машину разнесет в клочья. Водитель грузовика, заметив это, остановился у левой обочины.
Я прихватил с собой винтовку М1 и наступательную гранату из ящика, Вернон — только карабин. Ползком мы двинулись через канаву к подножию холма. Ни выстрелов, ни рокота заведенного танкового мотора слышно не было, так что я кивнул Вернону, и мы обогнули холм, чтобы по дальнему склону через лесок зайти в тыл немецкому танку с более высокой точки гребня. Мы почти добрались до вершины, когда я заметил среди листвы танковую башню. Люк был открыт. Я взялся за чеку и уже готов был зашвырнуть гранату внутрь танка, как увидал, что корма машины почернела от гари. От «Пантеры» остался только корпус.
Неизмеримое облегчение затопило меня. С высоты холма мы не заметили никаких признаков присутствия немцев, так что бегом вернулись к джипу и дали конвою отмашку — продолжать движение. Объехав танк, мы помчались дальше на предельной скорости. Сгоревший танк был свидетельством тому, что одна из наших колонн днем раньше уже прошла этой дорогой, но я не был уверен, что немцы не перекрыли ее снова. Хотя мы вели себя предельно осторожно, я полагал, что скорость — наша лучшая защита.
Примерно на полпути между Виллер-Котре и Мо дорога на протяжении добрых двух с половиной километров шла совершенно прямо. И как раз в тот момент, когда мы въехали на этот отрезок с одной стороны, на другом ее конце появилась машина — то ли джип, то ли немецкий «Фольксваген». Мы оба, кажется, притормозили одновременно. Я взял винтовку на изготовку и скомандовал Вернону быть готовым в любой момент дать по тормозам.
Наконец мы сблизились достаточно, чтобы можно было распознать марку машины. К моему облегчению, это оказался американский джип. Какой-то майор с водителем направлялись на север и хотели выяснить у нас, что творится на дороге отсюда до Суассона. Я рассказал ему, что прошлой ночью дивизия заняла Суассон, и объяснил, какой дорогой добираться из Суассона сюда, а заодно предупредил о снайперах в лесу на просеке и о возможной засаде на западной дороге по другую сторону Суассона. Он, в свою очередь, поблагодарил меня и заметил, что дорога на Мо, насколько ему известно, свободна.
Когда мы добрались до города, я проводил сержанта и грузовик с пленными к лагерю для военнопленных в дивизионном тылу, сдал в штабе рембата отчет о боевых потерях и направился в штаб тыла доложить о возможной немецкой заставе на западной дороге. Мне сказали, что эта информация уже подтверждена, — меньше чем за час до того, как я покинул Виллер-Котре, в засаду на той самой дороге попал набитый ранеными американский бронетранспортер медицинской службы с красными крестами на обоих бортах и лобовом щите. Немцы убили всех… Только тогда я понял, как близко был от смерти.
Этот случай сильно повлиял на меня, и я вспоминаю его с чувством глубочайшего смирения. В тот день я понял, какие неожиданные повороты делает судьба и как самые незначительные, казалось бы, вещи становятся критически важными. Все годы, что я изучал французский, я полагал время потраченным зря. Но, скорее всего, именно это знание оказалось соломинкой, которая спасла жизнь мне и тем, кто оказался рядом со мной.
Несколько лет спустя судьба живо напомнила мне об этом случае. Я приехал в город Бирмингем, штат Алабама, на званый вечер в честь моей помолвки в особняке Фрэнка Диксона, бывшего губернатора штата и партнера в адвокатской конторе моего тестя. В какой-то момент я заглянул в кабинет хозяина дома, и мой взгляд мгновенно приковала карта на стене. Это была карта Виллер-Котре. Городок, судя по всему, мало изменился по сравнению с тем, как он выглядел на военной карте, которой я пользовался на фронте и которая до сих пор хранится у меня.
Я рассказал губернатору Диксону, что история его карты меня очень интересует — я едва не погиб под этой деревушкой во время войны, и мне было крайне любопытно, откуда у него эта карта. Он рассказал, что тоже столкнулся со смертью в тех местах, и указал на поле в пяти километрах от города. Там он был сбит, когда служил летчиком-наблюдателем в армейских Военно-воздушных силах[49] в годы Первой мировой. Пуля перебила ему ногу, и он сутки провалялся в воронке на нейтральной полосе, прежде чем санитары вытащили его. В результате начавшейся гангрены ногу пришлось отнять. Карта была у него в кармане, когда его сбили, и с тех пор он не расставался с нею.
В Суассон я вернулся к полудню того же дня и немедленно направился в штаб БгБ, разместившийся в особняке на западной окраине города. Когда я выходил с совещания офицеров связи, меня встретило крещендо зенитного огня. Штаб прикрывали от атаки с воздуха несколько бронемашин М15 и М16 из 486‑го зенитного батальона, а также крупнокалиберные пулеметы на бронетранспортерах и некоторых грузовиках, — и сейчас все они открыли огонь одновременно.
Два наших самолета-разведчика L5 «Каб» корректировали артиллерийский огонь к северу от Суассона, находясь на высоте примерно пятисот метров и менее чем в километре от нас. Глянув в небо, я увидал, как на нас пикируют самолеты, которые я принял за P‑47. Только когда расстояние уменьшилось, я опознал в самолетах ФВ‑190. Мне подумалось, что сейчас начнут штурмовать расположение штаба БгБ, но вместо этого летевшие один за другим истребители начали заход на самолеты-корректировщики.
Наши зенитчики прекратили огонь из опасения попасть по своим. Один из «Кабов» был подбит и взорвался в воздухе: полыхающие обломки рухнули на землю. Второй пилот бросил свою машину в крутое пике (из которого вывел машину, едва не врезавшись в землю) и помчался прочь над самыми верхушками деревьев. Скоростным ФВ‑190 у него на хвосте пришлось выйти из пике раньше. Вновь открывшие огонь зенитчики прикрыли последний «Каб», и немцам пришлось уходить, не успев проштурмовать штаб.
Я выбрался из укрытия и отправился поглядеть, все ли в порядке у Вернона. Кто-то подсказал мне, что в последний раз видел моего водителя, когда тот мчался к бетонной дренажной трубе, проходящей под дорогой. Там я и нашел Вернона, в пяти шагах от входа — в укрытии куда более надежном, чем то, которое досталось мне.
На следующее утро, когда сопротивление противника вокруг Суассона было подавлено, дивизия двинулась на север, к Лаону. К этому времени к Боевой группе Б присоединился штабной взвод роты «Си» ремонтного батальона, и капитан Сэм Оливер попросил меня провести роту через Суассон и встретиться с ним на противоположной окраине города.
В какой-то момент я остановил колонну на прямом участке дороги менее чем в километре за городом. Машины растянулись в обычном походном порядке. Я приказал сержанту Фоксу, чтобы тот передал всем быть начеку. Возглавляла колонну бронемашина разведки, вооруженная крупнокалиберным пулеметом, а за ней следовало 54 машины, включая три десятка грузовиков. На каждый девятый грузовик ставился крупнокалиберный турельный пулемет. Таким образом, наше вооружение составляли 7 крупнокалиберных пулеметов, противотанковая пушка калибра 57 мм и две сотни винтовок М1 в качестве личного оружия.
Мы с Верноном и одним из взводных роты «Си» стояли у машины, расстелив карту на капоте, и обсуждали дальнейший маршрут. Сучка примостилась на заднем сиденье у коробки с руководствами по эксплуатации техники. По правую руку от дороги на пологом склоне простиралось кукурузное поле; собранные початки были сложены аккуратными рядами. Внезапно спокойствие нарушили резкие щелчки снайперских выстрелов. Я припал к земле, но отдельные выстрелы уже слились в настоящую канонаду. Передвигаясь по-пластунски, мы сползли с проезжей части в придорожную канаву. Заметив это, Сучка выскочила из джипа, но не рванула к нам, вытянувшись во все свои 30 сантиметров росту, а прижалась к асфальту, волоча по мостовой пузико, переползла дорогу и уткнулась носом мне в подмышку. Мне пришло в голову, что она, должно быть, считает себя человеком.
Сержант Фокс тут же развернул пулемет и дал несколько очередей в сторону кукурузного поля. Огонь с другой стороны тут же прекратился. Справа, со стороны поля, показалась идущая наперерез нам 37‑мм противотанковая пушка на шасси 3/4‑тонного транспортера. Пушка развернулась в сторону гребня холма, и командующий расчетом сержант окликнул нас с вопросом, куда мы стреляем. Я ответил, что по нас только что вели огонь с другой стороны поля… Вскоре прибыл капитан Оливер и, заняв место в бронемашине разведки рядом с сержантом Фоксом, приказал двигаться дальше, поскольку стрельба уже утихла.
Оставив роту «Си», мы на полной скорости направились к Лаону. Через километр дорога свернула направо, вниз с холма. На обочине за самым поворотом столпилось с дюжину бойцов из французского движения Сопротивления. Они замахали мне руками, а когда джип остановился, указали на бетонный бункер времен Первой мировой, с тех пор перестроенный и укрепленный. Они просили нас выкурить из бункера пару засевших там немецких солдат.
— Сами за ними лезьте, — только и мог ответить я. — У вас тут, похоже, дюжина бойцов, и у всех — немецкие винтовки.
Между их пониманием и моим прескверным французским всегда стоял языковой барьер. В ответ я услышал только многоголосое «non compris». Я понимал, что их пугает: французы не испытывали никакого желания лезть в дот и драться там с двумя солдатами. Я — тоже. Все мы получили приказ как можно быстрее продвигаться к цели и не задерживаться на дела, с которыми легко могут справиться другие. Зачищать местность от остатков продолжающего сопротивляться противника полагалось пехоте и «Свободной Франции». На мой взгляд, ситуация была под контролем.
Я вручил одному из бойцов фосфорную гранату и объяснил, как придерживать рычаг, вырвать чеку, зашвырнуть гранату в бункер и залечь. На физиономии француза расцвела улыбка. «Oui compris, oui compris!» — проговорил он.
Боец подполз к бункеру и крикнул вначале по-французски, потом по-немецки, чтобы солдаты сдавались. Не услышав ответа, он выдернул чеку и бросил гранату вниз по лестнице. Послышался глухой взрыв, и из бункера повалил белый дым. Когда мы завели джип, двое немцев уже выбегали с воплями из бункера, подняв руки. Только тут я понял, что по нашей колонне, скорей всего, вели огонь те же «свободные французы».
В нескольких километрах к северу от Суассона мы проезжали через поле одного из крупнейших сражений Первой мировой войны. По правую руку располагалось американское военное кладбище и монумент, воздвигнутый от имени французского правительства в честь павших. Статуя высотой добрых 30 метров была высечена из белого итальянского мрамора. То была статуя Свободы, которая, склонив голову, оплакивала тело погибшего американского солдата, которое держала на руках. На постаменте, гранитной плите размером четыре с половиной на шесть метров, были высечены имена всех американцев, павших на этом участке фронта.
Через кладбище отступали отставшие немецкие солдаты, отстреливаясь от преследующих их по пятам французов. Прежде чем их окружили и схватили, над могилами разгорелся ожесточенный бой.
Много раз я вспоминал затем эту страшную насмешку судьбы: прекрасный памятник, символ жертв Первой мировой, оскверняли те, кто не смог жить в мире. В тот трагический миг я осознал, что в мире не осталось больше ничего святого.
Мы встали лагерем на большом, ровном кукурузном поле близ Лаона, на высотах за городом. Укрытием нам могли послужить только ряды убранных початков. Мы ставили технику как можно ближе к скирдам и набрасывали камуфляжные сетки на скирды и машины вместе. Вернон загнал наш джип прямо в груду початков, так что те едва не засыпали машину целиком, после чего мы расстелили спальные мешки как можно ближе к машине и отправились на боковую.
Ночь выдалась ясная, звездная, но, по счастью, безлунная. Где-то за полночь меня разбудил низкий гул. Практически над самыми нашими головами, очень низко — на высоте едва триста метров, — шла эскадрилья немецких двухмоторных бомбардировщиков Ю‑88. Выстроившись в три колонны, они шли очень тесным строем — мне показалось, что дистанция между соседними самолетами составляет всего несколько метров. Мы ждали, что в любую секунду на нас может просыпаться дождь бомб-бабочек. Большего числа немецких самолетов (их было свыше пяти десятков!) мне еще не доводилось видеть.
Казалось, что гул над нашими головами не стихнет никогда. Но наконец последний самолет скрылся за горизонтом. Час спустя бомбардировщики показались вновь, но теперь они летели обратно, на северо-запад, сильно растянувшись, и их было заметно меньше. Позже кто-то рассказывал, что эти самолеты летели бомбить Париж в последний раз и на обратном пути натолкнулись на американские ночные истребители. Оба раза нашим зенитчикам хватило соображения не открывать огонь: такая огромная группа бомбардировщиков могла бы сровнять наши войска с землей.
Я вспомнил один случай в Майене, в ночь перед тем, как мы начали марш на Шартр и Париж. Одинокий немецкий разведчик-бомбардировщик пролетел над нашими позициями и наткнулся на мощный зенитный огонь. Разницу между немецкими авиамоторами и американскими мы научились определять на слух. В тот раз мы услышали гул моторов второй машины, звучавший иначе. Внезапно зенитный огонь стих, и мы увидали, как в небе возник поток трассирующих пуль, оборвавшийся взрывом. Пылающие обломки немецкого самолета рухнули наземь. Мы и прежде слышали, что в нашем распоряжении имеется оснащенный радаром ночной истребитель, прозванный «Черной вдовой», но в тот раз мы впервые наблюдали его в действии. С той поры немецкие ночные разведчики стали появляться реже.
Разделившись на несколько колонн, наша дивизия быстро продвигалась вперед во главе VII корпуса. Было похоже на то, что информация из захваченных немецких пакетов пришлась очень кстати — противник действительно использовал Мо, Суассон и Лаон как основные пункты эвакуации. Кроме них, в приказе упоминались также Мобеж и Монс на севере, и сейчас дивизия торопилась туда.
Утром 2 сентября дивизия пересекла бельгийскую границу и двинулась через Мобеж на Монс. Предыдущим вечером мне пришлось вернуться в Суассон, чтобы доставить майору Арлингтону в тыл дивизии отчет о боевых потерях. Он сообщил мне, что к переброске на фронт готово танковое пополнение. Конвой был сформирован на следующее утро.
В моем подчинении оказались 17 танков М4, каждый — с минимальным экипажем из двух человек, грузовик «Дженерал Моторс» грузоподъемностью две с половиной тонны и 3/4‑тонный транспортер, на который уселись механики. Примерно треть танкистов составляли выжившие члены экипажей подбитых машин, места остальных занимали техники из ремчасти. Любая вышедшая из ремонта или поступившая с пополнением машина отправлялась на фронт полностью заправленной бензином и водой, с пайками для экипажа и полным боекомплектом.
Хотя механики не имели боевого опыта, любой из них умел управляться с оружием. Танкам предстояло быть распределенными поровну среди двенадцати танковых взводов рот средних танков 1‑го и 2‑го танковых батальонов 33‑го бронетанкового полка. Лишь в нескольких случаях в один взвод должно было уйти по два танка. Я упоминаю об этом потому, что рации на танках изначально настраивались на определенные частоты. Каждый конкретный танк, например, мог вести переговоры только с другими танками своего взвода и с командирской машиной. Командир взвода, в свою очередь, мог вести переговоры еще и с командиром роты, а тот — с командующими другими ротами. В случае если мы попадем в перестрелку во время перехода, об этом следовало помнить.
Я показал водителям наш маршрут на карте и предупредил, что, хотя наша дивизия уже прошла этим маршрутом, мы в любой момент можем столкнуться с немецкими колоннами. Башнер каждого танка исполнял обязанности командира машины и стоял у турельного крупнокалиберного пулемета. И хотя поддерживать между собою радиосвязь наши танки возможности не имели, их командиры могли обмениваться ручными сигналами. Когда мы выехали на Лаон, я, оглянувшись, понял, что, невзирая на неполные экипажи, 17 боевых машин являли собой силу, равную роте средних танков.
Всякий раз, проезжая по французским дорогам, будь то днем или ночью, я отмечал на карте места возможных засад. Через Лаон наш конвой проехал безо всяких трудностей, но дорога за городом была мне незнакома, и дальше мы двигались с большой опаской.
Ближе к вечеру я остановил колонну, не доезжая до гребня холма в километре за окраиной Мобежа, и двинулся дальше на разведку. Чуть дальше по дороге через реку был переброшен мост, но, как я выяснил, поврежденный в ходе боев. Машину он бы выдержал, но колонна 32‑тонных танков — это немного другое дело.
Я полагал, что, если в Мобеже остались немецкие войска, они еще не могли заметить танковую колонну. На вершине холма шоссе между Лаоном и Мобежем пересекало другую дорогу, соединявшую Бельгию с Северной Францией. У западного подножия холма, несколько в стороне, расстилался обширный, густой лес. По правую руку от нас простиралось открытое поле, и в двух с половиной сотнях метров за ним — роща.
Внезапно из кустов слева от нас вынырнул какой-то тип, на вид — типичный местный крестьянин. Я поднял винтовку, Вернон навел на него карабин. Незнакомец поднял руки и, подбегая к джипу, крикнул на ломаном английском:
— Мой нет бош, мой Français, мой Français!
— Parlez-vous Anglais? — спросил я его.
— Un petit, — ответил он и отчаянно замахал руками, указывая на лес внизу под холмом: — Beaucoup Boche en le bois, beaucoup Boche en le bois!
Я сообразил, что он пытается сказать мне, что в лесу много немцев. Оказавшийся бойцом местного Сопротивления, незнакомец владел английским лучше, чем я — французским. Он объяснил мне, что в лесу на западе скрывается от тысячи до трех тысяч немецких солдат, с полдюжины танков и другая техника.
Он сообщил также, что американская танковая колонна миновала Мобеж сегодня утром по дороге на Монс. Поскольку я знал, что дивизия обычно продвигалась несколькими параллельными колоннами, а в трех с небольшим километрах к западу отсюда проходит другая дорога, я предположил, что по второму шоссе также прошли наши части. Если в лесу действительно скрывались немцы, они, скорей всего, не выйдут оттуда до темноты из страха подвергнуться налету американских самолетов.
Француз рассказал мне также, где в Мобеже находится штаб движения Сопротивления, в котором можно было бы получить более подробные сведения. Спустившись с холма, я обрисовал ситуацию сержанту, а потом отправился в город, чтобы связаться с бойцами движения Сопротивления.
Проезжая через мост — новой постройки, арочный, из стального профиля, с железобетонным полотном, — я обратил внимание на оставленные взрывами снарядов оспины по левой стороне конструкции. Но, судя по всему, стальной каркас не пострадал, и я решил, что мост выдержит и наши танки.
Штаб Движения Сопротивления разместился в Центре города, в подвале рядом с ресторанчиком. Вокруг здания были расставлены часовые с немецкими винтовками. В дополнение к этим «пукалкам», которыми охрана страшно гордилась, я заметил у многих американские карабины и «томми-ганы». Большинство часовых носило американскую полевую форму — должно быть, им сбрасывали ее с самолетов.
Меня проводили в рабочую комнату. По стенам были развешаны карты, на которых отмечалось расположение всех известных штабу подразделений в округе — как вражеских, так и союзных. Особенно яркое впечатление на меня произвела командир французов — рослая, коротко стриженная и очень симпатичная блондинка. Комбинезон пехотинца сидел на ней как влитой. На жаргоне учебного лагеря Кэмп-Полк ее охарактеризовали бы как «ничего себе сладкую цыпу». Ситуацией она владела полностью и могла в точности рассказать, что и где происходит. Я также обратил внимание на то, что несколько радиостанций поддерживали постоянную связь с другими ячейками движения Сопротивления.
3‑я бронетанковая дивизия, прибывшая в Монс прошлым вечером, натолкнулась на немецкие части, совершавшие последний, отчаянный рывок в попытках отступить через Монс — одну из ключевых точек по дороге на Шарлеруа и Ахен (Аахен). Теперь дивизия с жестокими боями пыталась вырваться из окружения…
Командир сообщила мне, что, если не считать моста перед городом, нам предстоит пересечь лишь узкие ручьи и все мосты на дороге целы. Я искренне ее поблагодарил, потом вернулся к машине, и мы двинулись обратно.
Сержант Деверс встретил меня на вершине холма, откуда с замаскированной позиции наблюдал в бинокль за опушкой леса на западе. Никакого движения он не заметил и заключил, что засечь нашу колонну немцы не сумели. Я приказал ему собрать исполняющих обязанности командиров танков на инструктаж.
Нам предстояло проехать через Мобеж и двигаться дальше на Монс. Я объяснил, что отрезанная дивизия отчаянно нуждается в наших танках. Поскольку на гребне холма наши танки будут видны немецким наблюдателям в лесу, я приказал танкистам развернуть орудия налево и быть готовыми открыть огонь, если они заметят передвижение противника. Нашей целью было доставить машины на передовую, а не ввязываться в бой с изолированной группой немцев.
Мы уже готовы были тронуться с места, когда на дороге за нами, перевалив предыдущий холм, показалась колонна мотопехоты. Возглавлял ее генерал на джипе, на его погонах было по одной звезде[50]. Поравнявшись с нами, колонна остановилась.
Мне было не особенно по душе отчитываться перед какой-то высокой шишкой. А первое, чего потребовал сообщить ему бригадный генерал Уаймен, заместитель командующего 1‑й пехотной дивизией и командир 26‑й полковой боевой группы — это кто здесь главный и что мы тут делаем.
— Лейтенант Купер, сэр! — отчеканил я, шагнув к нему и по-кадетски молодцевато отдав честь. — Офицер связи отдела снабжения, Боевая группа Б, 3‑я бронетанковая дивизия.
Генерал поинтересовался, с какой стати первый лейтенант командует целой оперативной группой. Я объяснил, что перед ним не оперативная группа, а всего-навсего танковое пополнение, и мы пытаемся как можно скорее добраться до Монса, в нашу дивизию. Еще я рассказал ему о своей встрече со штабом Сопротивления в Мобеже, о группе немцев, предположительно засевших в лесу, и о положении нашей дивизии, а также добавил, что мост в Мобеж можно пересекать без опаски — я сам это только что сделал.
Генерал Уаймен спросил, может ли моя танковая группа эффективно действовать в бою. Я ответил, что машины не имеют друг с другом радиосвязи, но командиры могут общаться знаками, и при необходимости мы можем дать бой.
Уаймен приказал установить оборонительный периметр вокруг перекрестка и ждать дальнейших приказов. Он назвал мне имя командира саперного батальона, стоявшего в деревушке в полутора километрах от нас, и пообещал, что сообщит тому о нашем положении. По словам генерала, этот перекресток был достаточно важной точкой на коммуникациях корпуса, чтобы немцы могли попытаться его захватить.
Генерал заявил, что у него нет времени выбивать немцев из леса — он должен немедленно продвигаться к Монсу, на выручку нашей дивизии. Вместо этого он решил вызвать поддержку с воздуха. Обернувшись к своему адъютанту (тот уже развернул карту на заднем сиденье джипа), Уаймен отыскал позицию в лесу и передал координаты офицеру-авианаводчику в разведмашине, чтобы тот запросил по рации воздушный удар. Потом колонна двинулась дальше.
Шесть P‑47 прошлись кругом над лесом, определяя цель. Должно быть, они узнали нашу колонну — самолеты покачивали крыльями, второй раз заходя в сторону леса. Я понял, что немцам конец. Один за другим истребители с ревом заходили на цель, открывая шквальный огонь из восьми своих крупнокалиберных пулеметов. На высоте около трехсот метров они сбросили бомбы и принялись набирать высоту для второго захода.
Лес буквально вскипел огнем и дымом. В воздух взметнулись осколки металла — возможно, это были остатки немецких машин, но, учитывая расстояние, я не был в этом уверен. Из леса повалили немецкие солдаты. Они бежали на юго-запад, но вверх по холму к нам не направился ни один. Весь удар занял две минуты и состоял из шести бомб и одного-двух заходов пулеметами, но было очевидно, что противнику нанесен сокрушительный удар.
Я приказал сержанту Деверсу отогнать танки с дороги и установить круговой оборонительный периметр на дальнем склоне. Покуда мы ожидали сообщений от генерала Уаймена, к нам присоединилась еще одна подошедшая с юга колонна. Это оказался лейтенант Картер из роты «Би» и его ремонтный взвод с последнего СПАМ. Они закончили свою работу и направлялись к передовой, чтобы присоединиться к дивизии.
«Расти»[51], как прозвали Картера его товарищи-лейтенанты, был простым деревенским парнем из луизианской глубинки. Если верить его словам, он был самым настоящим ковбоем. Во всяком случае, до него я не встречал американского офицера, которому бы хватило наглости носить вместе с военной формой ковбойские башмаки.
Вопрос о том, кто из нас первым был произведен в офицеры — Расти от Линейного центра боевой подготовки (ЛЦБП), или я — через СПОР, оставался спорным. В целях определения старшинства считалось, что действительная служба для офицера начиналась в тот день, когда он являлся в штаб дивизии. Я на службу явился утром 22 июня 1941 года, Расти — в тот же день к обеду. До первых лейтенантов нас повысили в один и тот же день, одним и тем же приказом. В результате мы с Расти постоянно по-дружески препирались, кто из нас выше по званию.
Взвод Расти встал лагерем внутри кольца наших танков. Помимо ремвзвода с ним прибыли экипажи нескольких отремонтированных машин. Всего под его командованием находилось шестьдесят человек плюс бронетранспортер М15 с 37‑мм зенитной пушкой и спаренными с ней двумя крупнокалиберными пулеметами и два бронетранспортера М16, каждый из которых нес четыре крупнокалиберных зенитных пулемета. Каждая бронемашина имела полный экипаж и была полностью загружена боеприпасами, топливом и пайками. Разумеется, что взвод Расти пришелся нам очень кстати.
Около трех часов дня я получил от генерала Уаймена личное сообщение, в котором тот вкратце обрисовал ситуацию. 26‑я полковая боевая группа генерала вместе с 3‑й бронетанковой дивизией вела тяжелые бой под Монсом. Было высказано предположение, что немцы попытаются обойти город с юга. Мы должны были быть готовы пресечь продвижение частей нескольких немецких дивизий — возможно, семи.
К юго-западу от нас находилась 18‑я полковая боевая группа, которая должна была пересечь шоссе примерно в трех километрах к западу от нашего перекрестка между полуночью и рассветом. Мне приказано было подготовить позиции вокруг перекрестка и удерживать их любой ценой. Если к девяти часам утра от Уаймена не поступит иных указаний, мне следовало предполагать, что ситуация разрешилась, и спокойно выдвигаться к Монсу. Такое же сообщение получил майор, командовавший саперным батальоном в соседней деревне.
Принимать на себя ответственность за всю группу мне не слишком хотелось, но я знал, что кто-то должен был это сделать, и полагал, что подготовка и боевой опыт дают мне преимущество перед Расти. Наша бесконечная дружеская перепалка о старшинстве так и осталась дружеской — когда я обрисовал ему ситуацию, Картер, не раздумывая, ответил:
— Купер, командование на тебе. Что мне делать?
Боевые части семи дивизий могли насчитывать тридцать пять, а то и сорок тысяч человек. Мне доводилось слышать о пехотных батальонах, переходивших под командование лейтенантов, когда все старшие офицеры оказывались убиты, но я не знал случая, чтобы офицер техслужбы в подобных условиях командовал оперативной группой. Вот тогда я с благодарностью вспомнил и оценил курсы по тактике танковых подразделений, которые прослушал в бронетанковом училище летом сорок первого. В мае 1940 года через здешние места промчались немецкие танковые дивизии. Нам рассказывали, что небольшие группы французских танков удерживали значительно превосходящие их числом немецкие подразделения, быстро передвигаясь от одной укрепленной позиции к другой. Я принял решение оборонять свой пост, имея в виду этот урок.
Мы с Расти собрали временных командиров танков и унтер-офицерский состав группы и обрисовали ситуацию. В нашем распоряжении находилась немалая сила: 17 танков, 3 бронемашины и 120 человек, вооруженных винтовками и несколькими «базуками». Мы установили оборонительный периметр в виде круга поперечником около 550 метров, с центром на перекрестке. На западном фланге, откуда ожидалось нападение, мы поставили три «Шермана», эшелонировав их по глубине. Передовой танк был замаскирован за живой изгородью у проселочной дороги, проходившей через разбомбленный днем лес. Второй танк стоял за той же изгородью в 25—30 метрах позади первого и по другую сторону дороги, а третий был отнесен еще на 25—30 метров назад и находился по одну сторону дороги с первым. Вместе они образовывали треугольник, так что, если один из них оказался бы атакован, нападающие попали бы под огонь двух оставшихся. Подобный принцип особенно подчеркивался в училище как соответствующий «идеальной танковой обороне». Экипажам было приказано заранее зарядить пушки осколочными снарядами и открывать огонь по любому танку группы, попавшему в окружение вражеской пехоты. Повредить броню осколки не могли, но на противника они должны были оказать сокрушительное воздействие.
На верхушке тридцатиметровой водонапорной башни, оказавшейся в центре треугольника, мы поставили двоих наблюдателей. Вокруг танков как следует окопалось пятнадцать человек с винтовками. Вдобавок дорога простреливалась четверкой зенитных пулеметов бронемашины М16. Я рассудил, что огневой мощи нам хватит, чтобы разгромить любые силы нападающих.
Подобные же группы из трех танков и пятнадцати стрелков мы разместили по трем остальным направлениям — на север, восток и юг. Пять танков и одна бронемашина остались в мобильном резерве.
Наш штаб разместился на северо-восточном клине, на хорошо укрытой позиции вдали от западного леса. С нами было двое сержантов-механиков; одного мы назначили начальником караула, второго — его помощником. Всем бойцам передали пароль и отзыв, установленные предыдущим приказом по дивизии на эту фазу операции. Через каждые четверть часа между заставами и штабом бегали связные. Радиосвязи с другими подразделениями у нас не было, и в ближайшие 8—10 часов мы могли рассчитывать только на свои силы, но я полагал, что мы распорядились ими совсем неплохо.
Мы с Расти дежурили поочередно; я взял на себя первую вахту, с 20.00 до двух часов ночи. Большую часть времени я провел на командном пункте, беседуя с появляющимися связными. Все было тихо, пока около часа ночи вдали на западной дороге не началась стрельба. Когда я подошел к заставе, меня остановил часовой. Я назвал пароль и, как положено, услышал отзыв.
Сержант — командир заставы сообщил мне, что наблюдатели с водонапорной башни засекли движение в полутора километрах от нас по дороге: с юга по лесной опушке велся редкий пулеметный огонь. Мы знали, что стреляют наши, — огонь велся как из пулеметов винтовочного калибра, так и из крупнокалиберных, но больше из последних. Очевидно, дорогу зачищали части 1‑й пехотной дивизии, чего и следовало ожидать по словам генерала Уаймена. Предположив, что генерал известил командование 1‑й пехотной о нашем местонахождении, я приказал сержанту ни в коем случае не открывать огонь по нашим солдатам, но остерегаться немцев, которые могли отступить в нашу сторону, выходя из боя.
Редкая стрельба продолжалась всю ночь и утихла с рассветом, когда 1‑я пехотная дивизия, миновав западную окраину Мобежа, двинулась на север, к Монсу. К моему облегчению, немцы так и не атаковали нас — должно быть, увидали танки на гребне холма и посчитали наши силы слишком большими.
Согласно приказу генерала Уаймена мы должны были двинуться дальше по маршруту в 9.00, если не поступит иных указаний. Я скомандовал Расти построить колонну, и мы двинулись в Монс — вначале наши танки, за ними ремонтный батальон.
Я часто раздумываю, насколько же повлияла наша позиция на том перекрестке на исход боев за Монс. В том сражении был перекрыт последний путь к отступлению для немецких частей в Северной Франции, отходивших к линии Зигфрида. Отходившие из Парижа, из района Па-де-Кале и Нормандии немецкие части все дальше углублялись в воронку с узким горлышком. Наша застава под Мобежем стояла на одной из главных дорог, по которым немцы могли бы обойти Монс и двинуться прямо на Шарлеруа — потому генерал Уаймен и приказал нам готовиться к атаке семи дивизий. Но основные силы 3‑й бронетанковой и отдельные части 1‑й пехотной дивизий оттеснили и блокировали немцев у Монса.
В Монсе царила неразбериха. К городу одновременно подошли передовые части нашей 3‑й бронетанковой дивизии и какие-то немецкие подразделения. Час был поздний, и ни одна из сторон не знала месторасположение противника в точности. Был случай, когда наши солдаты захватили дом, только чтобы обнаружить, что верхние его этажи уже заняты немцами. В итоге, столкнувшись с противником на лестнице, наши взяли немцев в плен. В другом случае регулировщик из военной полиции пытался направить на лагерную стоянку одновременно две танковые колонны. В темноте и грохоте он запутался настолько, что остановил одну из колонн, чтобы пропустить в лагерь немецкий танк. Когда наши солдаты поняли, что машина немецкая, а командир ее пытается выбраться из люка, они вскарабкались на броню танка сзади и огрели командира по голове разводным ключом. Остальной экипаж немецкого танка сдался после этого без сопротивления.
Тем временем в ожидании немецкого наступления 3‑я бронетанковая дивизия перекрыла усиленными заставами все въезды в город. Противник обрушился на нас всеми силами. Танки, самоходки, бронемашины, грузовики, артиллерия на гужевой тяге, телеги и всяческие повозки заполнили узкие дороги в отчаянных попытках прорваться из Франции и Бельгии, которых было уже не отстоять, за укрепления линии Зигфрида.
Первые немецкие танки, подъехавшие к заставе, были подбиты и загородили дорогу остальным. Орудия защитников поливали немецкие машины убийственным огнем, многие из них вспыхнули. Немцы бросали машины и пытались отойти в поля за обочинами, но попали под огонь стрелкового оружия пехоты, пулеметов и других танков, вкопанных в землю на обоих флангах застав. Среди отступающих начиналось столпотворение. Нескольким подразделениям удалось, перегруппировавшись, прорваться в город. Другие подтянули тяжелые «Пантеры» и смогли причинить защитникам Монса немалый урон. Пробить лобовую броню «Пантеры» из 76‑мм пушки «Шермана» М4А1 было сложно, но от попаданий снарядов в борт немецкие танки вспыхивали. На одной из застав наш «Шерман» при поддержке пехоты с пулеметами уничтожил, согласно документам, пять тяжелых 170‑мм артиллерийских орудий, одну 88‑мм зенитную пушку и 125 различных грузовиков, бронемашин, легковушек и телег.
Когда башенный люк задраен, оглядеться из танка почти невозможно, невзирая на перископ. Временами командиру машины приходилось открывать люк, чтобы высунуться на минуту. Во время боя на заставе моему хорошему приятелю, служившему в 33‑м бронетанковом полку командиром взвода, снесло голову противотанковым снарядом, когда он выглянул из башни. Узнав о его жуткой гибели, я был потрясен. Пока мы ожидали вторжения в Англии, меня часто посещала мысль о потерях. Я понимал, что определенное число наших солдат погибнет или получит увечья в ходе операции. Тщетно было бы надеяться, что среди них не окажется никого из тех, с кем я тесно связан. Но в бою выяснилось, что реальность далеко превзошла мои ожидания. Наши потери оказались намного выше, чем нас пытались убедить; ряды командиров танков и взводов быстро редели… Заменить же погибших было непросто. Поскольку армейское командование недооценило масштабы потерь, танковое училище в Форт-Ноксе, которое готовило сменные экипажи, было к этому времени закрыто. Я так и не выяснил, открыли ли его вновь, когда из Нормандии пошли наверх отчеты с цифрами чудовищных потерь, но так или иначе — время было уже упущено.
Миновав наш лагерь под Мобежем, генерал Уаймен направился на север, на выручку отрезанной при Монсе 3-й бронетанковой дивизии. По пятам за ним следовала 16‑я полковая боевая группа.
18‑я полковая боевая группа двигалась параллельной дорогой в шести с половиной километрах к западу. Форсировав реку, она продвинулась дальше, до Беве, и оттуда через поля нанесла удар во фланг немцам, идущим от Валенсьена на Монс. Немецкие колонны скопились там, двигаясь порою по три бок о бок, и это делало их превосходной мишенью для штурмовиков P‑47, весь день без передышки поливавших их огнем.
Битва за Монс могла послужить идеальным примером тому, как танки могут до предела измотать значительно превосходящие силы противника, если колонна движется достаточно быстро. Немецкие части насчитывали более 100 000 человек, в то время как соединенные силы 3‑й бронетанковой и 1‑й пехотной дивизий не достигали и тридцати тысяч. Наше преимущество заключалось в том, что мы вошли в город сразу существенными силами, в то время как немцы держали там лишь передовые, разведывательные части. Разделавшись с ними и перекрыв заставами окраины города, 3‑я бронетанковая дивизия сумела перекрыть основные дороги.
Обнаружив, что главные шоссе более недоступны, немцы двинулись в обход, так что к утру 3 сентября дивизия оказалась совершенно окружена. Генерал Уаймен и 26‑я полковая боевая группа прорвали кольцо и вызволили танкистов, после чего установили фланкирующие оборонительные позиции.
Постоянно осыпающие их пулями и бомбами штурмовики, стойкость защитников из 3‑й бронетанковой на дорожных заставах, прикрывшие наши фланги пехотинцы 1‑й дивизии — для немцев это оказалось слишком. Хотя мы понесли существенные потери, противнику пришлось куда тяжелее. Он потерял около пяти тысяч убитыми и ранеными, в плен же мы взяли более тридцати тысяч человек.
К полудню 4 сентября мы прибыли в Монс и передали критически необходимые танки в качестве пополнения Боевой группе Б. Генерал Коллинз продолжал свое дерзкое и решительное наступление. По его приказу 3‑я бронетанковая дивизия, оставив свои позиции 1‑й пехотной, со всей поспешностью выступила на Шарлеруа, чтобы отсечь от тылов силы очередных немецких частей. Тем временем на восточном фланге 9‑я пехотная дивизия обошла Монс и быстро продвигалась в направлении Намюра, оставив Шарлеруа в стороне. Это позволяло VII корпусу частями отсекать, окружать и уничтожать силы противника. По мере отступления немцы оставляли за собой кордоны, ведущие отчаянные арьергардные бои, чтобы сохранить баланс сил, отступающих под защиту линии Зигфрида.
В Шарлеруа мы вступили поздним вечером того же дня. Немцы вели в городе отчаянные бои за каждый квартал, продолжая обстреливать танковые колонны, проходящие по улицам под прикрытием пехоты и саперов.
Наш ремонтный батальон держался в хвосте танковой колонны; всякий раз, как завязывался бой, мы останавливались вместе с ними. Когда движение возобновлялось, мы успевали продвинуться на полсотни или на сотню метров, после чего стрельба начиналась снова. Каждая перестрелка длилась от четверти часа до нескольких часов.
Поскольку после лагеря под Мобежем нам так и не удалось передохнуть, мы с Верноном дремали по очереди. Мы уже давно осознали, что порою приходится долго терпеть в ожидании возможности завалиться в окоп и заснуть. Я научился спать на сиденье джипа, привалившись к борту машины, и даже стоя, прислонясь к стене. Думаю, мне удалось бы заснуть даже на марше, если только найдется, кого придержать за плечо во сне.
Перестрелки между нашими танками и немецкими противотанковыми орудиями были коротки и нечасты, но жестоки. Временами нашу колонну накрывало залетным минометным залпом или пулеметным огнем, но они прекращались столь же быстро, как и начинались. Огни пожаров и полыхающих немецких танков давали нам достаточно света, чтобы читать карту…
Хотя перестрелки становились до обыденности регулярны, случилось странное. По улицам бродили бельгийцы, в особенности молодые девушки. Они дарили солдатам цветы и коньяк, а те отдаривались сигаретами и шоколадками. В наших пайках типа К попадались маленькие шоколадки «Нестле», а в НЗ имелись большие шоколадные батончики с начинкой из чего-то вроде отрубей. Нет нужды говорить, что пайки типа К и НЗ быстро подошли у нас к концу.
В минуты особенно долгого ожидания Вернон попросил у меня разрешения выйти из машины поболтать с солдатами в грузовике за нами. Я разрешил, но попросил его не отходить далеко.
Спать мне было нельзя — мы ждали сигнала продолжить движение, — но, покуда я сидел за рулем и рассматривал карту, мои глаза начали слипаться. Временами меня выводил из забытья звонкий удар шальной пули о стену. Прошло, должно быть, с полчаса или чуть больше, когда я услышал сигнал со стороны танковой колонны. Хотя танки на время остановок оставались на холостом ходу, на грузовиках и других машинах двигатели обычно выключались.
Я тут же окликнул Вернона, но ответа на было. Выбравшись из джипа, я подошел к грузовику за нами. В кабине не было ни водителя, ни его сменщика. Проходя мимо машины, я слышал из-за стальных бортов шорох и скрип вперемешку со страстными стонами. Задний откидной борт был поднят, а тент — опущен. Я окликнул Вернона, и воцарилась мертвая тишина. Затем из кузова выпрыгнул мой водитель; по его лицу блуждала глуповатая улыбка. За ним последовало не меньше десятка столь же оглоушенных пехотинцев.
Последней появилась, оправляя юбку, юная бельгийка — с улыбкой до ушей и жевательной резинкой во рту. Пока солдаты опускали борт, чтобы помочь ей выбраться из машины, ее наплечный мешок приоткрылся, и я заметил, что он полон шоколадок и сигаретных пачек. Одарив солдат прощальной улыбкой, девица двинулась прочь, бросив через плечо: «Vive l’Amérique, vive l’Amérique!»
Солдатское либидо война никак не уменьшала; во всяком случае, ребята не упускали ни единой возможности немного «couchez avec». Не знаю, успел Вернон дождаться своей очереди или нет — я его не спрашивал. Правда, когда мы вернулись к машине, я устроил ему выволочку, но за то, что он не услышал сигнала. Водителю ехавшего за нами грузовика на следующей остановке я тоже напомнил, что в кабине должен быть хотя бы один человек — в любой обстановке. Надеюсь, он усвоил урок.
Ближе к центру Шарлеруа дорогу через мост нам перекрыл горящий немецкий танк. Пришлось пускать вперед бульдозерный танк, чтобы спихнуть его с моста.
Ближайшей нашей целью за Шарлеруа был Намюр. Одно из главных бельгийских шоссе проходило через Динан, вдоль реки Маас и дальше на север к Намюру. Предполагалось, что немцы могут дать бой на берегу Мааса, который за Льежем вновь поворачивал на север. Потому генерал Коллинз приказал 3‑й бронетанковой дивизии со всей возможной скоростью выдвигаться по обоим берегам Мааса, захватывая уцелевшие мосты. Боевая группа А на левом берегу, при поддержке 1‑й пехотной дивизии, и Боевая группа Б на правом, при поддержке 9‑й пехотной, полным ходом двинулись на Юи, где, по сообщениям бельгийского подполья, мост пока уцелел.
Выслав вперед дозоры, Боевая группа Б двигалась на максимальной скорости — около 55 километров в час по шоссе. Даже со снятым ограничителем для «Шерманов» М4 с их четырехсотсильным радиальным мотором такая нагрузка была почти непосильной. К счастью, к этому времени мы успели заменить часть наших машин новыми М4А1. На них стояли новые линейные двигатели V8, со снятым ограничителем способные выдать 550 лошадиных сил. В идеальных условиях средний танк с таким двигателем мог выжать и побольше, чем 55 километров в час. Среди пехоты в БгА по другую сторону реки ходил слух, что наша боевая группа, должно быть, катилась всю дорогу под гору, да еще с попутным ветром. Так или иначе, мост был захвачен неповрежденным.
Заняв оба берега Мааса до самого Юи, дивизия предприняла массированную атаку на Льеж. Топографически Бельгия в тех местах весьма отличается от Северной Франции: широкие равнины, рассеченные прямыми шоссе, сменились грядами холмов, обвитых проселками. Это заметно помогало немногочисленным немецким частям перекрывать дороги, и чем ближе мы подходили к германской границе, тем сильней становилось сопротивление.
Наша дивизия наступала четырьмя колоннами. Боевая группа А совместно с БгР и 1‑й пехотной дивизией осуществляла лобовую атаку на городские укрепления с запада. В то же время Боевая группа Б вместе с 9‑й пехотной дивизией обошла Льеж значительно южнее, чтобы выйти к нему с юго-востока. Этот штурм — основной удар с одного направления и обходной с противоположного — служил классическим примером тому, как бронетанковые части могут взять сильно укрепленный город. Со стороны немецкой границы Льеж прикрывали колоссальные подземные крепости из железобетона, построенные по типу линии Мажино. Мы не знали, удалось ли немцам занять эти крепости и обернуть их орудия против нас. К счастью, наше стремительное наступление не дало им времени подготовиться.
Лобовой штурм наткнулся на яростное сопротивление тяжелой зенитной артиллерии немцев. Прежде чем противотанковый огонь станет непреодолимым, генерал Дойл Хики приказал открыть по немецким орудийным позициям заградительный огонь. Под командованием Хики находились 54‑й и 67‑й батальоны самоходной полевой артиллерии, имеющие на вооружении 105‑мм самоходные гаубицы М7. Эти гаубицы могли остановиться посреди дороги и открыть огонь с места, в отличие от буксируемых орудий, которые приходилось оттаскивать с дороги и ставить на сошки. Восемнадцать орудий в каждом батальоне вскоре нейтрализовали немецкие зенитные пушки сокрушительным огнем.
В постоянных боях Боевая группа А и 1‑я пехотная дивизия быстро продвигались через город. Боевая группа Б и 9‑я пехотная дивизия перекрыли немцам пути к отступлению на юго-восток. На одной из застав силы БгБ уничтожили 35 немецких машин; там же был убит немецкий генерал-лейтенант, пытавшийся прорваться через заставу на штабной машине. Другой немецкий генерал был взят в плен. На соседней заставе Боевая группа Р подбила семь немецких «четверок», пытавшихся уйти в направлении Вервье.
Девятого сентября Джо Коллинз приказал 1‑й и 9‑й дивизиям занять позиции 3‑й бронетанковой в Льеже и продолжить зачистку. Нашей же дивизии было предписано со всей поспешностью наступать на Вервье.
Атака на Вервье проходила по тому же принципу, что и штурм Льежа. Боевая группа А двумя колоннами заняла к закату высоты к северо-востоку и северо-западу от города. В то же время Боевая группа Б (также двумя колоннами) вышла на город с юга, между Вервье и Те, однако столкнулась с жесточайшим сопротивлением и к наступлению ночи не успела занять позиции перед штурмом. Вместо этого мы встали лагерем и приготовились к штурму на рассвете следующим утром.
С наступлением нового дня Боевая группа А продолжила наступление и вошла в город. Боевая группа Б двигалась ей навстречу, преодолевая яростное сопротивление. В то же время передовые части 83‑го разведывательного батальона обошли Вервье и двинулись на северо-восток. Хотя в ходе тяжелых боев нам удалось захватить Вервье, становилось очевидно, что сопротивление противника заметно усиливается.
Кампания переходила в новую фазу. В мае 1940 года Восточная Бельгия — от Вервье до немецкой границы — была присоединена к Германии. Эта буферная зона, в которой проживало немало этнических немцев, на протяжении долгого времени оставалась спорной. Местные жители владели как французским, так и немецким, и многие были настроены весьма прогермански. Проезжая через Бельгию, мы видели вывешенные из окон бельгийские флаги. Теперь среди государственных флагов нам попадались белые полотнища, и чем дальше мы продвигались к немецкой границе, тем больше их было. Белые флаги давали нам знать, что живущие в этих домах немцы сдаются добровольно; они знали, что иначе их выдадут американцам их же соседи-бельгийцы.
В самом начале этой новой фазы боевых действий майор Аррингтон вызвал троих офицеров связи (меня, лейтенанта Ниббелинка и лейтенанта Линкольна) к себе в трейлер. Поскольку мы ступали теперь по вражеской земле, рассчитывать на помощь дружески настроенного гражданского населения больше не приходилось. Наоборот, напомнил майор, немцы будут смотреть на нас как на врагов, вторгнувшихся на их родную землю, и сделают все возможное, чтобы ставить нам палки в колеса.
Аррингтон посчитал нужным напомнить нам об этом, поскольку мы, офицеры связи, большую часть времени передвигаемся в одиночку, ночами, и подвергаемся большему риску, нежели крупные группы солдат. А ведь немцы вполне могут опуститься до того, чтобы пытать или убить пленного офицера… Именно в связи с этим в фанерном коробе с картами у меня лежала термитная граната — чтобы уничтожить документы при опасности плена. Майор знал, что мы осознаем опасность; он лишь хотел предупредить нас, чтобы мы не рисковали понапрасну и выполнили свою работу без лишних задержек. Я воспринял его указания с благодарностью, понимая, что майор желает нам добра и делает все возможное, чтобы защитить нас.
Мы приближались к северному краю Арденнского леса. В этой части Германии, называемой Эйфель, узкие дороги проходили между заросших густым лесом холмов от Арденн до самого Хюртгенского леса.
На следующее утро Боевая группа Б перешла в решительное наступление на Эупен. Этот город принадлежал Германии до Первой мировой, перешел Бельгии по Версальскому договору, но оставался, по сути, немецким. В мае 1940 года, когда немцы начали наступление на Францию через территорию Бельгии, они вернули Эупен себе. Хотя население города владело как французским, так и немецким, настроено оно было в большинстве прогермански. Именно здесь мы отметили, что белых флагов стало больше, чем бельгийских.
Смяв несколько дорожных застав и изолированных огневых точек, БгБ быстро миновала Эупен и направилась на восток. До германской границы оставалось лишь несколько километров, и генерал Роуз приказал обеим боевым группам провести разведку боем слабых точек во внешних оборонительных сооружениях противника. Боевая группа А наткнулась близ немецкой границы южнее Ахен-Эйнаттенского леса и восточнее Эупена на внешние ряды «драконьих зубов» — надолбов из железобетона, выступающих из вкопанных в землю на 90—180 сантиметров плит шириной от 12 до 30 метров. За ночь оперативная группа «Икс» подполковника Доуна разведала внешние укрепления противника и попробовала их на прочность перед намеченной на следующее утро атакой.
Вечером 12 сентября, преодолев несколько застав и минных полей, оперативная группа подполковника Лавледи из БгБ пересекла немецкую границу и вступила в Ретген. После перестрелки город был взят, и боевая группа двинулась на север — к Ротту и рядам надолбов. Отдельные части 83‑го разведывательного батальона заняли позиции в Ретгене, а боевая группа стянулась к лагерю, готовая штурмовать укрепления на рассвете. Впервые со времен наполеоновских войн немецкий город пал под ударами захватчика. Битва за Бельгию окончилась. Начиналась Битва за Германию.
На самом деле Роммель был ранен еще 17 июля и войсками в это время не командовал. (Прим. ред.)
Показательно, что автор употребил здесь термин «джаггернаут», обозначающий многотонный грузовик либо вообще любое оружие сокрушительной силы. В индийской мифологии Джаггернаут — это одно из воплощений бога Вишну. (Прим. ред.)
С бойками на концах. Именно тяжелый боек создавал усилие, достаточное для подрыва противотанковой мины. (Прим. ред.)
Что интересно, немцы, в свою очередь, отмечали превосходство в проходимости советских танков. (Прим. ред.)
Вторая по значению военная награда в Армии США. (Прим. перев.)
Классическое прозвище автомата Томпсона. (Прим. ред.)
В тот период ВВС входили в состав Армии США и были выделены в самостоятельный род войск лишь в 1947 г. (Прим. ред.)
Бригадный генерал. (Прим. ред.)
«Ржавый». (Прим. ред.)