Следующие несколько дней были потрачены дивизией на перегруппировку. Новые пополнения вливались в состав частей, а ремонтный батальон продолжал трудиться круглые сутки, пытаясь дочинить еще не тронутые машины. Вдобавок прямо из Тидворт-Даунс на плацдарм начинали поступать новые танки и другая техника.
Прежде чем отправиться в боевые части, новые машины нуждались в переоснащении на ремонтной базе. Теоретически бронетехника доставлялась нам полностью укомплектованной, однако часть оборудования поступала в отдельных ящиках и упаковках — и тогда его приходилось вытаскивать, чистить и устанавливать. Все это можно было бы сделать и на базовом складе, что сберегло бы ремонтным командам немало времени. Однако поскольку складские рабочие не всегда были знакомы с танковым оснащением и его особенностями, то в каком бы состоянии ни поступили к нам машины, перед отправкой на передовую их все равно приходилось проверять. Нередко к рембату приписывали в помощь и танковые экипажи — только опытные танкисты знали, куда и что положено установить.
22 июля, после обеда, майор Аррингтон приказал мне, остальным двоим офицерам связи (лейтенанту Ниббелинку из БгА и лейтенанту Линкольну из боевой группы Р (БгР), а также лейтенанту Лукасу из штабной роты вместе с ним пронаблюдать за демонстрацией нового образца техники на соседнем поле. Явившись на место, мы сразу обратили внимание на группу старших офицеров, столпившихся вокруг легкого танка М5. Судя по красным меткам на бортах джипов, там собралось несколько генералов. Когда мы выбрались из джипа и подошли к собранию высоких чинов, я невольно съежился — думаю, мои товарищи-лейтенанты испытывали то же самое. На демонстрацию явились командующий нашей дивизией генерал-майор Уотсон, бригадные генералы Хики из БгА и Будино из БгБ, а также большая часть штаба дивизии.
Стоявшего в центре группы рослого офицера в «куртке Эйзенхауэра» было легко узнать. Говорили, что его украшает больше звезд, чем любого другого генерала в армии: три на тропическом шлеме, по три в петлицах и по три — на погонах. Демонстрацию посетил сам генерал Паттон, и лишь потому, что 3‑я армия еще не была сформирована, его присутствие в Нормандии оставалось тайной.
Исполненный сурового обаяния, Паттон, с его пронзительным взором, являл собою образ идеального солдата. Его манера появляться всюду в бриджах, начищенных до блеска сапогах для верховой езды и с двумя пистолетами (с рукоятками из слоновой кости) на поясе с блестящей медной пряжкой побуждала некоторых считать его модником, но она составляла часть его магнетизма. Перед Паттоном невозможно было не благоговеть; его внешность и выправка совершенно подавляли собеседника. Многие из офицеров нашей дивизии, служившие прежде под его началом, относились к Паттону как к полубогу. Подчиненные по-разному воспринимали его решительную натуру и суровость в дисциплинарных вопросах: они или ненавидели Паттона всеми фибрами души, или готовы были молиться на следы его сапог.
Пронаблюдать мы пришли за испытаниями нового навесного приспособления на танк М5, предназначавшегося для прорыва живых изгородей. До этого момента танк мог преодолеть изгородь, только следуя за бульдозерным танком, — а таких в дивизии было всего четыре.
Концепция резака пришла в голову молодому солдату из соседнего саперного батальона[29] из юношеских его воспоминаний, когда он в деревне сносил бульдозером зеленые насаждения. Устройство представляло собой стальной брус, к нижнему краю которого были под прямым углом приварены заостренные шипы 25—30 сантиметров длиной. Сварная конструкция крепилась на буксировочных серьгах на нижнем листе лобовой брони, прикрывавшем коробку передач. Прежде танк при попытке протаранить живую изгородь только вставал на дыбы, поскольку туго сплетенные корни укрепляли основание ограды. Теперь же шипы в основании нового резака впивались в их массы, не позволяя танку заваливаться на корму и в то же самое время подрубая часть скрепляющих изгородь корней, а инерция танка сносила участок изгороди целиком.
Опыт удался превосходно с первой же попытки: танк безо всякого труда одолел изгородь. Перспективы были очевидны: вместо того чтобы дожидаться бульдозерных танков, теперь было возможно прорывать живые изгороди сразу во многих местах. Когда Паттон довольно кивнул, мы поняли, что дело пойдет. Генерал Уотсон вызвал полковника Смита, начштаба дивизии, и приказал разработать план по немедленной установке резаков. Полковник Смит и отдел оперативной и боевой подготовки подсчитали, что дивизии потребуется 57 подобных приспособлений. И, поскольку на следующий день назначено было большое наступление, требовались они безотлагательно.
Полковник Коуи, хотя он не имел ни малейшего понятия, сколько человеко-часов потребует сварка и установка одного резака или хотя бы когда мы сможем добыть достаточно стали, заверил генерала Уотсона, что к семи часам завтрашнего утра его люди соорудят и поставят 57 резаков. Планы завтрашнего наступления строились на этом скоропалительном обещании. Всем было понятно, что решительность полковника пришлась генералу Паттону по душе, но выполнять его обязательства предстояло низшим чинам.
Полковник Коуи подошел к нам и поинтересовался у майора Аррингтона, сколько в нашей дивизии имеется сварочных аппаратов. Аррингтон ответил, что 42 — включая и те, которыми располагал ремонтный батальон, и те, что остались за ремонтными командами в боевых частях. Коуи пообещал, что полковник Смит передаст все аппараты нам. Дальнейшие события могли послужить примером тому, как следует осуществлять план в самых неблагоприятных условиях. Под базу переоснащения мы заняли несколько брошенных гаражей в Сен-Жан-де-Дэ. Пробоины в крышах заткнули снятым с грузовиков брезентом; им же занавесили дверь для затемнения. Начальником производства назначили уорент-офицера[30] Дугласа, на гражданке — опытного, дипломированного сварщика.
Отведя нас в сторону, майор Аррингтон отдал отдельные распоряжения. Лейтенант Линкольн должен был отогнать конвой грузовиков с резаками и горелками в зону высадки «Омаха» и вывезти с берега по возможности больше немецких стальных надолбов. Лейтенант Лукас должен был возглавить другой конвой — до Шербура, где ему следовало вывезти все швеллеры и двутавры от 102 до 305 миллиметров шириной со складов крупного сварочного цеха на южной окраине города. И то и другое следовало доставить в Сен-Жан-де-Дэ как можно скорее. Мне майор Аррингтон поручил связаться с майором Джонсоном, офицером по автотранспорту 33‑го бронетанкового полка, и попросить его, чтобы все танки его части прибыли в Сен-Жан-де-Дэ к 23.30. Машины 33‑го полка должны были пойти по конвейеру Б, а 32‑го бронетанкового — по конвейеру А, в другом здании, и прибыть на место им следовало только к полуночи.
К тому моменту, когда первые танки 33‑го полка добрались до Сен-Жан-де-Дэ, все было уже организовано. В гаражах установили переносные электрогенераторы «Онен», чтобы обеспечить сварщиков освещением. Поблизости дежурили дополнительные машины 486‑го зенитного батальона — для прикрытия от немецких самолетов на случай, если те заметят отсветы дуговых разрядов от сварки.
Чертежей у Дугласа не было; уорент-офицер просто набросал эскизы на листках из блокнота и раздал их рабочим. Одна группа вырезала части и сметывала их вместе. Сварщики завершали работу, после чего уже другая группа крепила резаки на буксировочных скобах танков. Тем временам Дуглас и его команда доработали конструкцию, прибавив к ней плужники на боковых шипах, — это помогало прорываться через изгородь еще быстрее.
Сварщики работали всю ночь и к рассвету успели изготовить и установить целых семь резаков, и еще несколько было недоделано. В итоге оказалось, что на один резак уходило 40 человеко-часов труда. Это значило, что 40 сварщиков могли делать в среднем один резак в час, хотя производство тормозилось тем фактом, что среди резаков не нашлось бы двух вполне одинаковых.
К счастью, туман и облачность задержали бомбардировку, и наступление отложили на двое суток. Сварщики продолжали работать круглосуточно, без перерывов. Некоторые трудились так долго и усердно, что временно слепли от пламени дуговой сварки, и их приходилось сменять. Потерянное от перенапряжения зрение возвращалось к ним лишь со временем.
На совещании офицерского состава БгБ генерал Будино обрисовал положение перед началом операции «Кобра». Военная разведка донесла, что за день до того произошло покушение на жизнь Гитлера. Хотя подробности оставались невнятны, было известно, что взорвалась бомба, однако сам Гитлер избежал серьезных ранений.
Я поразился тому, что информация достигла нас так быстро. Я тогда и понятия не имел, что англичане в ходе операции «Ультра» раскололи немецкие шифры. Генерал Будино предупредил нас, что, хотя некоторые полагали, что покушение на жизнь Гитлера могло быть началом мятежа в рядах немецкого генералитета, уверенным в этом быть невозможно и рассчитывать на подобный ход событий не стоит.
Начальной целью операции «Кобра» (такое название получил план) было нанести сокрушительный удар по передовым позициям немецкой армии и одновременно — по тылам, чтобы разгромить резервы противника. Опыт боев в Нормандии ярко продемонстрировал, что атака сквозь ряды живых изгородей быстро захлебывалась. Наступление теряло темп, позволяя противнику контратаковать растянувшиеся, наиболее уязвимые в этот момент части. Чтобы наступление увенчалось успехом, необходимо был подавить боевые возможности немецких резервов.
Начальный прорыв должен был совершить VII корпус 1‑й армии под командованием генерал-майора Джозефа Коллинза (по прозвищу «Разящий Джо») — крайне решительного офицера, который блестяще показал себя в боях на тихоокеанском театре военных действий. В Нормандии он уже успел продемонстрировать свой напор во время стремительного захвата Шербура. Ему были приданы 1, 4, 9 и 30‑я пехотные дивизии (все четыре — первоклассные части), а также 2‑я и 3‑я бронетанковые, единственные во всей армии США «тяжелые» бронетанковые дивизии, оснащенные по усиленному штату. Кроме того, в состав VII корпуса были включены несколько дивизионов корпусной и армейской артиллерии.
390 танков в составе тяжелой бронетанковой дивизии по огневой мощи равнялись тридцати артиллерийским дивизионам. Если прибавить к ним три наших собственных дивизиона артиллерии, два приданных и 703‑й противотанковый дивизион, наша общая огневая мощь соответствовала 36 артиллерийским дивизионам. 2‑я бронетанковая дивизия имела равную силу, и, учитывая 12 артиллерийских дивизионов каждой из четырех пехотных дивизий и дополнительные части корпусной и армейской артиллерии, VII корпус мог сосредоточить огневую мощь девяноста артиллерийских дивизионов на крайне узком участке фронта.
9‑я и 30‑я пехотные дивизии сосредоточились на пятачке вдоль северной части дороги Перье — Сен-Ло, а 1‑я и 4‑я пехотные дивизии их поддерживали. В то же время обе бронетанковые дивизии (2‑я и 3‑я) сосредоточились в Буа-дю-Оме — густо поросшей лесами обширной местности к северу от дороги Ле-Месниль — Сен-Жан-де-Дэ, приблизительно в двух с половиной километрах к северу от передовых позиций пехоты, на дороге, идущей от Перье на севере через линию фронта на Сен-Ло. Основным направлением наступления должно было стать шоссе, проходящее через позиции пехоты в направлении Мариньи.
Главной целью огневой подготовки была выбрана узкая полоса длиной около 8200 метров и шириной примерно 900 (то есть на 450 метров в обе стороны от обочин), проходящая вдоль дороги на юг. Помимо артиллерийского обстрела, 8‑я и 9‑я воздушные армии должны были подвергнуть ковровой бомбардировке этот участок, а также его продолжение на восток от Мариньи до Каниси еще на шесть с лишним километров. На тот момент это должна была быть величайшая воздушная бомбардировка в истории войны — и первый случай, когда бомбардировка вместе с артиллерийским обстрелом и огнем пехоты были бы сосредоточены на столь малой площади.
И словно бы возложенная на военно-воздушные силы задача — сосредоточить такую бомбовую нагрузку на столь тесном пятачке — была недостаточно сложной, на них возлагалась и дополнительная ответственность — по возможности не задеть дорогу, уходящую от передовой на юг, в сторону Мариньи. Воронки от разрывов на дороге замедлят торопливое продвижение танковых колонн и следующих за ними моторизованных частей.
Из-за низкой облачности наступление пришлось задержать на три дня. Наконец, хотя в воздухе еще висели легкий туман и морось, метеорологи ВВС заверили нас, что небо прояснится к утру, к началу наступления. Той ночью вся дивизия сосредоточилась на крошечном пятачке в Буа-дю-Оме. Танки, бронетранспортеры, самоходки и автомобили стояли бампер к бамперу — 4400 машин, вопреки всему, чему нас учили, втиснутых на площадь чуть более двух с половиной квадратных километров. Риск оправдывало только то, что в дневное время немецкие Люфтваффе мало тревожили нас, а сосредоточить силы подобным образом пришлось бы в любом случае, чтобы провести наступление достаточно быстро.
Ремроту Б и капитана Рокмора перевели в БгР, а к боевой группе Б приписали ремроту «Си» под командованием капитана Сэма Оливера. Смит, мой шофер, вернулся в противотанковую секцию штабной роты, а я получил нового водителя — Вернона, из роты «Си». Этот долговязый мальчишка из Теннесси приглянулся мне тем, что весьма гордился чистотой и полной исправностью своей машины.
Ремрота «Си» встала на ночь лагерем прямо перед расположением 391‑го дивизиона полевой артиллерии. Вскоре Вернон наткнулся на два вырытых бок о бок, совершенно нетронутых немецких окопа; ловушек мы не обнаружили и решили, вместо того чтобы копать убежища самим, воспользоваться готовыми.
Меня несколько пугала перспектива прятаться в немецком окопе, но когда я забрался внутрь и огляделся, то был впечатлен. Полностью закрытый, если не считать узкого лаза, окоп на одного человека имел более двух метров в длину, шестьдесят сантиметров в ширину и метр двадцать сантиметров — в глубину. Пол был выровнен, а вдоль стенки тянулась канавка глубиной в ладонь — если в окоп просочится вода, она будет скапливаться там, а пол останется относительно сухим. Очевидно, у немцев, которые ночевали здесь, было время навести порядок.
Я зашвырнул вещмешок в окоп, забрался внутрь за ним следом и прикрыл вход своей полупалаткой. При свете фонарика я стянул башмаки, снял форму и, сложив, пристроил ее под голову, оставшись только в исподнем и носках. Пистолет 45‑го калибра и наплечную кобуру я накрыл каской и положил у лаза.
Вытянувшись в спальном мешке и переведя дух, я решил закурить перед сном — привычка, которую я приобрел еще кадетом в Виргинском Военном институте. Курить в комнатах после отбоя запрещалось, и всякий раз нам казалось, будто нам что-то сходит с рук. Один из двоих парней, с которыми я делил тогда комнату, Джимми Эллисон, курил, второй — Томми Опи — нет, но он присоединялся к разговору, и мы долго болтали в темноте. Мы называли это «полночный перекур». Джимми попал на флот; Томми погиб, когда служил в ВВС. Хотя жизнь кадета в ВВИ была нелегка, ее нельзя было сравнить с ночевкой в окопе: там, по крайней мере, у нас была свежая постель и ежедневный душ.
Стоявший лагерем рядом с нами 391‑й артиллерийский дивизион почти всю ночь вел редкий огонь на воспрещение. По временам немцы по звуку выстрела и вспышкам засекали позиции батареи и выпускали по ним несколько залпов. Тогда 391‑й ненадолго замолкал, чтобы вскоре загрохотать вновь. К пальбе я быстро привык. Вытянувшись, я с непередаваемым наслаждением закурил и, должно быть, тут же задремал, потому что мне снилось, будто меня клеймят раскаленным железом, как в запомнившемся мне фильме «Алая буква»[31]. Во сне я ощущал нестерпимый жар под сердцем, и мне даже казалось, что я чувствую запах тлеющей плоти.
Очнувшись, как от толчка, я опустил взгляд и увидел, что на моей груди тлеет кружок сантиметров двадцать в поперечнике. Должно быть, во сне я выронил сигарету, и от нее занялась капковая набивка спального мешка. Выскочив из спальника, я пулей вылетел из окопа и ринулся к ближайшей полевой кухне за водой. Подхватив первую же попавшуюся в темноте канистру, я помчался назад, чтобы залить тлеющий спальный мешок. Уже у самого лаза я схватился за крышку канистры — и понял, что взял канистру бензина, а не воды. Если не считать крышек, они были совершенно одинаковые.
Мало того, что бензин от огня взорвался бы, прикончив на месте меня и подпалив лес, — скорей всего, немцы открыли бы артиллерийский огонь, что привело бы к чудовищным жертвам. Я помчался обратно к полевой кухне, взял канистру воды (на этот раз проверив крышку) и вернулся, чтобы устроить потоп. Растянувшись в промокшем насквозь спальнике, я был настолько счастлив спасению от адского пламени, что без труда заснул.
Хотя ремонтные команды продолжали трудиться, не зная отдыха, к рассвету 26 июля они успели установить менее половины из планировавшихся 57 резаков. Оставшиеся танки еще предыдущим вечером вернулись в район сосредоточения, но сварщики продолжали работать над ними. Даже после начала наступления механики везли за собой части недоделанных резаков, чтобы позднее установить их на уже намеченные для этого машины.
Те резаки, что уже были пущены в ход, показали свою действенность и помогли снизить потери наших танков. Немцы не могли более предсказывать, где будет прорвана живая изгородь, — резаки были закреплены на защищающей трансмиссию броне так низко, что вражеские танкисты не могли разглядеть сквозь изгородь, на каких танках они стоят, а на каких — нет. В целом проект продемонстрировал изобретательность американского солдата и его способность к импровизации.
На заре 26 июля в воздухе еще висел легкий туман, но вскоре он растаял под солнцем, и мы поняли — день будет ясный. Пехоте и бронетанковым частям раздали зеленые люминесцентные полотнища для опознания передовых частей и танков взамен красных, которыми пользовались вначале, — их можно было спутать с красными нацистскими флагами, под которыми, бывало, шли в бой немецкие танкисты[32].
Рота снабжения трудилась не покладая рук, чтобы обеспечить снарядами все танки и артиллерийские батареи. Танки и самоходки М7 заполняли свои снарядные укладки, чтобы, когда начнется наступление, иметь полный боекомплект. Все, что не влезало, складывали на грунт и расстреливали при артподготовке. Тем временем начавшийся ночью редкий огонь на воспрещение продолжался.
Артподготовка началась в десять часов утра — за полчаса до начала воздушного налета. Туман совершенно рассеялся. Поскольку даже в идеальных условиях бомбежка настолько лесистой местности — задача непростая, их бомбардирам могло пригодиться любое преимущество.
Самолеты-разведчики L5 «Каб» сновали вдоль линии фронта на высоте около трехсот метров. Полагаю, и наводчики, и пилоты чувствовали себя намного увереннее на бронированных сиденьях. Первоочередными мишенями считались вражеские противотанковые батареи, и в особенности — немецкие универсальные 88‑мм пушки.
Первое звено бомбардировщиков B‑26 прошло над нами на высоте чуть более 3000 метров. Эскадрильи двигались в тесном строю колонны эскадрилий с интервалами от 800 до 1200 метров. Эта колонна серой лентой протянулась через все небо, до самого горизонта. На ум мне пришли слова царя Леонида перед битвой в Фермопилах: когда ему сказали, что бессчетные стрелы персов закроют солнце, он ответил лишь: «Тем лучше. Будем сражаться в тени».
Непрерывный гул моторов перекрывался лишь грохотом артиллерийских залпов и чудовищными разрывами на земле. Немногие уцелевшие после артподготовки зенитные 88‑мм орудия открыли огонь по самолетам ведущего звена, когда те пролетали над своей целью. Три самолета в головной эскадрилье получили попадания — и казалось, что они просто развалились в воздухе. Но торжество противника оказалось недолгим. Самолеты-разведчики тут же засекли вспышки выстрелов, и на них немедленно была обрушена вся огневая мощь девяноста дивизионов полевой артиллерии. Пушки были уничтожены в несколько секунд. С этого момента, стоило немецкому противотанковому или зенитному орудию открыть огонь, его немедленно уничтожали.
Невзирая на всю подготовку, не обошлось без ошибок. Пилоты перепутали дорогу Буа-дю-Оме — Пон-Эбер с дорогой Перье — Сен-Ло, которая и была мишенью. Очевидно, пыль и вздымаемые взрывами обломки засыпали часть сигнальных полотнищ. В результате часть бомб оказалась сброшена по нашу сторону фронта: 9‑я пехотная дивизия потеряла около шестисот человек. Одна бомба упала в расположение нашей 3‑й бронетанковой дивизии, но серьезного ущерба не нанесла. Генерал-лейтенант Лесли Макнейр, командующий сухопутными вооруженными силами, прибыл из Вашингтона в Нормандию, чтобы пронаблюдать за ходом операции; бомба попала в его окоп на Вентских высотах. Макнейр оказался самым высокопоставленным из погибших в бою американских офицеров за время Второй мировой…
На то, чтобы отбомбиться, девяти сотням средних бомбардировщиков B‑26 первой волны потребовалось больше часа. Но если их атака показалась нам впечатляющей, то мы ошибались. По пятам за средними бомбардировщиками последовали тысяча семьсот высотных бомбардировщиков B‑17 и B‑24 из состава 8‑й воздушной армии, шедших на высоте около шести тысяч метров. К этому времени зенитная артиллерия противника была практически уничтожена и почти не вела огонь. А поскольку английские аэродромы отделяло от их цели менее тысячи километров, то самолеты могли взлететь с полной бомбовой нагрузкой (от шести до восьми тонн) за счет экономии на топливе.
Каждый бомбардировщик нес 227‑килограммовые фугасные и 68‑килограммовые осколочные бомбы. Взрыв фугасной бомбы оставлял после себя воронку глубиной 4,5—6 метров и вдвое больше в поперечнике. Требовалось не так уж много фугасов, чтобы полностью перепахать небольшое поле. Прямое попадание фугаса разносило танк на куски; разорвавшись в пяти-шести шагах от него, бомба срывала с танка гусеницы и переворачивала. В небольшом городке вроде Мариньи один фугас мог снести целый квартал, и после бомбардировки от Мариньи остались только развалины. Когда американские войска вошли наконец в город, с трудом можно было определить, где раньше проходили улицы.
68‑килограммовая осколочная бомба имела тяжелый стальной корпус с насечками наподобие ручной гранаты, при взрыве он разлетался множеством небольших, смертоносных осколков. За два часа бомбардировки фугасные и осколочные бомбы с B‑17 уничтожили в зоне поражения все… Даже в районе нашего сосредоточения в Буа-дю-Оме, за полтора километра от передовой, мы чувствовали, как вздрагивает при каждом взрыве земля.
И только затем показались семьсот истребителей P‑47. Перед ними стояла задача прикрывать фланги уходящих в прорыв бронетанковых дивизий, покуда пехота не займет отбитую у врага территорию.
В целом 3300 самолетов в течение трех часов сбросили 14 000 тонн бомб. До самой Хиросимы эта бомбардировка оставалась самой мощной в истории войны.
Результаты бомбардировки были очевидны и сокрушительны. ВВС и артиллерия сровняли с землей все вдоль дороги южнее Буа-дю-Оме до самого Мариньи. В некоторых местах пострадало дорожное полотно, но в целом шоссе осталось вполне проходимым и для колесной техники.
Стоило завершиться бомбардировке и стихнуть пушкам, как вперед двинулась пехота. 9‑я пехотная дивизия — по правую сторону дороги и 30‑я — по левую преодолели за первые 45 минут около 800 метров: в ходе обычных боев среди живых изгородей это была бы задача нескольких дней. Сразу же за ними в прорыв устремились две бронетанковые дивизии со своим пехотным прикрытием. Истребителям-бомбардировщикам P‑47 9‑й воздушной армии, помимо их обычной роли авиации непосредственной поддержки, предстояло исполнить уникальную миссию — удерживать и охранять фланги бронетанковых частей.
3‑я бронетанковая дивизия наступала справа от дороги вместе с 1‑й пехотной, в то время как 2‑я бронетанковая и 4‑я пехотная — слева. В наши задачи входило занять Мариньи, оттуда двинуться на юго-запад и захватить высоты к северу от Кутанса, в 28 километрах от зоны сосредоточения и почти у основания полуострова Котантен. Задачей этого молниеносного удара был полный охват прикованного к берегу в 13—16 километрах севернее Кутанса левого фланга немцев, что должно было завершить первый этап наступления.
Ремрота «Си» следовала по пятам за наступающими через прорыв частями БгБ. За северной границей зоны бомбежки пейзаж походил на лунный. Воронки от бомб накладывались одна на другую, местами живые изгороди были снесены на всем своем протяжении. Проехав с полтора километра, мы натолкнулись на вкопанный когда-то на обочине в качестве противотанковой огневой точки немецкий танк-«четверку»: разрыв 227‑килограммового фугаса выворотил танк из земли и перевернул его днищем кверху.
Проехав еще немного, мы свернули с дороги и разбили первый полевой лагерь в зоне бомбардировки. Первое относительно ровное поле нашлось прямо перед позициями 391‑го артиллерийского дивизиона, который вел обстрел Мариньи. Наши машины выстроились по краю поля, вдоль изгородей, и мы немедленно принялись окапываться и разворачивать зеленые опознавательные полотнища.
Но пока мы разбивали лагерь, нас засекла группа немецких танков и пехоты, переждавшая бомбардировку за границей зоны поражения и теперь зашедшая нам во фланг. Мы еще рыли окопы и устанавливали на позиции 57‑мм противотанковую пушку, когда заметили немецкие танки на соседнем поле. Против «Пантеры» у 57‑миллиметровки не было ни единого шанса. Кроме пушки, мы располагали бронемашиной разведки с крупнокалиберным пулеметом на крыше и полудюжиной зенитных пулеметов того же калибра на грузовиках. Механики же были вооружены только винтовками М1 калибра 7,62 мм и готовы были драться как черти.
В этот момент командир артиллерийской батареи, видно, понял, что ни его гаубицы, ни наша 57‑мм пушка с «Пантерой» не справятся. Он вызвал офицера связи с ВВС и потребовал нанести по немцам удар с воздуха. Не прошло и минуты, как два P‑47 пронеслись над верхушками деревьев. Поскольку заходили они с востока, им пришлось сбросить бомбы еще до того, как они пролетели над нашими позициями на высоте метров в сто или сто пятьдесят. Бомбы пролетели прямо над головами механиков ремроты. Казалось, что они воткнутся в землю прямо в нашем лагере (так что все мы попрятались по недоотрытым еще окопам), но они взорвались на соседнем поле.
Самолеты с воем промчались над нашими головами, обгоняя четыре сброшенные 227‑килограммовые бомбы, и открыли огонь из своих восьми крупнокалиберных пулеметов. Должно быть, немцы как раз собрались подорвать живую изгородь заложенным под нее зарядом, когда бомбы обрушились на них, потому что взрыв был колоссальный. Столб дыма и пламени вознесся к небесам метров на сто пятьдесят; во все стороны разлетались катки, траки, каски, рюкзаки и винтовки. Живая изгородь между нами и немецкими танками отчасти заслонила нас от взрывной волны, но верхушки деревьев снесло начисто.
Наша рота никак не пострадала, если не считать погнутых дуг тентов на грузовиках, но я продолжал копать, опасаясь, что уцелевшие немцы все же попытаются напасть. Но если кто-то из отряда уцелел, с ними вскоре разделалась 9‑я пехотная — ее бойцы нагнали нас, прикрыли с фланга и заняли окрестности.
Помню, как в Англии перед началом вторжения мы дразнили летчиков-истребителей мальчишками, которым еще бриться рано. К тому времени ВВС снизили возрастную планку для офицеров летного состава до восемнадцати лет, рассудив, что только юноши достаточно энергичны и решительны, чтобы стать отличными пилотами. Парни старше двадцати пяти считались уже недостаточно безрассудными, чтобы летать на истребителях… В тот день я понял, насколько это было верно. Благодаря парням из 9‑й воздушной армии бойцы роты «Си» ремонтного батальона и одной из батарей 391‑го артиллерийского дивизиона выжили.
От майора Джонсона я получил сообщение, что несколько танков Боевой группы Б застряли на полпути между Мариньи и Кутансом оттого, что у них загрязнились моторные свечи. Ожидание на холостом ходу перед наступлением сказалось на моторах. Я тут же насыпал в две пустые коробки из-под пайков все свечи зажигания, какие мы только могли выделить. Хотя я не знал в точности, где остановились танки, мне было известно, каким маршрутом они двигались.
Мой водитель Вернон объехал Мариньи по окружной дороге вслед за остальными силами БгБ — в городе еще шел бой. Война научила меня не напрашиваться на неприятности — их и без того хватает на всех. Проезжая по шоссе, мы видели вокруг уже примелькавшийся нам «боевой мусор» — так мы стали потом называть совокупность стреляных танковых гильз и листов бумаги, с подбитыми немецкими машинами, телами немецких солдат тут и там… Это подтверждало, что мы на верном пути.
Примерно на полдороге до Кутанса мы подъехали к лежащему под холмом городку Кампрон. Если верить карте, здесь колонна БгБ должна была свернуть направо и двинуться северной дорогой, по самой городской окраине. Ближе к городу я услышал редкие винтовочные выстрелы, а когда мы готовы были уже въехать в город, раздался такой гром, словно по нам стреляли из танка. Вернон дал по тормозам, джип занесло. «Уносим ноги!» — заорал я. Развернувшись, мы на полном ходу домчались до вершины холма и укрылись по другую его сторону, за самой верхушкой. Я достал полевой бинокль, чтобы приглядеться.
Было похоже, что немецкая «четверка» заехала в дом и вела оттуда огонь по нашим пехотинцам на другой стороне улицы. Я решил выждать и посмотреть, чем закончится бой. Вскоре пушка умолкла, и я предположил, что танк подбит, но отчаянная стрельба из автоматов и винтовок продолжалась. Я предпочел дождаться, пока стихнет и она. Покуда я лежал за гребнем холма и разглядывал городишко в бинокль, подъехал еще один джип и остановился за нами. Я было решил, что вышедший из него мужчина в полушинели — офицер, но потом разглядел на его плече нашивку военного журналиста.
— Что там происходит? — спросил он, присев со мной рядом.
— Черт его знает, — признался я.
— Но вы же только что въехали на этот холм по дороге из города.
— Я не стал задерживаться там настолько, чтобы разбираться.
Я объяснил ему, что везу груз запальных свечей нашим танкистам по другую сторону Кампрона и двинусь с места, как только стрельба утихнет. Журналист поинтересовался, нельзя ли ему поехать со мной.
— Ради бога! — ответил я.
Очень скоро огонь почти утих, и я решил, что нам пора двигаться. Как раз в это время по дороге мимо нас проехала бронемашина из 36‑го мотопехотного пока, и мы решили последовать за ней.
Журналист внезапно забеспокоился и после долгих мучений обернулся ко мне:
— Лейтенант, вы езжайте, везите ваши свечи, а я, пожалуй, вернусь в расположение батальона — гляну на карту, оценю общую картину…
Так я впервые столкнулся с выражением «общая картина».
Пока мы тащились за бронемашиной вниз с холма, стрельба в Кампроне продолжала затихать. Мы спокойно проехали через городок, нашли, сориентировавшись по карте, дорогу на запад и двинулись дальше. Еще через полтора километра, за очередным холмом, мы натолкнулись на танковую колонну, только что ведшую тяжелый бой. Дорога была усеяна телами и подбитыми немецкими машинами. Тело обнаженного по пояс молодого немецкого солдата лежало у обочины на носилках — должно быть, там его бросили свои же медики. Некоторые из раненых, особенно те, что потеряли много крови, в предсмертных муках приобретали восковую бледность, переходящую затем в цвет пыли. Этот светловолосый парень с кожей цвета слоновой кости походил на восковую фигуру.
Ремонтники 33‑го полка были рады моему прибытию и, не теряя времени, принялись менять свечи в танковых моторах. Загрязнившиеся они вернули мне, чтобы я отвез их на очистку в пескоструйной машине. Потом колонна двинулась дальше, чтобы занять высоты к северу от Кутанса. Оттуда они могли контролировать все проселки вокруг города, покуда пехота берет сам город. С этого места для дивизий Паттона открывалась дорога на юг — к Авраншу и Брестскому полуострову.
Первая фаза операции «Кобра» завершилась полным разгромом левого фланга немецкой армии. Это позволило 1‑й армии продвинуться на юг, расширить прорыв и произвести охват немецких сил южнее Сен-Ло.
Различие между этим наступлением и предшествующими операциями в зоне бокажей, южнее Эреля, было поразительным. Ранее нашим войскам потребовалось двенадцать дней, чтобы продвинуться на тринадцать километров. Мы потеряли 87 танков, включая подбитые во время боев у Вилье-Фоссара. В первой фазе операции «Кобра», начиная с утра 26 июля и по 28 июля, дивизия преодолела 27 километров до Кутанса, потеряв всего лишь две машины.
Это стало поучительным уроком. Резаки, хотя в нашем распоряжении их было вдвое меньше необходимого, позволяли прорывать живые изгороди во многих местах одновременно и неожиданно для противника. Кроме того, мы получили урок практически безупречного взаимодействия ВВС, пехоты, артиллерии и бронетанковых сил. Подавляющая огневая мощь позволила полностью уничтожить вражеские войска в области прорыва и нейтрализовать его резервы. Таким образом, фланги наступающих оказались в безопасности на достаточное время, чтобы обеспечить успех прорыва бронетанковых частей.
Прорвав укрепленный фронт и выйдя на оперативный простор, бронетанковая дивизия оказывается в своей среде. Здесь она может продвигаться в быстром темпе, обходя очаги сопротивления и сводя к минимуму собственные потери. И наоборот — потери нарастают, когда танки теряют темп и продвигаются медленно. Операция «Кобра» останется в военной истории как один из лучших образцов идеально спланированной и осуществленной общевойсковой операции.
Автором изобретения был 29‑летний сержант Кэртис Калин-младший. (Прим. перев.)
Warrant Officer — младшее унтер-офицерское звание в армии, морской пехоте, на флоте и в береговой охране США. (Прим. ред.)
Имеется в виду экранизация одноименного романа Натаниэля Готорна (1850). (Прим. перев.)
На самом деле в конце войны немцы такие знаки уже не использовали. Вообще демаскирующие опознавательные знаки для авиации используют только тогда, когда имеют господство в воздухе и риск попасть под удар своей авиации выше, нежели чем пострадать от действий авиации противника. (Прим. ред.)