- Валентина, да ты что? Я не могу критиковать действия наших властей, тем более по чеченскому вопросу, и тем более иностранным корреспондентам. Меня тут же снимут с работы.
- Игнатий, не ссы. Все продумано. Вот текст, ознакомься и изложи близко к тексту. Тут комар носу не подточит.
- Валя, этого нельзя делать! - Может и нельзя, но нужно. Ты должен везде засветиться как борец за права человека. Пойми, после твоего вчерашнего заявления Сибелиусу надо срочно исправлять впечатление.
- Какого заявления?
- Ты что – не помнишь?
- Валя, не помню. Мы что, видели вчера Сибелиуса?
- Так, все ясно. У тебя полное выпадение памяти. Амнезия. В таких случаях вообще-то следует обращаться к врачам. Но у нас нет сегодня на это ни минуты времени. Давай прочти этот текст и постарайся передать как можно ближе к тексту.
- Погоди, Валя. Расскажи по порядку, что произошло.
- Все очень просто. Мы были на дне рождения у Розы…
- У Розы? - У Розы. Потом Сибелиус пошел провожать нас до машины. Тогда ты ему и сказанул про зачистки и все такое.
- Что я сказанул про зачистки? - Ты сказал, что их одобряешь. Ни больше ни меньше.
- Водитель слышал? Кто, кстати, вчера у нас был – Селифан? - Нет, был Сашка. Может, и слышал, не знаю, я не заметила.
- А какого черта о зачистках вообще зашла речь? - А речь зашла потому, что перед этим за столом ты объявил во всеуслышанье, что за выступление на конференции тебе влетело в администрации.
- Ну? - Что ну? А потом ты там же им всем сказал, что тебя на конференции неправильно поняли, что ты вовсе ничего такого там не осуждал. Ну и так далее. Ну вот, видимо, Сибелиус решил тет-а-тет выяснить, каково же твое мнение на самом деле. И пошел нас проводить. И ты ему наговорил такого! Мы с Машкой ушам не верили. Ты просто предстал перед ним в образе кремлевского ястреба, поджигателя войны.
- Валь, может, я выпил лишнего? - Игнатий, ты не пил вообще! Черт, я совсем забыла…
- Что такое? - Ты не пил, потому что сегодня утром тебе анализы сдавать. Ты что забыл, что после больницы раз в неделю ездишь сдавать анализы? Елки-палки, который час? Восемь? Ну ладно тогда. Вот, возьми баночку, иди отлей туда, водитель отвезет мочу в поликлинику без нас. Нам надо к пресс-конференции готовиться.
- А кровь? - Что кровь? - Кровь же он не отвезет. Кровь-то тоже надо сдать.
- Кровь можно до обеда сдать в любое время, а мочу берут только до десяти. Кстати, ты натощак? Не ел ничего с утра? - Откуда? Конечно, не ел. Ты мне не дала ничего.
- Не дала, и отлично. Точно не ел? Иди поссы в баночку и дадим ее водителю. Селифан отвезет.
- Ты ж сказала, Сашка – водитель сегодня.
- О господи! Сашка был вчера. Сегодня, значит, Селифан. Он сейчас повезет Машку в школу и потом заедет в поликлинику, отдаст твою мочу… Маш! В двери возникла Машка с портфелем в руках.
- Маш, сейчас папа тебе отдаст баночку с мочой, отдай ее водителю, пусть доставит в поликлинику в первый корпус на четвертый этаж. Какой кабинет, не помню, там спросит, найти не трудно.
- Мама, ты хочешь мне вручить его мочу? Я правильно поняла?
- А ты брезгуешь, да?
- Представь себе, брезгую. И вообще я опаздываю в школу. Насколько я вижу, баночка пока пустая.
- Тогда спускайся и скажи Селифану, чтоб поднялся за баночкой. Мы ее пока наполним… Маша спустилась вниз, Игнатий отправился в туалет. Когда Селифан позвонил в дверь, ему торжественно вручили теплую баночку с желтой жидкостью и объяснили, как с ней поступить. Водитель совершенно не удивился. И только уточнил: «А потом куда?» - «А потом – сюда» - ответила ему Валентина. Игнатий в это время честно зубрил подготовленный для корреспондентов текст. К этому тексту у него не было ни одного замечания. После всего, что он узнал о своем вчерашнем поведении, он чувствовал себя виноватым. Нет, думал он, хорошо все-таки, что у него есть такие надежные члены семьи. За ними, как за каменной стеной. Сейчас разрулят ситуацию. Если б не они, он бы засыпался. Погиб бы. Нет сомнений, от него отвернулись бы Запад и правозащитники. Может быть, в конечном итоге, к юбилею ему и дали бы орден, но вот в Германии, положим, репутация точно была бы подпорчена. А значит на мечтах об обеспеченной старости на фоне немецких лужаек пришлось бы поставить крест.
День оказался для Игнатия богат на события. В преддверии анализов крови Валентина не дала ему завтрака. Корреспондентов он принимал голодный и морально обессиленный. Короткая речь его, аккуратно повторившая Валентинин конспект, не вдохновила журналистов. Он изложил в бесстрастной манере парочку сообщений о том, как «федералы» преследовали боевиков. Эти сообщения появились накануне на лентах зарубежных агентств. Поскольку прошли уже почти сутки, этой информации была грош цена. Как было условлено заранее с Валентиной, он называл боевиков аккуратно «сепаратистами» и даже один раз «повстанцами». Совершенно напрасная уловка: все равно никто из корреспондентов и так бы их не назвал в своем репортаже «боевиками». Однако Валентина, сидевшая рядом, осталась довольна: он отмежевался от официальной фразеологии. Журналисты задали несколько прямых вопросов. На них были даны уклончивые ответы, отрепетированные с раннего утра. Корреспонденты были настолько явно разочарованы, что Валентина, боясь, что мероприятие потеряет всякий смысл, сама задала ему вопрос: - Игнатий Алексеевич, а наверное, есть смысл прояснить журналистам ваше мнение о тех российских офицерах, которые, в нарушение присяги и наших законов, практикуют пытки, незаконные задержания и даже похищения мирных жителей.
- Да, - поддержал ее верный Джульетто Крейзи, - хорошо бы, чтобы такой известный правозащитник, как Игнатий Присядкин, дал оценку действиям этих так называемых «федералов». Игнатий, минуту поразмышляв, дал оценку: - Я считаю, - веско начал он, - солдаты и офицеры, которые, в нарушение воинской присяги и наших законов, практикуют пытки, незаконные задержания и даже похищения мирных жителей, должны быть отданы под суд. Только независимый суд может дать оценку этим потерявшим всякий стыд воякам. Нельзя воевать с мирными жителями, надо воевать с теми, кто взял в руки оружие.
- А возможен ли у вас в стране независимый суд? – спросила дерзкая польская журналистка. Почему-то журналисты из бывших соцстран при освещении российских событий занимали особенно непримиримую позицию. Игнатий беспомощно посмотрел в сторону Валентины. Та еле заметно кивнула.
- Да, - сказал он, - конечно. Но, что именно «да» и что «конечно», он уже успел позабыть. Поэтому ответ получился кратким. Неудивительно, что корреспондентка задала уточняющий вопрос: - А можете ли вы привести хотя бы один пример того, что суд объективно разобрался в том или ином военном преступлении. Игнатий глубокомысленно помолчал. Все внимательно смотрели на него, ожидая ответа.
- Ну этот… как его… - начала он и осекся.
- Буданов, - подсказала Валентина.
- Да, Буданов же осужден судом и отбывает наказание.
- Но, говорят, уже готов указ о его помиловании, - не унималась вредная полька.
- Пока я в администрации, такой указ не будет подписан никогда, - не дожидаясь подсказок, важно сказал Присядкин. Валентина ему мысленно поаплодировала. Наконец, корреспонденты откланялись и ушли. Валентина тут же повезла Игнатия в поликлинику, чтоб у него, наконец, взяли кровь. Но они не успели доехать до цели, потому что в машину позвонил лично Кускус и сообщил Игнатию, что того ждет президент. Причем прямо сейчас. К счастью, Игнатий после пресс-конференции не стал переодеваться и ехал в поликлинику в костюме и при галстуке. Поэтому так и не довезя мужа до Сивцева Вражека, Валентина скомандовала Селифану развернуть автомобиль, и Присядкин поехал в Кремль. «Как же я хочу есть» - подумал он, проходя мимо буфета, но не решился туда завернуть – он торопился, его ждал сам президент. Учитывая важность момента, Валентина осталась ждать в машине. Разговор, который состоялся у Игнатия с президентом, имеет смысл привести здесь полностью, ни упустив ни слова. Он был коротким. Итак:
- Игнатий Алексеевич, рад вас видеть в добром здравии.
- Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, - от волнения Игнатий поздоровался трижды, пока президент держал его руку в своей. Если б он подержал еще несколько мгновений, он бы поздоровался и шесть, и семь раз.
- Присаживайтесь. Со сталинских времен в этих стенах избегали говорить «садитесь» - из-за двойного смысла этого слова.
- Спасибо.
- Как вам работается, Игнатий Алексеевич, все в порядке?
- Спасибо. Работаем, как всегда, напряженно.
- Это хорошо, хорошо. А вот говорят, вы за границей часто бываете?
- Давно не был.
- Ну как же. А в Германии, говорят, были на правозащитной конференции. Выступили там так ярко… Интервью прессе давали… Игнатий похолодел. Мысли окончательно разъехались в разные стороны, и он не знал, что сказать.
- Игнатий Алексеевич, я вот у вас хочу спросить: как вы думаете, приглашая вас к себе на работу советником, я сделал правильный выбор?
- Ну это не мне решать, - с трудом выдавил из себя Игнатий, - это вам решать.
- А это я вас выбрал или вы меня? Игнатий не понимал смысла вопроса. Вопрос был короткий, и он без труда его мысленно себе повторил. Повторил – но смысла не уловил. Это его испугало еще больше: вернулось! Вернулось его состояние, когда он ничего не мог понять, ни во что не мог вникнуть, ничего не помнил и не мог поддержать беседу. Все, теперь он пропал окончательно. Он не сможет поддерживать разговор! Сейчас президенту станет ясно, что он никуда не годен. И он его уволит. Прямо сейчас.
- Я вас выбрали или вы меня? – повторил президент свой вопрос. – Как вам кажется, кто кого выбрал для совместной работы? - Я! – наобум выдохнул Присядкин, сам не понимая, что и в связи с чем он говорит.
- Ага, - удовлетворенно сказал президент, внимательно глядя в глаза Присядкину, - это именно то, что я ожидал услышать. И он сделал паузу. Присядкин тоже молчал. И вдруг президент с удивлением увидел, как из угла рта у его собеседника потекла слюна. Это был отвратительный пузырчатый подтек, который постепенно спускался на подбородок. Президент молчал. Он не мог заставить себя оторваться от этого необычного зрелища, и следил глазами за тем, как на кончике подбородка скопилось какое-то количество тягучей слюны, как стала нарастать на нем громадная капля, как, наконец, эта липкая капля оторвалась от подбородка и упал на галстук. Как следом за ней устремились другие капли, как уже целый поток слюны потек изо рта Игнатия на его галстук, на рубашку, куда-то внутрь пиджака. Президент почувствовал отвращение и, наконец, решил положить этому конец. Он встал с целью попрощаться. Присядкин продолжал сидеть. Это было нарушением не только придворного этикета, но вообще всяческих приличий. Он обмяк и был похож на подмокший мешок с сахаром.