Наверное, именно во время поедания эчпочмаков — они были, конечно, хорошо остывшими, но всё равно сочились жиром и запах от них шёл божественный — я принял решение остаться в институте как минимум до следующего года. Сам я не помнил, когда дал заборостроению второй шанс, уже наутро, в субботу. Правда, на самом деле ничего судьбоносного в продолжении учебы не было — сдав экзамены за первый курс, до которых оставалось чуть больше месяца, пусть и на тройки, я давал себе фору в год. Даже если я на следующей сессии завалю все предметы, меня могут выгнать только к сентябрю, и то только в том случае, если я забью на всевозможные пересдачи.
Встал я рано, хотя ночью пришлось просыпаться, когда пришёл бухой Дёма — он чуть не свернул стол, которого во время его ухода не было, и, разумеется, разбудил нас с Казахом. Впрочем, я недолго слушал попытки нашего пьяного товарища заснуть — для меня прошедший день выдался весьма суматошным. Но выспался я быстро — уже в семь утра сна у меня не было ни в одном глазу.
Я приготовил себе чай и сотворил несколько бутербродов, позавтракал, умылся, помылся и побрился — в общем, привел себя в порядок и был готов к будущим свершениям. А потом достал из сумки листок с расписанием и внимательно его изучил.
На первом курсе нам преподавали так называемые общеобразовательные предметы, дотягивая знания вчерашних школьников до некоего минимума, необходимого для постижения премудростей выбранных специальностей. У нас была математика — но не простая, а высшая, — была физика и была химия, тоже продвинутые. Сейчас, во втором семестре, мы пытались постичь загадочную сущность органических соединений. Ешё нам давали несколько менее важных предметов вроде библиографии, физкультуры или иностранного языка. А также «Историю КПСС», философию, черчение и ещё немного всякого непотребства россыпью.
Конечно, с высоты своего жизненного опыта я понимал, что не все предметы одинаково полезны. На библиографию, например, можно было смело забить — на зачете от нас требовалось лишь правильно заполнить формуляр выдачи нужной книги, а экзамена не было. С английским, по идее, у меня тоже проблем возникнуть не должно, потому что я точно знал его лучше, чем в институте, хотя моё произношение наверняка доведет преподов до нервных тиков. Но и это моё кондовое произношение всё равно было лучше, чем у подавляющего большинства первокурсников, а уж сказать «Лондон из зе кэпитал оф Грейт Британ» я смогу, даже если меня разбудят среди ночи. Хотя мне всё равно надо было посмотреть пройденные темы, чтобы не выйти за рамки четко очерченного курса.
Со всем остальным у меня намечалась натуральная жопа. От истории и философии в моей голове за сорок лет не осталось ничего; я не помнил этих предметов, не помнил, что мы проходили и как сдавали зачеты и экзамены. То есть мне предстояло изучить их заново — причем не только материалы этого семестра, но и предыдущего, чтобы представлять, о чем идет речь. Не лучше была ситуация и с более важными для последующей учебы математикой, физикой и химией. Причем если на той же философии можно попробовать заболтать преподавателя, то на химии этот номер не проходил — там наверняка потребуют ответ с точностью до десятых и в каких-нибудь молях. А я не помнил, что это такое и с чем их едят.
Но начал я с истории, которая почему-то вызывала не такой ужас, как всё остальное. Оказалось, что я ошибся — ужас содержался внутри толстого учебника на семьсот с гаком страниц, разделенных на двадцать глав. Повествование в нем начиналось с первых марксистских кружков XIX века и заканчивалось судьбоносными — как же иначе — решениями XXV съезда КПСС. Этот съезд был в семьдесят шестом, незадолго до смерти Брежнева прошел следующий, но учебники, видимо, обновить не успели. Впрочем, я понимал, что вопросы по двадцать шестому съезду на экзамене обязательно будут.
Читать этот талмуд целиком я, разумеется, не стал. К каждой главе прилагались «краткие выводы», которые в концентрированной форме передавали основную суть. Но кое-что мне пришлось прочесть очень и очень внимательно — это касалось фамилий лидеров Октябрьской революции и то, в каком контексте они упоминались. Немного бесило отсутствие интернета и невозможность скачать текстовый файл, чтобы пробежаться по тексту простым поиском. Но я справился, уяснив для себя главное — Троцкого нельзя было хвалить ни в коем случае, а заслуги Сталина допустимо было упоминать, но не всегда. Лучше всего вместо фамилии одиозного вождя использовать слово «партия».
Скорее всего, мне придется прикладывать неимоверные усилия, чтобы не выдать экзаменатору какую-нибудь «правду» из моего времени и не превратиться в главного диссидента страны, затмив одновременно Солженицына, академика Сахарова и относительно молодую Новодворскую.
В общем, со своим набором перестроечных баек и отсутствием какого-либо почтения к коммунистической идеологии я буду на экзамене по этому предмету как на минном поле и с караулом на вышках. Но если лить побольше воды, то, наверное, справлюсь.
Помнится, в девяносто первом этот предмет безжалостно выкинули из учебной программы из-за несоответствия новым установкам, и целый год у первокурсников вообще не было истории. Потом она вернулась в виде более внятной «Истории России».
— Ты чего вскочил так рано?
Было уже около девяти, когда Жасым продал глаза и увидел меня, бодрого и слегка охреневшего от прочитанного.
— Доброе утро, — улыбнулся я. — Не спится что-то, решил позаниматься. Экзамены скоро, а я вообще ничего не помню. Даже то, что позавчера проходили.
Врать я не любил и в любой ситуации старался обходиться только правдой.
— Херней страдаешь, брат… — протянул Жасым. — Как там наш алкоголик?
Я посмотрел на Дёму. Он закутался в одеяло, как в кокон, но только туловищем; на ноги одеяла уже не хватило. Я еле сдержался, чтобы не укрыть его ещё и покрывалом.
— Дрыхнет, — ответил я. — Думаю, он только к обеду очухается.
— Это да… Завтракать пойдем?
В выходные мы обычно ходили в ту столовку, где подавали резиновые котлеты, но именно сегодня меня туда совсем не тянуло. Я вдруг вспомнил о более приличном заведении, что располагалось недалеко от метро — мы в нём были буквально пару раз по причине слегка задранных по студенческим меркам цен. Но кормили там не в пример лучше.
— Есть чай, колбаса, сыр, хлеб и пряники, — ответил я. — В столовку что-то не тянет. Но днем можем заглянуть в «Ромашку».
Меня ещё в первой жизни веселил советский нейминг. «Ромашкой» назывался не ближайший детский садик, а вполне респектабельный небольшой ресторанчик. Вечером его оккупировали пьяные компании, и можно было нарваться на серьезные проблемы, просто проходя мимо, а вот днем там было тихо и пусто.
— «Ромашку»? Тебе деньги откуда-то упали? — недоверчиво спросил Жасым. — Я до стипухи на мели, тогда и родители что-то пришлют.
Я помнил, что у Казаха финансовое положение было примерно таким же, как и у меня. Из нас троих только Дёму можно было назвать богачом, но тот со своим богатством обращался слишком беспечно. Так что к концу месяца в нашей комнате проходило негласное соревнование — кто больше выпросит в долг у знакомых. Побеждал обычно Дёма, но его победы особого облегчения нам не приносили — в силу его образа жизни. Впрочем, что-то из добытого им шло и на поддержание наших с Жасымом штанов.
— Я тоже не ебу дочь миллионера, если ты об этом, но мы выкрутимся, Казах. Сэкономим на ужинах — я вчера неплохо закупился, можно ещё добавить немного овощей, фруктов и каких-нибудь конфеток — и каждый день устраивать неплохой пир, не заходя в столовку. Так что шиканем немного в «Ромашке», но позже. И с бутерами сам разбирайся, не маленький. А я попробую прояснить для себя смысл жизни.
— Э… ну хорошо, брат. Давай в «Ромашку», — Казах, похоже, пребывал в некотором недоумении. — А что за смысл жизни?
— Философия, брат, — я поднял учебник по этому предмету. — Она, правда, марксистко-ленинская, но и в ней есть про то, зачем мы существуем. Хотя написано очень и очень мутно.
Я решительно открыл книгу, нашел оглавление и понял, что это надолго.
Удивительно, но следующие несколько часов меня никто не отвлекал — для нашей комнаты случай почти невероятный. Дёма продолжал похрапывать, а Жасым после завтрака немного повалялся на кровати, но потом присоединился ко мне. Вернее, он просто сел со своей стороны за стол, достал тетради с лекциями и учебники и тоже начал заниматься — но я не стал уточнять, чем именно.
Было уже хорошо за полдень, когда я решил, что на сегодня философии хватит.
— Жасым, как насчет прогуляться в сторону «Ромашки»?
Тот оторвался от своих записей и, подумав немного, кивнул.
— Можно. Только без пива, лады?
— Да смотри сам, — беспечно отмахнулся я. — Я пока не знаю, может, возьму кружку. Нам бы ещё в магаз завернуть, я татарам обещал колбасу за вчерашний подгон.
Пиво в том кафе было разливное и очень приятное — особенно под соответствующую закуску. Воблу, кстати, там тоже продавали.
— А, так вот как ты их раскрутил!
— Не, это уже потом, и я сам предложил, — ответил я.
Мы синхронно встали, также дружно посмотрели на устроенный нами бардак на столе, на спящего Дёму — и решительно принялись убирать учебники и тетради в тумбочки. Неизвестно, что придет нашему приятелю в голову с перепою.
С одеванием у меня вышел очередной затык. Я ещё вчера подумал о том, что нужно провести инвентаризацию своего гардероба, потому что совершенно не помнил, что у меня имелось из вещей к концу первого курса, но отвлекся на судьбы мира и не сделал этого. Впрочем, оказалось, что там и вспоминать было нечего.
Например, я был гордым обладателем брюк с чудовищным клёшем — мать купила их ещё в десятом классе школы, когда я к середине четвертой четверти вдруг вытянулся, и форменные штаны стали походить на шорты. За институтский год я подрос ещё немного, но не слишком сильно, и длина у этой мечты моряка оставалась вполне приличной — хотя сам фасон наводил меня на грустные мысли. Из рубашек лишь одна была относительно чистой, хотя и сильно помятой; вторую я израсходовал, кажется, раньше, а ту, что натягивал на Аллу, ещё не привел в порядок. Но помятость скрыл пушистый темно-серый свитер, а сверху всё это безобразие прикрыла темно-синяя курточка с резинкой по талии. Ботинки были тяжелыми даже на вид; я вспомнил, что купил их уже сам, незадолго до Нового года, так как моя предыдущая пара, предназначенная на весенне-осенний сезон, развалилась в ноябре. Ещё у меня были ботинки модели «прощай молодость» — для зимы, а также пара хорошо поношенных кед на лето. Широко жил первокурсник Серый, что и говорить.
— Я готов, — сообщил я.
Жасым, который ещё находился в процессе одевания — буквально одной ногой в штанине, — хмыкнул. И оперативно шлепнулся на кровать, когда дверь в нашу комнату распахнулась, а знакомый мне девичий голос радостно возвестил:
— Привет, мальчики!
— Здравствуй, Алла, — настороженно поздоровался я. — Давно не виделись… какими судьбами к нам? Надеюсь, сегодня у тебя всё в порядке?
Алла была совсем не похожа на ту побитую собачонку, с которой я вчера днем прощался в тамбуре. К нам заявилась уверенная в себе красавица, с неплохими — по меркам общаги — макияжем и маникюром, в модной кожаной юбке, доходившей до середины бедра, высоких сапогах до колен и в кожаной же красной курточке. На голове у неё красовался приведенный в порядок «взрыв на макаронной фабрике» — одна из самых модных на тот момент причесок; такая, если я не ошибаюсь, была у певицы Шер и повелительницы тьмы Эльвиры. Правда, со слегка русыми волосами Аллы этот модный шик смотрелся, мягко говоря, забавно.
— Эй! — напомнил о своём виде Жасым.
— Ой, да что я там не видела!
Она, кажется, была уверена, что это её собственная шутка. Правда, я эту фразу так и не произнес, но подумал о ней. Она должна была догадаться.
Про Аллу Казах знал — я ему рассказал о спасении девушки ещё вчера, сразу после сытного ужина татарскими эчпочмаками. Он знал, в каком состоянии она попала на его кровать, и про наши с ней разговоры, и про то, как она пыталась сбежать — я не счёл нужным ничего скрывать. Я думал, что больше эту Аллу не увижу, да и не особенно горел желанием видеть её. А оно вон как.
— О, ты многого не видела, — вмешался я, пока Жасым пытался покраснеть от смущения. — Может, у него трусы в цветочек?
— Что, действительно в цветочек? — Алла заинтересованно повернулась в сторону Казаха.
— Идите нахрен, оба! — заорал тот. — Дайте одеться спокойно!
— Алла, некрасиво так себя вести в обществе неженатых мужчин, — попенял я. — Пойдем…
— Да вы мальчишки ещё…
Договорить я ей не дал — аккуратно взял под локоть и вывел в длинный общагский коридор с рядами одинаковых дверей с разными номерами.
— Мальчишки мальчишкам рознь, — наставительно произнес я. — Некоторые вон уже рыцарями работают, жизнь невинным девам спасают. А эти девы потом проявляют самую натуральную неблагодарность.
Из нашей двери выглянула лохматая голова Дёмы. Он заспанными глазами безошибочно нашел Аллу и тут же расплылся в своей фирменной улыбке.
— О, у нас гостья. Я Демьян, самый классный парень в этой комнате. А ты кто, прекрасная незнакомка?
Алла с недоумением посмотрела на меня.
— Дёмыч, исчезни, — как можно более грозно сказал я.
— Но как я могу…
— Легко, — я добавил металла в голос. — Дверь закрой с той стороны и исчезнешь, нам поговорить надо.
— Девушка… — Дёма попробовал апеллировать к слабому полу.
— Дём!
Видимо, Дёма всё же проспался и почти мог соображать — он понял, что я не шучу и решил не идти на обострение. Голова скрылась в тамбуре, а дверь захлопнулась.
— Это что за чудо?
— Дёма, наш любимый двоечник. Ну и ловелас, конечно. В принципе, хороший парень, но иногда я от него устаю.
— Понимаю, — кивнула она. — Я его видела секунд тридцать, а уже была готова придушить.
— Некоторым нравится, — пожал я плечами. — На вкус и цвет, как говорится.
— О, ты ещё и философ!
— Только что учил, — похвалился я.
— Я тебя не отрываю от такого важного занятия?
— Не, уже всё. Мы с Казахом в едальню собирались…
— А казах это?..
— Тот грубый молодой человек в трусах в цветочек. Но вообще он — Жасым, просто из Казахстана.
— Надо же, я подумала, что он бурят, — Алла улыбнулась.
— Без разницы, думаю. Но он уверен, что казах. У него и прозвище такое — Казах. Так ты чего к нам вернулась? Я думал, у тебя программа на выходные уже расписана поминутно, и на визиты вежливости времени нет.
— Черт, ты выражаешься, как мой отец. Меня это даже немного напрягает, — лицо Аллы посуровело.
— А кто у нас отец?
Алла на секунду замешкалась.
— Неважно, — произнесла она и отвела взгляд, но быстро вернула его обратно, уставившись прямо на меня: — Я чего к тебе пришла… как раз про благодарность. Не люблю быть обязанной, а я тебе, как ни крути, обязана. Ну если ты не соврал про то, что я могла окочуриться…
Я покачал головой.
— Не соврал, клянусь.
— Клянется он… ну тогда вот — я пришла отдать долг.
— Эм, — я оглядел пустой по субботнему времени коридор. — Прямо здесь?
— Ох, ну до чего пошлый первокурсник пошел… — я должен был признать, что сейчас Алла выглядела более уверенной, чем вчера. — Нет, у меня для тебя сюрприз приготовлен. Ты помог мне, я отблагодарю тебя.
— Вообще-то я просто поступил так, как поступил бы любой шевалье на моем месте. Наверное, любой, — я изобразил задумчивость.
— Шевалье нашелся, тоже мне! — она ткнула меня в плечо. — Но я уже всё решила — мы с тобой сегодня будем развлекаться! Так что пошли — и никаких возражений!
Алла покачала перед моим носом указательным пальцем.
— Куда хоть? — вяло поинтересовался я.
— Тебе понравится, гарантирую.
— Ну раз гарантируешь… — окончательно сдался я. — Признайся честно — это твоя Ирка отказалась куда-то идти после вчерашнего, и ты вспомнила обо мне?
Алла пару секунд внимательно смотрела на меня, а потом как-то натужно рассмеялась.
— Догадливый ты, шевалье! У неё голова болит, и она никуда идти не хочет. А я тут никого не знаю, а искать своих… ну… долго. Могу не успеть.
— Понял, — я кивнул. — Тогда подожди пять сек, я Казаха предупрежу, что мои планы изменились.
В комнате всё оставалось по-прежнему, только Дёма, завернувшись в одеяло, теперь сидел на кровати и изображал обиженного на весь мир попугая Кешу. Жасым тоже присел на свою кровать, так и не закончив надевать штаны.
— Это кто такая? — вскинулся Дёма при моём появлении.
— Алла, — коротко ответил я. — Девушка, если ты не заметил.
— Я заметил! — возмутился Дёма. — Я должен с ней познакомиться!
— Ты вчера с москвичками знакомился, — подколол его Жасым. — А потом с ними полночи пил. Неужели ни одна из них не дала тебе?
— Не-а, — беззаботно отмахнулся Дёма. — Хотя там была дочка какого-то министра, а это уже перспективный кадр. С такой роднёй остаться в Москве — раз плюнуть.
В этом Дёма был прав. Для моих сокурсников женитьба на москвичке была одной из основ устроенной жизни. Выпускника, который так и не обеспечил себе тылы за пять лет учёбы, ждало распределение в такую Тьмутаракань, что и на карте не сразу найдешь. Почему-то стратегические и тактические заборы строили только в самых укромных уголках нашей необъятной родины.
Меня-нынешнего эта перспектива не особо волновала. Мы окончим институт только через четыре года; к тому времени Горбачев объявит Perestroyka и Glastnost’ и начнет внедрять новое мышление, которое больше всего подойдет умелым приспособленцам из комсомола и директорам предприятий. Они будут больше озабочены деньгами, а не трудоустройством вчерашних студентов, так что система распределения выпускников просто-напросто закончится. Мы будем устраивать жизнь по собственному разумению.
Я и Жасым окажемся в аспирантуре, куда не собирались — просто потому, что аспирантов не забирали в армию, куда нам очень не хотелось. Ну а Дёму вообще из-за «успехов» в учёбе через год отчислят, он будет отдавать долг Родине в какой-то дыре на восточных окраинах — хорошо, что не в Афгане, — и для него проблемы распределения не будет существовать в принципе. Правда, насколько я помнил, в армии с Дёмой случилось что-то нехорошее, но подробностей не знал.
Самое паскудное, что в данный момент я ещё не решил, стоит ли пытаться свернуть жизнь Дёмыча с дорожки, которая приведет к ножу в его печени, или же нужно оставить его на милость судьбы. Оба варианта с точки зрения хорошо пожившего на этом свете меня выглядели равнозначно, хотя это было до предела цинично. Настоящие комсомольцы наверняка сделали бы всё, чтобы спасти товарища.
— А что за министр? — поинтересовался я.
— Да фиг знает, — отмахнулся от меня Дёма. — Мы не настолько близко сошлись, чтобы про должность отца выведывать.
— Ну а с чего ты решил, что она тебе даст? — продолжал я наседать.
— Да ничего я не решил, отстань. Просто дочка министра — почему бы не попробовать с ней не замутить?
Замутить можно, за замут денег не берут. Но я понял, что попасть в круг общения советского руководства через Дёму, скорее всего, не получится.
— Главное, чтобы она была не против, брат, — веско сказал Жасым. — А вообще это тебе к нам надо, в глухую деревню где-нибудь на юге Казахстана. Там если жигит положил на девку какую взгляд, и её отец посчитал, что родители жигита не ниже его самого по положению, то ту девку никто и не спрашивает. Хотя вряд ли какой министр сочтет, что ты ему ровня.
Удивительно, но за всю эту речь Жасым ни разу не улыбнулся. Впрочем, всё могло быть именно так, как он описывал. Я точно знал, что сразу после распада Союза во многих республиках мгновенно вспомнили старые обычаи похищения невест — словно и не забывали. Оставшейся в веках дикостью это наследие феодального прошлого было только в комедии Гайдая.
— Ну почему же, — довольно улыбнулся Дёма. — Отец хоть с нами и не живет, но не последний человек в городе. Деньги у него водятся…
— Ладно, это всё хорошо, — оборвал я откровения Дёмы. — Жасым, Алла пригласила меня на свиданку, и я уже согласился. Ты не обидишься, если наш поход в «Ромашку» сегодня не состоится?
— Да не, брат, — отмахнулся Казах. — Я сразу понял, что она не просто так пришла. Иди, конечно, я в столовке пообедаю.
— Эй! — окликнул меня Дёма. — А откуда ты её взял?
От верблюда, конечно.
— Жасым расскажет, — бросил я уже из дверей. — Если захочет.
Алла не высказала ни малейшего неудовольствия моим слегка затянувшимся отсутствием. Она словно понимала, что у мужчин, отягощенных всякими заботами вроде изучения философии и походов в «Ромашку», могли быть веские причины отказать ей, если она решит выразить свою благодарность не в то время и не в том месте. Впрочем, это её дело, кому и где отдавать долги, которых у неё, наверное, воз и маленькая тележка.
— Так куда мы движемся? — снова спросил я, когда мы вышли из общежития.
— К метро, — ответила Алла. — Если, конечно, у тебя нет персональной машины.
— Откуда? — я поднял глаза к небу. — Я всего лишь скромный первокурсник.
Машины у меня, разумеется, не было. Свой первый автомобиль я куплю только через восемь лет, и обойдется он мне безумно дорого. Но то было время, когда почти любой «Жигуль» в приличном состоянии меняли на двухкомнатную квартиру в неплохом районе Москвы — и некоторые находили, что владельцы авто даже продешевили, когда соглашались на такую странную сделку. Мне повезло — семья моего знакомого еврея уезжала в Израиль на веки вечные, и мне оставалось только перегнать их «тройку» из-под Житомира и переоформить её на себя. Границы тогда ещё не было, путешествие обошлось почти без приключений, хотя на дальние расстояния я на той развалюхе ездить зарёкся. И даже отказался из-за этого от нескольких очень выгодных предложений.
— Ну мало ли, — Алла пожала плечами. — Я лично знала первокурсников, у которых были «Волги», причем тридцать первые.
— Из какого-нибудь МГИМО? — небрежно спросил я.
Она кивнула.
— Как догадался?
— Ну а где ещё может учиться сын отца, способного купить отпрыску на совершеннолетие новый и дефицитный автомобиль? Не у нас же. Заборостроители такими возможностями не обладают, — я развел руками.
Алла засмеялась. На трезвую голову её смех оказался достаточно приятным и совершенно не унизительным. Впрочем, повод для её веселья тоже не был унизительным.
— Смешно, — сказала она. — Но да, именно там учатся такие детки.
— И ты водишь с ними знакомство, — немного бесцеремонно напомнил я.
— Так получилось, — Алла пожала плечами.
— У меня вот не получается, — пожаловался я. — Хотя, думаю, среди мгимошников есть хорошая девушка, которая могла бы составить пару скромному и провинциальному мне.
Честно говоря, я бил наугад — в надежде уличить её в том, что она учится в этом заповеднике мажоров, и, кажется, сильно промахнулся.
— Сомневаюсь, — улыбнулась Алла. — С хорошими девушками там всё очень плохо. Да и с хорошими юношами тоже.
Я решил не давить.
— Как скажешь. Поверю тебе на слово. Но всё же, куда мы идем?
— Увидишь, потерпи. Иначе сюрприза не получится.
— Опять же — как скажешь. Я не тороплюсь, у меня впереди всё время мира.
Алла снова засмеялась.
А я поймал себя на том, что эта девушка нравится мне всё больше и больше. Это чувство было мне знакомо, и я, честно говоря, слегка испугался. Я знал свои слабости и знал, на что способен. Если я вдруг влюблюсь в неё по-настоящему — вряд ли кто остановит меня от того, чтобы искать с ней встречи. А это потеря времени, которого у меня на самом деле почти не было, и возможности заниматься тем, чем собирался. То есть страна так и останется не спасенной — и всё из-за того, что старик, которому удалось вернуться в прошлое, внезапно втюрился в девчонку, которая втрое его моложе.
Утешало только то, что весь мой опыт был за то, что Алла влюбиться в меня никак не могла. Хотя настораживали вот этот повторный визит, приглашение на самое натуральное свидание и некий обещанный мне сюрприз. Вряд ли за свои вчерашние подвиги я мог рассчитывать на что-то столь весомое. Впрочем, я пока выкинул все эти мысли из головы и решил посмотреть, как события будут развиваться дальше. Возможно, всё это действительно ничего не значит, а я действительно просто подвернулся Алле под руку.
До метро мы добрались достаточно быстро, а там я едва не спалился, потому что всё выглядело очень непривычно. Невольно помогла Алла — она бросила в прорезь турникета большой медный пятачок, я повторил за ней — нужная монетка нашлась в кармане куртки. Я даже сумел пройти без потерь, хотя с секунду колебался, так и не дождавшись привычной зеленой стрелки. Я заметил, что некоторые люди свободно проходили в открытый турникет рядом с контроллером, показывая женщине в форме некие небольшие прямоугольнички. Нечто подобное имелось и в моем кармане — я украдкой достал его, пока мы ждали поезд, и обнаружил там надписи «студенческий проездной», «апрель 1984 года» и «единый». И вспомнил, что такая роскошь стоила целых три рубля — вдвое меньше нормального, — и позволяла сколько угодно кататься на всех видах московского транспорта. Распространял их наш институтский профком, и это была единственная польза, которую я видел от этой организации.
У меня с метро были нормальные отношения. Несмотря на то, что последние лет тридцать своей первой жизни я провел за рулем, я часто пользовался и общественным транспортом, и все происходившие с ним пертурбации познавал на собственной шкуре. Собственно, именно это и сбивало меня сейчас с толку — нужно было вспомнить, что происходило под землей четыре десятилетия назад, а показывать свою неуверенность перед Аллой мне не хотелось. И так с проездным пролетел.
Ехали мы довольно долго. В центре пересели на другую ветку — этот переход я помнил хорошо, хотя мои былые навыки сейчас остались неиспользованными. Народу было немного, и мы с Аллой просто следовали в жидком потоке, причем в какой-то момент она решительно подхватила меня под руку, и со стороны мы, наверное, выглядели настоящей парой — хотя наша скорость, на мой вкус, была несколько выше, чем у других влюбленных.
— Всё ещё не хочешь сказать, куда ты меня тащишь? — на длинном эскалаторе перехода я развернулся к ней и наши головы оказались почти на одном уровне. Всё же Алла была здорово ниже меня.
— Нет! — отрезала она. — Сам увидишь.
— А если я боюсь? Вдруг ты меня сейчас заведешь на заброшенный завод и прикончишь там большим мясницким ножом? Ведь у тебя есть большой и острый мясницкий нож? Учти, если он окажется тупым, я буду кричать, — я ухмыльнулся.
— Дурак! Где я тебе в Москве заброшенный завод найду? — хихикнула она.
— Ну мало ли, распотрошишь какой-нибудь ЗИЛ…
Мы продолжали перебрасываться ничего не значащими репликами, а я подумал, что Алла права — в этом времени заброшенных заводов в Москве не было. Где-нибудь в провинции, наверное, что-то такое могло найтись, да и то вряд ли — несмотря на свою зацикленность на коммунистической идее, советские начальники старались не разбрасываться ценным имуществом, в которое вложены народные средства. Они могли использовать их не самым лучшим образом, что частенько и делали, а вот просто бросить какой-то неудачный проект разрушаться от природных факторов — нет, на это они были неспособны.
Заброшка, впрочем, имелась — и в самой Москве, и в её окрестностях. Всякие церкви и соборы, дворянские усадьбы, для которых не нашлось подходящих учреждений, и прочие памятники старины. Подобные здания поддерживали в хоть каком-то приличном состоянии только если они были освящены самим Лениным. Правда, вождь мирового пролетариата посетил далеко не всё, что мог, так что при желании Алла всё же могла найти местечко поукромнее, чтобы спрятать мой хладный труп. Если она, конечно, задумывала недоброе.
Но, кажется, ничего плохого она не замышляла. Мы оказались на поверхности в окрестностях парка Коломенское, но с другой стороны шоссе. В парке, кстати, имелись живописные руины — Лужков начнет их восстанавливать лет через двадцать, а закончит незадолго до утраты доверия. Я осмотрелся, и хотя почти не узнавал эту местность, но предположить, куда Алла меня ведет, уже мог.
— Мы в общаги МИФИ идем? — спросил я.
— Всё тебе не терпится, — Алла надула губы, но не выдержала и кивнула. — Туда, да. Ты уже там был?
— Ни разу, — честно признался я.
Мне показалось, что она облегченно выдохнула. Неужели для неё так важно, чтобы был именно сюрприз?
— Слушай… — я обратился в слух. — Надо бы в продуктовый заглянуть.
— А это зачем?
— Ну… выпивки купить немного, — Алла слегка порозовела, но собралась и пояснила: — Без неё там будет грустновато. Впрочем, если хочешь, можем и не заходить. Как ты там сказал — на вкус и цвет?
— Ага, все фломастеры разные, — кивнул я. — То есть выпивка желательна, но не обязательна?
— Примерно так. Но я бы предпочла быть с ней. И закуску какую-нибудь надо будет придумать, кормить там точно не будут.
— Любопытное мероприятие, — прокомментировал я. — Но давай возьмем чего-нибудь, не думаю, что это сложно.
В принципе, ничего необычного в таком подходе к организации увеселений я не увидел. В студенческие годы мы частенько пьянствовали в компаниях, в которые спиртное надо было приносить с собой. Ну и закуску тоже, хотя от этого многие отлынивали.
— Всё ещё не хочешь сказать, зачем мы тащимся в такую даль? Ведь не затем, чтобы напиться? — сделал я последний подход.
— Нет, конечно, уж точно не сейчас, когда мы почти у цели. Не сомневайся, студент, всё будет тип-топ.
— Да я и не сомневаюсь, — машинально ответил я, оглядываясь по сторонам.
Вообще-то мне было немного не по себе. Меня ждала незнакомая общага, незнакомые люди и, возможно, тесно споенный коллектив с давно сложившимися и неизвестными мне правилами поведения — если предположить, что речь идет о какой-то вечеринке знакомых Аллы из той самой общаги МИФИ. Время сейчас было простое — незнание неписанных правил не освобождало от ответственности, а влезать в разборки мне очень не хотелось. С другой стороны, разрешать конфликты я умел, и опыт был на моей стороне. А с третьей — я опасался, что мне, возможно, снова придется иметь дело с пьяной Аллой, и что она выкинет на этот раз, я не мог даже предположить.
Нужный магазин обнаружился недалеко от станции метро, на первом этаже семиэтажки из желтого кирпича.
— Дорогу в Изумрудный город, похоже, разобрали, — попытался я пошутить, но наткнулся на непонимающий взгляд Аллы.
Любопытно. По моим воспоминаниям, сказки Волкова в этом времени знали все дети, подростки и взрослые.
— Не бери в голову, глупость сморозил, — ответил я на её немой вопрос.
— Бывает, — откликнулась она таким тоном, что у меня стало холодно на душе.
Но она снова подхватила меня под руку и решительно повела к нашей цели. И я оттаял.
Вчера я уже опробовал магазины этого времени и почти восстановил нужные навыки, так что чувствовал себя достаточно уверенно. Сначала мы отстояли небольшую очередь в колбасный отдел, где затарились «Докторской» и каким-то «Вологодским» сыром — всё в нарезку, разумеется. Алла этому как-то сильно удивилась — оказывается, она и не подозревала, что продавцы могут предоставлять такую услугу. Конечно, тут всё происходило в ручном режиме, ножом и без перчаток, что меня немного смущало. Но пилить бутерброды самому в незнакомой обстановке мне не хотелось. К тому же свой первый перочинный ножик я куплю только на втором курсе.
Тот же трюк я провернул и в хлебном — причем по желанию Аллы мы взяли буханку «Бородинского», к которому я относился с легкой настороженностью, но ради девушки готов был пойти на определенные жертвы. Ещё мы заглянули в кондитерский, где я купил достаточно дорогую шоколадку — других, впрочем, не было. Всё это отправилось в мою спортивную сумку, а нам пришлось возвращаться в колбасный отдел — я вспомнил об обещанной татарам колбасе. Её я резать не просил — и после этого крюка мы, наконец, добрались до винно-водочного отсека.
Ровно через год Горбачев начнет очередную антиалкогольную кампанию. Цели у неё — как у всех предшествующих — были самые благие, масштабы прямо-таки космические, а вот результаты оказались так себе. Но в результате той кампании из магазинов почти исчезли вот такие безлюдные места с алкоголем, цены взлетели весьма заметно для советского кошелька, а изготовители самогона буквально озолотились. И то изобилие различных водок и вин, которые мы с Аллой наблюдали за высоким прилавком, вернулось только много лет спустя.
— Что будем брать? — спросил я её.
Сделал я это сознательно — и чтобы поинтересоваться её мнением, что должно было ей понравиться, и потому, что я сильно плавал в марках вин этого времени. Какие-то воспоминания пробивались сквозь толщу лет — вроде портвейнов «Агдам» и «Три семерки», водки «Столичная», — но я готов был полагаться на её выбор.
— Там вон есть «Вазисубани» и «Хванчкара»… — задумчиво произнесла она. — Они вроде неплохие…
— Грузинские вина хорошими не бывают, — наставительно произнес я, заставив продавщицу резко вскинуть голову. Впрочем, женщина промолчала, за что я был ей благодарен — хотя она, наверное, просто решила не принижать мой авторитет в присутствии спутницы. — Хотя «Хванчкару» пить можно без опаски. А ты как к пиву относишься?
Я уже углядел на полках батарею «Жигулевского», и был готов душу продать даже за одну бутылку. Пиво я любил.
А вот Алла продолжала сомневаться.
— Да не очень… — протянула она. — Хотя иногда можно…
— Давай его возьмем? И опьянеть не опьянеем, и какой-никакой алкоголь. С закуской вообще на ура пройдет… правда, шоколадка не пригодится, но я её тебе на завтра отдам, для восполнения калорий.
Я был готов поклясться, что продавщица посмотрела на меня с уважением. Кроме того, её мой выбор, видимо, устраивал полностью, потому что она поспешила вмешаться.
— Что будем брать, молодые люди? — суровым голосом спросила работница прилавка.
— Пусть будет пиво, — быстро согласилась Алла. — Это, наверное, даже лучше вина.
Мы взяли пять бутылок — Алла хотела три, уверяя меня, что больше одной не выпьет, но я настоял на своём. Платил за всё, кстати, именно я — и с каждой покупкой чувствовал, как дыра в моём бюджете становится всё больше и больше. Но просить Аллу разделить траты я не мог — это полностью противоречило моим убеждениям, и слава богам, что в 1984-м в СССР не было капитализма. Все наши покупки спокойно уложились в какие-то семь рублей.
Местность у поселка Москворечье была мне знакома — приходилось и сюда клиентов возить, — но сейчас тут выделялись только высокие общежития, которые смотрелись как гиганты среди местных девятиэтажек. Всё было очень новым и в чем-то даже красивым.
Алла явно была здесь не первый раз. Она уверенно шла по извилистым дорожкам, сворачивала то вправо, то влево, неуклонно приближая нас к неведомой цели. У одного из домов мы остановились.
— Всё, пришли. Если кто спросит — мы авторы, принесли материал в их журнал, — сказала она.
— Что хоть за материал? Не вот это же показывать, — я хлопнул ладонью по выразительно звякнувшей сумке.
— Нет, конечно, не придуривайся. У них есть журнал, они туда про искусство пишут. Картинки всякие, художники старые, стили, эпохи… я в этом плохо разбираюсь. Но нам и не надо. Про материал скажем — сразу пропустят, тут к авторам со всем почтением относятся.
— Ага, ноги моют и воду пьют, — пошутил я.
Но Алла даже не улыбнулась.
— Примерно так и есть. Странные люди, но нам же лучше.
И тут нас отвлек очень неприятный звук. Я хорошо его знал — это был звук автомобиля, водитель которого зачем-то тормозил сцеплением, а не предназначенными для этого тормозами. Мы обернулись.
По широкой автомобильной дорожке к нам рывками приближалась зелененькая «двушка» из семейства «Жигулей» — сначала я посчитал её более привычной «четверкой», но потом заметил круглые фары. В принципе, спутать модели «классики» от ВАЗа легко — если ничего не знать о форме фар, кузова и решетки радиатора.
Выглядела «двушка» очень новой — впрочем, их производство прекратят лишь через пару лет, — но вот прокладка между сиденьем и рулем у неё явно была не из лучших. Мотор периодически подвизгивал на высоких оборотах, но сам автомобиль еле полз — и я не мог понять, почему он ещё не заглох от подобных издевательств. Вазовские движки особых вольностей водителям не позволяли, хотя при должном уходе были способны на многое.
Машина проползла мимо нас, попыталась прижаться к бордюру, но дернулась и, наконец, заглохла. Водительская дверь тут же распахнулась, оттуда вывалился совсем молодой белобрысый парнишка, который подскочил к багажнику и начал судорожно пытаться открыть его ключом. У него не получалось, он нервничал всё сильнее — и от этого его шансы на успешный исход уменьшались прямо на глазах. Впрочем, финал этого шоу нам посмотреть не дали. С пассажирского места вылез высокий юноша в модной кожаной куртке, он подошел к белобрысому, отобрал ключи и одним движением распахнул дверь багажного отсека. Там лежали весьма узнаваемые вещи — пара гитар в мягких чехлах.
А потом из «двушки» выбрались ещё два пассажира. Я мельком пробежал по лицу первого, отметил, что его одежда похожа на одежду того, кто помог горе-водителю открыть багажник. А вот последнего пассажира я знал очень хорошо, хотя никогда не встречал. Я знал, как его зовут, сколько ему лет и знал, когда он умрет и как. Для меня он в представлении не нуждался.
Это был Виктор Цой, и он был жив.