Прибегал Арбатов с проблемой увольнения сотрудницы из Института США за то, что она вышла замуж за итальянца, хотя и коммунистка. Вот такие проблемы у власти, за которой судьбы страны!
3 апреля 74 г.
Перерыв в дневнике объясняется тем, что с 15 марта по 2 апреля сидел на «даче» в Волынском-2. Писали доклад Б.Н.'у к 104 годовщине Ленина.
Любопытны идеи, которые он хочет зафиксировать в этом тексте:
- ленинизм распространяется по всему миру;
- отразить 50-летие после Ленина;
- ни одно учение не встречалось с такими препятствиями;
- «фундамент», оставленный Лениным - от науки построения социализма и опыта правящей уже партии до «базы» международного социализма;
- что сделано после Ленина «его учениками и последователями»: во 100 крат приумножили наследие (включая, подразумевается, самого Б.Н.);
- партия для XX века (нового типа) - как великое открытие Ленина, определившее весь последующий ход событий;
- Ленин создал науку о построении социализма, КПСС сейчас создает науку о построении коммунизма и на этой основе шаг за шагом строит коммунизм.
Последнее требует комментария: как выяснилось сегодня из разговора по ВЧ (Б.Н. уехал в Гагру, догуливать положенные кандидату в члены ЦК 2 недели) , - его забота о построении коммунизма и о теории на этот счет вызвана желанием косвенно напомнить о Программе партии. Он давно меня к этой мысли подталкивал, а я все не догадывался. Пояснил он так: «Вы помните, когда Программу приняли, был большой шум вокруг нее. А потом всякое бывало. Теперь вообще редко упоминают. Одно время даже предлагали ее пересмотреть и т.д.» Между тем, Б.Н. считает себя создателем «третьей Программы партии» и в какой-то степени обоснованно. Знает ее наизусть и там явно присутствуют любимые его игрушки, которые он пытается осторожно расставлять в своих статьях и докладах.
5 апреля 74 г.
Теперь при подготовке ленинского доклада он трижды выражал недовольство тем, как изображена теоретическая работа партии, а именно - решение ею вопросов и задач перехода к коммунизму. Я, повторяю, долго не понимал, в чем дело, тем более, что не мог в нем заподозрить веру в то, что теоретическая мысль у нас на уровне. Он сам о ней не раз отзывался непочтительно, но тогда речь шла о «теоретической мысли» у других!. Теперь же все стало ясно: о «его», Пономарева, Программе надо сказать.
Другая трудная проблема - «личный вклад» (Брежнева). Поначалу он был за сдержанность. Я ему говорил: во-первых, это может быть не так понято, во-вторых, Генеральный действительно поступал подчас смело. Если бы не он, мы никаких бы «сдвигов» не имели и проч.
- Так то оно так, - ответствовал он мне. - Если бы у нас не было такой истории, какую мы имеем, и разговаривать бы нечего. А тут ведь, знаете.
Между тем, поправки его к вариантам, которые один за другим мы посылали ему на Юг, свидетельствовали, что здравый смысл берет свое. Имя внедрялось в текст все чаще, а оценки становились все более «масштабными».
Красной нитью доклада он сделал «битву за мир», решение этой «всемирно- исторической задачи спасения человечества», которая по плечу родине Ленина. Он просит выражаться об этом пышно. Я всегда удивлялся его настойчивости в этом деле. Мне казалась она несколько несовместимой с его «большевизмом», с его революционным менталитетом образца 1920 года. Только теперь я стал помаленьку прозревать. Старик мудр и информирован. Он знает, что в наш «революционный пример» уже никто не верит. Но держава наша по природе своей должна сохранять идеологический характер - в том числе и для внешнего мира, в том числе и для коммунистов. Поэтому она должна нести всечеловеческую миссию. Мир - это и есть ее миссия. А ее способность нести такую миссию произошла из великой революции. Впрочем, тут не только логика идеологического охмурения, здесь есть и реальная логика и проблема.
Никто ведь не предполагал в 1920, что капитализм продержится так долго, да еще и такую мощную способность к небывалому экономическому преобразованию. И в этих условиях проблема «мировой революции» перемещает акценты со второй части этого понятия на первую. Именно к этому «сдвигу» (акцентов) и старается Б.Н. приспособить ведущую революционную роль родины Ленина.
Втайне он, как старый большевик, ждет, между тем, вселенского кризиса капитализма, наподобие или даже хуже «1929-33». В каждом своем докладе или статье любой признак кризиса он старается пропагандистскими средствами раздуть до нелепости. Нам всегда приходится употреблять немало сил и хитростей, чтобы умерить эту его страсть, не допустить, чтобы он выглядел смешным и вздорным.
И на этот раз (тем более, принимая во внимание действительный кризис на Западе) он давит на нас с «небывалой силой» (употребляя его собственные любимые словечки).
Мучаемся мы сейчас с проблемой «Карловы Вары-2». С одной стороны, откладывая ее, мы упускаем все больше и больше лидерство в комдвижении Европы, более того - они (братские КП) просто уплывают из нашего ведения. А с другой стороны, мы не можем форсировать это, так как идет государственное совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе. И если мы сейчас противопоставим ему коммунистическую конференцию, то оно, которое и так идет туго, завалится совсем. А это ведь «реаль- политик» в отличие от идеологии «Карловы Вары-2».
13 апреля 74 г.
Неделя проскочила стремительно - самый мучительный период подготовки ленинского доклада. Вернувшись из Гагры, Б.Н. трижды со мной разговаривал сугубо конфиденциально. В «этом деле» он практически не доверяет никому. Даже о Жилине спросил меня: «А как он в отношении «личного вклада»? Помнится были мы вместе в Берлине на конференции по случаю 125-летия «Коммунистического манифеста». Попросишь что-нибудь добавить, а он (Жилин) несет абзац-два с фамилией Генсека. Попробуй, вычеркни, когда уже столько глаз видели!» Я объяснил - мол, старается, чтоб «не возникало проблем», для Вас де старается.
И совсем другое - с Загладиным. Б.Н. просил меня показать ему текст. Забыл об этом своем поручении и сам дал ему (Загладину) свой экземпляр, но с исправленными предварительно страницами, где как раз - о «личном вкладе». Узнав о том, что у Загладина в руках оказалось два варианта и он может сличить, Б.Н. страшно разволновался и стал меня учить, как бы «изъять» у него оба, да поскорее. Но Загладин ничего не стал сличать (он выше этого), а написал две вставки по мотивам декабрьского Пленума, персонифицировав все до крайности. Ему даже и в голову не приходит, что эта проблема вызывает столько мучений и колебаний у Б.Н. Он представляет себе это «как оно есть», как естественный и всем понятный процесс.
Я не стал Б.Н.'у показывать эти вставки, а взял из них только мысли о задачах по преобразованию «всего народно-хозяйственного механизма».
Б.Н. волнует в этой связи также проблема - как быть «с двумя другими» (Подгорный, Косыгин, упоминать их или нет в докладе). Велел мне перечитать шифровки Подгорного из Парижа, где он был на похоронах Помпиду и где он (по его рассказу на ПБ) едва успевал отбиваться от «просителей» - глав государств и правительств, которые непременно хотели продемонстрировать «контакт» с высоким представителем Советского Союза. Подгорный, со слов Б.Н., с изумлением обратил внимание на то, что на приеме (поминках) Никсон стоял, как в вакууме, трогая за плечо наследного принца Марокко - мальчика, который один только подошел и задержался возле президента США. Прочие же старались раскланиваться издалека, и Никсон явно нервничал, озираясь и ожидая, что, наконец, начнется вокруг него столпотворение. К Подгорному же буквально человек в двадцать выстроилась очередь, чтоб поздороваться и перекинуться мнениями.
Б.Н., рассказав мне это и поинтересовавшись впечатлением от шифровок, говорит: «Как же вот в этих обстоятельствах произносить в докладе только одно имя. А у вас, посмотрите, вот хотя бы на 21 странице. раз, два, три раза . неизвестно, о ком доклад, получается (т.е. о Ленине или о Брежневе). Подумайте, - говорит, - как бы тут отразить получше».
Я, естественно, придумал. Не знаю, как ему понравится. Эти два дня он был занят с Асадом: приехал на высший уровень президент Сирии - наша «последняя надежда» на Ближнем Востоке.
Кстати, прочитал я рассылку по ПБ речи Брежнева на предстоящем 18 апреля ПКК в Варшаве. Она хорошо сделана, чувствуется сильно рука Александрова, скорее напоминает дипломатический отчет (с оценками и акцентами, конечно), чем наметку новой Программы. Никаких новых крупных идей на будущее я не заметил. Но не в этом дело.
В этой речи я обратил внимание Б.Н.'а на то, как подается тема Ближнего Востока. Увлеченный изложением деталей, Александров, видно, не заметил (а впрочем, это его стиль), что мы по существу признаемся, хотя и друзьям (плюс румыны) в своем поражении, в том, что американцы нас обыграли, что мы фактически ничего уже не можем поделать с Египтом, где Садат в публичных выступлениях последних недель поливает нас грязью, беспардонно врет, искажает факты, отрицает, что кричал: «Караул. Спасите. Добейтесь прекращения огня», когда израильтяне прорвались на западный берег канала и проч.
Другое дело, что я, например, считаю, что нам давно надо менять политику в этом районе. Этого, кажется не собираются делать, но нельзя и так, как в речи: фактически расписывать, что она зашла в тупик, и ничего не предлагать взамен, кроме упований на то, что Асад будет честнее Садата и добьется нашего участия в Женевской конференции!
Я сказал об всем этом Пономареву. Он всполошился. На другой день сообщил мне, что разговаривал с Александровым и тот будто согласился «поубавить пессимистический тон». Сомневаюсь, чтоб Александров изменил что-нибудь, если ему не скажет сам Брежнев. Я не перестаю только удивляться другому: ведь Б.Н. сказал, что Брежнев лично послал ему текст и попросил высказаться. Так почему же надо разговаривать о таких вещах с помощником, а не с самим Леонидом Ильичем?
Мне рассказывали, как загонялы-активисты гонялись за студентами, выведенными демонстрировать сирийско-советскую дружбу (Асад уже уезжал из Москвы), а они прятались в подъездах и метро, потому что шел сильный мокрый снег. Ребята делали из ситуации игру, развлечение: Асад им до лампочки. Наш «истеблишмент» временами оборачивается идиотской гримасой. А механизм его функционирования уже таков, что с того конца, где запускают, не видно и не слышно, что выходит с другого конца. И даже неприлично и недопустимо, чтобы эти концы сходились.
12 мая 74 г.
С 23 апреля в Волынском-2. Избирательная речь Брежнева. Команда под руководством Цуканова («Цу-Ка», как его прозвал Аграновский и, кажется, сочинил об этом гимн). Аграновский - это самый выдающийся наш журналист, из «Известий».
«Беспартийный еврей», «Золотое перо» и проч. клички, изобретенные для него Бовиным. Человек огромного обаяния и разнообразных талантов: рисует (профиль Бовина, уставившегося в голую девицу, в которой угадывается машинистка Валя), сочиняет и поет под гитару, уморительный рассказчик и анекдотист. Спокойный и естественный, без тени подобострастия и комплекса, казалось бы понятных в здешнем его положении.
Другие: Иноземцев, Арбатов, ныне тоже кандидаты в депутаты Верховного Совета. Один от Грузии (но хоть в Совет Союза), другой - Арбатов - от Азербайджана в Совет Национальностей. Вся наша избирательная система этим, как на ладони.
Еще Шахназаров и помянутый Бовин, который держится так, как если бы ничего с ним никогда не происходило.
Я на положении ишиботника. Остальные все не только между собой, но и с Цукановым на «ты»и только по имени. Мои возможности у всех присутствующих под сомнением. Хотя зачем тогда Цуканов выпрашивал меня у Пономарева? И откровенно ему льстил доверительностью: мол, у Александрова своя команда, у нас, мол, своя, и не хуже можем делать тексты. Поскольку я «подсобник» дела идут так: мой текст, прочитанный вслух на «общем сборе» Бовиным (после его мелкой косметической правки) признается почти готовым и «хорошим». Тот же текст с учтенными по ходу первого чтения незначительными замечаниями, но к которому Бовин не успел прикоснуться, и прочитанный вслух Иноземцевым, признается никуда не годным. И поручается Бовину его переделать!
Меня это, однако, угнетает. После такого оборота дела, - безумно хочется отсюда
бежать.
Впрочем, корзиночность любого варианта международного раздела текста совершенно очевидна после следующего эпизода: 8-го числа утром звонок по вертушке, подошел я.
- Это Александров. А кто со мной говорит?
- Черняев. Здравствуйте, Андрей Михайлович!
- Здравствуйте, Анатолий Сергеевич (кислость в голосе). Позовите, пожалуйста, Георгия Эммануиловича.
(Дальнейший разговор передаю со слов Цуканова, который нам потом рассказал, что произошло).
- Георгий! Вы всю речь пишете?
- Да.