А. Черняев Проект.
Советская политика 1972-1991 гг.- взгляд изнутри
1976 год.
1976 год.
1 января 76 г.
Три дня прокрутился на работе. Б.Н. Расспрашивал о Завидове. Обеспокоен. отношением Брежнева к своим коллегам. Мы с Карэном рассказали ему, что Леонид Ильич особо отличает и приподнимает сейчас Суслова, к которому, как я помню по прежним визитам в Завидово, он относился иронически, насмешливо (за скучные тексты, за постную ортодоксию, за то, что он любит кефир и не прикасается к водке, за полное отсутствие чувства юмора и т.д.). Теперь же он называет его в основном «Мишей», беспокоился, как он там на Кубе (Суслов возглавил делегацию вместо предполагавшегося сначала самого Брежнева, на I съезд Кубинской компартии). Не обидел ли его там Кастро за то, что сам Брежнев не смог поехать.
Несколько раз Брежнев обсуждал с нами, не стоит ли поручить Суслову открыть съезд. Он, Брежнев, сам очень бы хотел это сделать - Генеральный Секретарь. Но тогда придется в течение получаса произносить приветствия иностранным гостям, называть труднопроизносимые фамилии... И - «устанешь еще до начала доклада». (Брежнев очень тревожился по поводу того, что болезнь челюсти не позволит ему внятно говорить несколько часов подряд. Он, действительно, утомляется после 25-30 минут говорения и начинается косноязычие).
На одном из таких разговоров Шишлин предложил: пусть Леонид Ильич войдет в зал один. Откроет съезд, проведет выборы президиума и даст слово Суслову для перечисления братских партий. На том Брежнев и порешил, успокоившись и заметив: «Так-то лучше. А то прошлый съезд Подгорный открывал - то же мне партийный деятель!» В другой раз он приложил Подгорного в связи с вопросом о «ликвидации компартий союзных республик и превращении их в республиканские партийные организации». Я, говорит, давно это предлагал. Но против выступил Шелест и его поддержал главным образом Подгорный. Я тогда еще почувствовал что-то не то в его настроении.
Примечателен и такой эпизод. Обсуждали в Завидово международный раздел к докладу Брежнева на XXV съезде. Он вдруг завелся. Вспомнил Хрущева, который, по его словам, оставил такое положение, что начать двигаться к миру стало, наверно, труднее, чем за десять лет до 1964 года. В Карибском деле пошел на глупую авантюру, а потом сам в штаны наложил. «Я не забуду, - говорил Брежнев, - в какой панике Никита то пошлет телеграмму Кеннеди, то «с дороги» требует задержать ее, отозвать. А все почему? Потому что хотел об...ать американцев. Помню на Президиуме ЦК кричал: «Мы в муху попадем ракетой в Вашингтоне!» И этот дурак Фрол Козлов (при Хрущеве фактически второй секретарь ЦК) ему вторил: «Мы держим пистолет у виска американцев!» А что получилось? Позор! И чуть в ядерной войне не оказались. Сколько пришлось потом вытягивать, сколько трудов положить, чтоб поверили, что мы действительно хотим мира. Я искренне хочу мира и ни за что не отступлюсь. Можете мне поверить. Однако не всем эта линия нравится. Не все согласны».
Сидевший напротив Александров заметил на это: «Ну что вы, Леонид Ильич. 250 миллионов в стране - среди них могут быть и несогласные. Стоит ли волноваться по этому поводу?!»
Брежнев ответил: «Ты не крути, Андрюша. Ты ведь знаешь, о чем я говорю. Несогласные не там где-то среди 250 миллионов, а в Кремле. Они не какие-нибудь пропагандисты из обкома, а такие же, как я. Только думают иначе!»
Меня это поразило. Он сказал это в запальчивости, с нажимом, в нашем с Брутенцом присутствии (а с Карэном он был «знаком» всего два дня).
О Косыгине он не может говорить без явного раздражения. Рассказал к слову один случай: Косыгин ездил в Англию. Звонит оттуда Брежневу по простому телефону: «Ты знаешь, Леня, меня принимает сама королева, в старинном замке, который был заколочен много десятилетий, а теперь ради меня его впервые с тех пор открыли ... И пошел, и пошел в этом духе. Я ему говорю: «Алексей, приедешь - расскажешь». И положил трубку. Вот политик!» И с презрением покачал головой.
О Мазурове отозвался как о беспомощном и безруком руководителе. Письмо, говорит, получил от тюменских нефтяников. Жалуются, что нет меховых шапок и варежек, не могут работать на 200 морозе. Вспомнил, что еще когда был секретарем в Молдавии, создал там меховую фабрику. Потом она стала известна на весь Союз. Позвонил в Кишинев: говорят - склады забиты мехами, не знаем, куда девать. Звоню Мазурову, спрашиваю, знает ли он о том, что делается в Тюмени и в Молдавии на эту тему. «Разберусь», говорит. Вот вам и весь общесоюзный деятель!
Теперь о самом Пономареве. Позвонил как-то мне Б.Н. туда. Поговорили. Спрашивает, как «у вас там» оценили доклад Кастро на съезде. Я сказал, что очень высоко и что Брежнев собирается сообщить об этом Кастро через Суслова. На другой день (Б.Н. не мог не подсуетиться) в Завидово приходит бумага от Пономарева: проект письма Суслову, где в частности, предлагается, чтоб он «через кубинских товарищей» поручил кубинским посольствам в Латинской Америке заняться распространением доклада Фиделя в соответствующих странах. (Я то понял это телодвижение Б.Н.'а: у компартий возможностей почти никаких, а своих советских посольств в Латинской Америке у нас раз-два, обчелся!). Но Брежневу этот довод показался смехотворным. Он вспылил: «Он кто, этот Пономарев, академик, кажется? (Оглядел нас с деланным удивлением). Что за глупость! Такой простой вещи сочинить не могут. Что ж я каждую такую бумажку должен редактировать. Наверно, референт ему сочинил, а он подмахнул. И это работа. академик! Х.. знает что! Позови стенографистку. (продиктовал сам письмо Суслову). Вот и все дело. И не надо гонять за 150 километров фельда с такой бумажкой, прошу передать это господину академику!»
Сказано это было с раздражением и презрением. В явном расчете, что до Б.Н.'а дойдет (двое из его отдела - я и Карэн - тут же сидят). Видно было, что прокол с бумажкой - лишь предлог, чтобы громогласно выразить свое давно сложившееся и глубоко неприязненное отношение к Пономареву.
За что он его не любит? Может быть, не может забыть, что Б.Н. «колебнулся» в 1964 году, когда решали смещать Никиту? А может быть (и скорее всего), за книжность, догматизм, занудство. А может быть, и это самое главное - за то, что в изображении буржуазной прессы Пономарев представитель и даже «лидер революционно-классового» направления в Кремле, в отличие от брежневского «пацифистского»?!
История с Капитоновым. После того, как «прошли» международный раздел (и мы уже рассчитывали отчалить оттуда), Брежнев вдруг предложил вызвать вторую бригаду - экономическую. «Вместе, мол, посмотрите, дело-то общее, партийное». 21-го, в понедельник прибыли: Бовин, Цуканов, Иноземцев, Арбатов и Седых (сельхозник, зав. сектором). Прочитали, обсудили сначала без Брежнева. Отнеслись снисходительно, так как задача была трудная: пятилетка из рук вон плохая, а надо говорить что-то вдохновляющее и закладывать оптимизм на будущее. Брежнев после прочтения раздела выслушал Александрова, изложившего наше общее мнение, встал и ушел - ко всеобщему немому смущению. Через полчаса вернулся и заявил: «Категорически не согласен с вашим мнением (об экономическом разделе)». Однако, после этой угрожающей декларации фактически мало что предложил сверх нашего: больше строгости, меньше хвастовства и громких слов, больше критичности и конкретности. Дай Бог, если на этом уровне сохранится текст! Я не верю в это.
Однако, я лишь подобрался к теме Капитонова.
На другой день за завтраком Брежнев заявил, что он хотел бы представить себе весь доклад в целом и велел Александрову заполучить от Капитонова текст третьего раздела (о партии и идеологии), не вызывая никого из людей. Через несколько часов текст был в Завидове и нам было поручено его прочесть. Это нечто невообразимое: будто сели и переписали из газеты «Правда» передовицу. А работали в Волынском-1 с июня человек 15.
Сказали о своем впечатлении Брежневу. «Давайте, говорит, почитаем вместе». Сели читать, дошли до половины. Вдруг Л. И. захлопнул рукопись, встал и заявил, что больше он читать эту галиматью не намерен.
- Вызвать сюда немедленно Капитонова!
Александров: «Но ведь он сам все равно ничего не напишет!»
Брежнев: «Знаю, что он сам ничего написать не может. Но он секретарь ЦК. Он отвечает от Секретариата за этот раздел. Под его руководством, по его указаниям сочиняли эту болтовню. Кто должен отвечать?! И зачем мне такой секретарь, который даже не понимает, что нужно для доклада съезду?! Немедленно вызвать и дать ему здесь взбучку, чтоб проняло».
Александров все-таки настоял на том, чтобы пригласили еще Петровичева (первый зам. Капитонова, о котором Брежнев тоже очень нелестно отозвался) и Смирнова (первый зам. отдела пропаганды). А на утро за завтраком «подкинули» сообща еще фамилии Загладина и Ковалева. По поводу Вадима Брежнев произнес несколько «добрых слов», пожурив отечески, что откололся надолго от «нашей группы». «Способный человек и его надо вызвать немедленно же», - что и было сделано.
Международника Загладина и зам. МИДа Ковалева определили на партийно- идеологический раздел и они в день приезда, особенно Вадим, все заново передиктовали.
Капитонову, который за трапезным столом сел напротив Генсека, тот в первый же вечер в довольно унизительных выражениях в нашем присутствии высказал все, что он думает о его разделе и тут же велел нам разделать его, разговаривать не как с Секретарем ЦК («тогда толку не будет!»), а как с «автором».
Но Александров попросил всех нас не приходить на это раздевание и передал Капитонову и его новой бригаде что полагается лишь в присутствии других помощников (Русакова и Благова... Цуканов не захотел пойти. У него сложности с Генсеком и он остерегается восстановить против себя еще и Оргсекретаря ЦК).
2 января 76 г.
С часу на час жду команды на выезд в Завидово. Никто ничего не знает, у Брежнева спросить не решаются, предполагают, что возможен перенос на завтра.
О Ягодкине, секретаре МГК по идеологии. Черносотенец и сталинист, организатор разгрома в Институте экономики и философии и т.п. предприятий.
Разговор о нем зашел случайно, «в ходе работы». Помнится, в связи с сетованием Брежнева на своих коллег, которые его не хотят понимать, и не согласны. Александров, как бы невзначай, кинул: «А что вы хотите, если во главе московской идеологии сидит Ягодкин»...
Брежнев отреагировал так: «Мне о нем говорили. Но Гришин, который его не очень раньше жаловал, теперь стал защищать. Это, говорит, когда он, Ягодкин, секретарем парткома МГУ был, вел разговоры, что ему, видите ли не нравится Брежнев. Нужна мне его любовь! А в МГК он вроде хороший стал. Не очень я верю, но и черт с ним».
Все наперебой загалдели: как же так, Леонид Ильич. Ведь это же чистый вред партии, когда такой человек ее представляет, да еще перед интеллигенцией. Все от него стонут. А тут еще в «Новом мире» опубликовал двуспальную передовую - ведь, если ее внимательно прочитать, ясно, что она - против линии XXIV съезда в области культуры. И Ленина там нагло переврал. Немыслимо такого человека и после XXV съезда оставлять. И т.п.
Брежнев слушал, слушал, оглядываясь то на одного, то на другого, и говорит: « Ладно, вернусь в Москву, поговорю с Гришиным».
Через несколько дней приехал в Завидово Загладин, конечно, узнал об этом разговоре и будто ничего о нем не зная, сочинил записочку: о разговоре в Риме с членом руководства ИКП Галуцци (очень правым). Этот Галуцци (я его помню) будто бы сказал Загладину: вот вы утверждаете, что в советском обществе нет оппозиции, но ведь у вас в самой партии есть она. Посмотрите на статью Ягодкина в «Новом мире», разве она совпадает с линией XXIV съезда?
Сидим мы за завтраком (а Загладин заранее показал нам эту записку, в том числе Петровичеву и Смирнову - лидеру всей пропаганды). Александров наклоняется к Вадиму и говорит: «Вадим, сейчас самый момент. Положите перед Леонидом Ильичем записку». Вадим встал, подошел, сказал слова и попросил прочитать. Брежнев долго, внимательно читал. Положил в карман и, обернувшись к Загладину, сказал: мы тут уже разговаривали об этом человеке. Да, да. Приеду в Москву, обязательно поговорю с Гришиным.
И, наконец, уже в Москве, 29-го декабря позвал меня Б.Н. Захожу. Он говорит по телефону.
- Нет, нет, Виктор Васильевич, дело не в недоверии, но, знаете, нехорошо, если был такой разговор и, несмотря на это, он (я понял - Ягодкин) открывает в Колонном зале важное политическое мероприятие. Вы, конечно, извините, что мы (!) доставляем вам лишние беспокойства в связи с этим, но лучше, если откроет Греков, второй секретарь и т.д.
Я понял: Пельше и Пономарев должны были на другой день выступать на собрании в Колонном зале Дома Союзов по случаю 100-летия Вельгельма Пика. А открывать его было поручено Ягодкину. Так вот, Б.Н. «отменял» это. И действительно, открывал это собрание Греков. (Б.Н. мне походя сообщил, что Суслов еще месяц назад поручал Смирнову писать записку в ЦК о Ягодкине, но тот не решился. Был, между прочим, страшно рад, что эту акцию в Завидове провернули международники, т.е. чужими руками осуществил свою заветную мечту - спихнуть Ягодкина).
Так, накануне XXV съезда сделана важная акция по осуществлению записанного тем же Загладиным и Александровым в доклад Брежнева на XXIV съезде по вопросам «культурной политики».
И еще одно в этом духе. В связи с обсуждением капитоновского раздела Брежнев, как я уже писал, вспылил. «Мы Шелеста сняли, Мджаванадзе сняли, а до этого еще - Алиева, Кочиняна сняли[1]. Это, между прочим, и идеологические дела тоже, а не просто за то, что завалили работу. Но в тексте и намека ни на что подобное нет. И вообще никакая работа не показана и как надо работать - тоже ничего нет. А я вот вспоминаю такой случай. Приносит мне Самотейкин (его референт) письмо. От Любимова - режиссера театра на Таганке. Тот пишет, что горком его хочет исключить из партии., что-то он там поставил, что им (!) не понравилось. Звоню Гришину, говорю: «Отмени решение, если уже принял. Так нельзя с интеллигенцией работать». Тот отменил, вроде встретился с Любимовым. И смотрите: через несколько месяцев он поставил такую пьесу, как она, ну как называется? (Все подсказывают: «А зори здесь тихие»). Ни один человек без слез не уходит из театра. (И сам прослезился, проглотил комок). Вот как надо работать!
Он так говорил, что я подумал - уж не ходил ли сам на Таганку? Или ему засняли ее что ли? Потом перепроверил. Говорят Л.И. в театре не бывал, но Цуканов пьесу смотрел.
А вот еще как делается политика:
Накануне дня рождения Брежнева (19 декабря 1975 года ему исполнялось 69 лет) в Завидово приехал Громыко. Три часа они беседовали с глазу на глаз. Все решили, что Громыко приехал поздравлять - они ведь считались друзьями. Но на утро, за завтраком, Л.И. как бы невзначай бросил: «Вот Громыко отпросился от Японии - он ведь туда по решению Политбюро должен был ехать в начале января. Я согласился: оно, конечно, - неохота ему Новый год портить подготовкой, поездка трудная. Да и смысла особого нет: они хотят островов, мы им их не даем. Так что результатов все равно никаких не будет. Ничего не изменится - поедет он или не поедет».
Александров насупился, побледнел, потом взорвался: «Неправильно это, Леонид Ильич. Мы - серьезное государство? Мы должны держать слово? Или нам плевать? Мы четырежды обещали, японцы уже опубликовали о визите в газетах. Мы с их престижем должны считаться? Или мы совсем хотим отдать их китайцам? Громыке, видите ли, Новый год не хочется портить. И решение Политбюро для него - ничто! Приехал отпрашиваться! Неправильно вы поступили, Леонид Ильич!»
Брежнев, явно не ожидавший такой атаки, ответил: «Он попросил - я согласился...»
Алесандров снова возразил: "Вот и неправильно, что согласились. Киссинджер пять раз в этом году в Японии был. Тоже ведь ничего, кажется, не изменилось. Но не изменилось в пользу американцев. А наш Громыко в Бельгию, Италию, во Францию, еще куда-то - пожалуйста. А как действительно сложную работу делать, ему «не хочется Новый год портить». Надо разговаривать с японцами. Пусть, как вы говорите, мы ничего не можем сейчас дать им. Но надо вести переговоры, показывать свою добрую волю. Это - крупнейшая страна и она хочет иметь дело с нами. Этим стоит дорожить, считаться с этим. В этом и смысл дипломатии. Неправильно вы поступили, Леонид Ильич».
В дело вступил Блатов. Что-то проговорил в этом же духе своим методичным нудным тоном, но достаточно настойчиво. Мы заговорили в поддержку «Воробья». С каждой минутой Брежнев мрачнел, но отпихивался репликами, пытался перевести разговор. Потом встал, бросил на стол салфетку: «Хорошенький подарочек подготовили вы мне ко дню рождения!» И ушел из-за стола.
Мы вскоре переместились в зимний сад. Сели работать , но дело не шло. Через час вошел Брежнев. Направился прямо к Александрову: «Ты победил, Андрюша. Сейчас я целый час разговаривал с Громыко. Сказал ему, чтоб он ехал в Японию».
В другой раз, в той же тональности, пошел еще один разговор в таком же духе: Брежнев напомнил, что на переговорах в Вене натовцы выступили с предложением: они убирают из Европы тысячу ракет с ядерными головками, а мы - тысячу танков. Это - для начала, чтоб сдвинуть переговоры с мертвой точки. «С точки зрения безопасности, - продолжал Л.И., - препятствий вроде нет. Ни американцы, ни немцы на нас после такого соглашения не нападут. Тут и бояться нечего. Вопрос в другом: друзья в социалистических странах будут против. Им наши танки нужны по совсем другим причинам. А так бы я и не такое соглашение пошел. Не знаю, слышал ли ты об этом (обратился к Андрею Михайловичу)? Нет? Об этом знает только Суходрев (переводчик). Я это говорил с глазу на глаз Никсону. Я ему предложил: давайте наш Верховный Совет и ваш Конгресс торжественно заявят, что никогда каждая из наших стран ни под каким видом не нападет на другую ни ядерным, ни каким другим способом. Примем такие законы и объявим об этом на весь мир. И добавим, что если кто-либо третий нападет на одного из нас, другой поможет обуздать нападающего. Никсон очень, помню, заинтересовался этим предложением. Но потом его затравили и сбросили. Так это все и кануло.
А теперь вот даже после Хельсинки - и Форд и Киссинджер и всякие сенаторы - требуют вооружать Америку еще больше, требуют, чтоб она была самая сильная. Угрожают нам - то из-за нашего флота, то из-за Анголы, то вообще что-нибудь придумывают. А Гречко - ко мне. Вот, говорит, нарастили здесь, угрожают «повысить» тут. Давай, говорит, еще денег - не 140 млрд., а 156. А я что ему должен отвечать? Я - председатель Военного Совета страны, я отвечаю за ее безопасность. Министр обороны мне заявляет, что если не дам, он снимает с себя всю ответственность. Вот я и даю, и опять, и опять. И летят денежки»...