Готовился я не более часа. Тему выбрал: значение съезда для МКД - фактически в нынешних условиях это можно, мол, приравнять к международному Совещанию. и почему (6 пунктов).
И вторая тема: «отход» ФКП и КП Испании. Суть и как мы будем поступать в свете установок съезда.
Избрали меня в президиум. Сидел примерно на том мест, где на XIX съезде последний раз на публике сидел Сталин.
2.000 человек. Начались прения и начал нервничать. Однако, от выступления к выступлению меня стало брать зло. Казалось бы, это самая партийная из всех партийных первичных парторганизаций. И есть о чем всерьез поговорить в своем кругу - аппарата ЦК по итогам съезда, и о своих задачах, и заботах. Но это была сплошная показуха: 30 % каждого выступления - поклоны в адрес Генерального, 5-10 % - в адрес докладчика, который назывался полным титулом (сколько бы раз на него не ссылались) «Секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза товарищ Капитонов Иван Васильевич».Остальное - пересказ съездовских материалов или - о работе «подведомственных» министерств или институтов. Смирнов (Отдел пропаганды) вообще гнал какую-то баланду о тиражах доклада Брежнева и т.п. Зал на 15-ой минуте уже стал гудеть: т.е. начались обычные в этой ситуации разговоры между собой, а (сверху видно) многие просто уткнулись в книжки. В этой атмосфере я «наглел» с каждой секундой, хотел, чтоб меня поскорей объявили и я бы «в знак протеста» произнес бы совсем непохожую речь.
Правда, меня опередил Рахманин (первый зам. Отдела соцстран), от которого аудитория проснулась, потому что он заинтриговал «закулисной» стороной деятельности ЦК: как Ле Зуан за 10 лет 11 раз приезжал в Москву и как Брежнев и др. разъясняли ему, что и как надо делать. И это помогло победить не меньше, чем наши пушки и самолеты, так как научило вьетнамцев настоящей политике, сдержало от китайско-авантюристических замашек. И т.д.
Или - Кастро! Посмотрите, каким он был лет 10-12 назад и каким он предстал на своем I съезде и на нашем. Это - тоже результат нашей терпеливой, спокойной работы с ним, нашей глубоко продуманной политики в отношении Кубы.
Помимо демагогии, которая была во всем рахманинском выступлении, что-то в том, что он говорил, было и от правды. И это оценили: откровенность, дело, а не трёп и штампование заклинания. Зал проводил Рахманина бурными аплодисментами.
Меня объявили уже после подведения черты (прениям) - я был оставлен на закуску. Причем Козлов (секретарь парткома) объявил мою фамилию примерно так, как объявляют на концерте Муслима Магомаева или Лещенко. И по залу прошел шумок, оживление, когда Козлов сказал: «Приготовиться Черняеву!» Почему бы?
Видимо, какая-то телепатия существует. Сидел я в президиуме и испытывал странное чувство: мне казалось, что зал (по крайней мере большая его часть) ждет моего выступления и рассчитывает услышать что-то иное, чем от «других». Потом один товарищ (мой сосед по квартире) сказал: мол, в аппарате знают, что Черняев красиво выступает, поэтому его и оставили на конец, чтоб не кончилось общей спячкой.
Меня слушали в полной тишине. Значит, было интересно слушать. Большую часть я говорил, не заглядывая в текст. И говорил только дело. Конечно, там тоже были «изюминки» (позиция Марше, заявления Каррильо о нашем «примитивном социализме» и т.д., о чем в аппарате знают едва ли несколько десятков человек). Но, как мне говорили на другой день, там была «своя мысль» и аудитория восприняла это, как проявление уважения к ней. Не было штампов, не было поклонов. Брежнева я не называл полным титулом, а просто «товарищ Брежнев», Капитонова упомянул единожды в том смысле, что, мол, Иван Васильевич уже говорил об этом.
Когда я ушел с трибуны, провожаемый аплодисментами, у самого меня было ощущение, что что-то не совсем получилось. Может быть, еще в душе был смущен, что однажды оговорился и назвал XXV съезд XX-ым. Однако, по окончании, когда масса двинулась в гардероб, многие подходили и поздравляли. И на утро - один звонок за другим, на разные лады поздравляли, и большинство - не из подхалимства.
И особенно меня удивило, что позвонил Пономарев и сказал: «Кажется дебют (!) вполне удался!» Он явно был доволен, что «его Отдел» выглядел лучше других. Кто-то ему с самого утра доложил об этом. Думаю, он сам сразу же поинтересовался.
Почему я так долго об этом пишу? Из тщеславия, конечно. Но еще и потому, что из таких вот вещей (избрание в «высший партийный орган», предоставление слова на таком (!) собрании, к тому же удачное там выступление и т.п.) складываются реалии в судьбе человека, принадлежащего к «партийному свету».
Но из собрания я вынес и другое, «общественное» тревожное впечатление. Заранее можно было сказать, что залу понравятся такие выступления, как Рахманина и мое, а не начиненные штампованным нужняком и ложным примитивным пафосом речи, какими были все остальные. Можно также предположить, что (помимо совсем уж серых из числа выступавших) они тоже понимали, что такие их речи не могут понравиться. И тем не менее они предпочли говорить именно так, а не иначе. Очевидно, они исходят из того, что «так надо», «так принято», «нечего высовываться».., так-то вернее, надежнее. В конце концов не от слушателей, которые в партере и на балконе, зависит «положение» и «авторитет» оратора. А от тех, которые «за его спиной» во время нахождения на трибуне. Отлично это понимает и сама аудитория. Больше того, 99 % из тех, кто был в зале, если б им дали слово, говорили бы не так, как я, а так, как Смирнов и др. Это печально и опасно.
Сегодня в «Правде» статья к 90-летию со дня рождения Кирова. Его там хвалят совсем не за те качества, которые характерны были для вышеупомянутых выступлений!
Казус Мидцева. Я выше писал, что он опубликовал брошюру, ни у кого не спросясь (есть правило: работник аппарата может публиковаться только с разрешения руководства Отдела). У нас он занимается Африкой. Но в Академии общественных наук при ЦК, которую он кончал лет 10 назад, специализировался на разоблачении ревизионизма. Вот и на этот раз он разоблачал вроде бы ревизионизм вообще, но любой французский, итальянский и т.п. коммунист узнаёт там себя без всякого труда. Более того, Мидцев прямо назвал Групп (члена ЦК итальянской компартии) ревизионистом за то-то и то-то. Еще до съезда корреспондент «Униты» в Москве, увидав эту брошюру, предупредил наших ребят, что «будет скандал». Только в связи с этим я впервые услышал об этой брошюре.
Сделал Мидцеву «втык». Он пошел трепаться по Отделу, намекая, что мол, понятно: ревизионисту не понравилось, что разоблачают ревизионизм «его духовных друзей».
Я говорил о случившемся Пономареву. Но тогда он, колеблясь между согласием с Мидцевым по существу и недовольством, что может «выйти история», сказал: посмотрим, если будет реакция на брошюру, тихо переведем Мидцева в какой-нибудь Институт. Загладин вдарил по Мидцеву на партсобрании Отдела: за «нарушение порядка» и, чтоб не повадно было другим.
А потом был съезд, была встреча Брежнев-Берлингуэр, было явное удовольствие, что Энрико не стал подражать Марше, не поддался на нажим с его стороны (а такой нажим был, теперь нам доподлинно известно - сообщил Коссута), поехал в Москву, хотя и в его Политбюро были противники этого, сделал весьма хвалебный и позитивный отчет о XXV съезде на Пленуме ЦК ИКП. И т.д.
И вот в прошлую пятницу (19.03) «Унита» разразилась разгромной редакционной статьей: «Как рассуждает философ Мидцев» Статья начинается с того, что 40.000 экземпляров и что автор - работник Международного Отдела ЦК. ИКП приняла (и правильно) критику в адрес Групп на свой счет. Вся буржуазная пресса уже шумит. Конечно, включились югославы. В общем, еще один предлог для большого шума по поводу раскола в МКД.
Я пришел к Б.Н.'у и рассказал о случившемся.
Он: А, может быть, он их правильно критикует?
Я: Если бы даже и так, дело-то ведь не в этом!
Он: А в чем?
Я: В том, что это противоречит установке доклада Брежнева на съезде.
Он: Гм!.. Но ведь они сами все время хотят открытой дискуссии.
Я: Они-то хотят. Но вопрос в том, хотим ли мы. Во всяком случае вопрос об открытой полемике с итальянцами должен был бы решать ЦК, а не тов. Мидцев. Вот сейчас они начнут нас лупить. А мы, мы готовы отвечать тем же, вести прямую полемику?
Однако, на другой день он проявил «инициативу». Велел опубликовать в «Правде» интервью Л. Лонго, которое он дал журналу «Проблемы мира и социализма». Жест в адрес итальянцев.
29 марта 76 г.
Вчера был на Дезькином (Давид Самойлов) вечере в ЦДЛ. Вначале выступала Либединская, которая всегда, в том числе и по телевизору, фигурирует в роли его комментатора. Говорила хорошо, - о поколении, из которого Дезька и она, и я. Не доставалось масла по карточкам, ели картошку без масла, ходили в чем попало. И не видели в этом ни героизма, и не считали себя несчастными, ни страдали.
И еще, что поразило и меня, и аудиторию, то, что все время будоражит меня и чему (вернее исчезновению этого) я не могу до конца найти объяснения. Она говорила: нас никого не интересовало, кто какой национальности, мы и не спрашивали, ни для кого это не имело никакого значения. Впервые мы обратили на это внимание, когда с нами за парты сели дети, у которых «пятерки» только по немецкому языку. Это были дети австрийских шуцбундовцев. Потом появились испанцы. И мы начали понимать: когда начинают интересоваться национальностью - это фашизм.
И - по контрасту: вечер в основном состоял из композиций Якова Смоленского. Стандарт высокий. Старался подражать дезькиной манере, интонациям. Местами техника взяла свое, я освободился от неприязненного чувства, и даже прослезился на «Анне Ярославне» (какой-то сокрушающей силой каждый раз звучит для меня этот стих). Неприятна (особенно поначалу) была эстрадная канонизация Дезьки, что так ему не подходит. Может, это от того, что я знаю, как Дезька сам подает свои стихи. И еще одно: в манере чтения проступало самодовольное и высокомерное еврейство, что абсолютно чуждо самому Дезьке (ни по мысли, ни по содержанию, ни по стилю жизни и поэзии - он «великий советский русский поэт», этот штамп, как нельзя более его характеризует). А Смоленский очень мне напомнил доцента Застенкера на кафедре Новой истории в бытность мою аспирантом, затем преподавателем МГУ.
Были Лялька и Галя - обе жены Дезьки. Он сострил: «Я был дважды женат и оба раза удачно». Лялька по-прежнему хороша в свои 50. А новая как есть выдра, «Марфа Посадница».
После Якова Смоленского выступил Борис Слуцкий. Я его увидел на лестнице во время перерыва. Говорит: Придется и мне отдуваться. Заставили сказать о Дезьке. Я, говорит, ему предложил: включу пару критических замечаний о тебе. А он: «Ни в коем случае». Придется воздержаться.
Говорил, каким Дезька был, когда они познакомились в 1938 году, т.е. в то самое «наше» время. Дезька ушел из школы (от нас) и пришел в ИФЛИ - к ним.
Сам Дезька выступал неудачно. Читал вещи, которые не для большой аудитории, а для десятка своих. И хоть в зале были главным образом его почитатели, тем не менее, очевидно, существуют «законы массы», которые никогда нельзя нарушать.
Но он ничуть не смутился. Судя по тому, каким он был внизу, у гардероба, когда прощались и Лялька сообщила: Я, говорит, уже ему сказала, что читал он плохо.
22 апреля 76 г.
Сегодня день Ленина. Послушал по радио доклад Андропова. Обычные вещи, но с размахом. Наш Б.Н. на это не способен, потому что всю жизнь оглядывался и никогда не понимал, что без риска, без необходимой смелости выше среднего не поднимешься. Многие, должно быть, сидят, слушают и думают про себя: « Почему бы и не очередной Генсек?»
С 12-го по 16-ое был в Гамбурге на 90-летии Тельмана.
100 километров по прекрасному автобану. По сторонам равнина, напоминающая нашу. С перелесками и фермами.
В Киле сразу в обком Шлезвиг-Голштейна. Обкомовские деятели - молодые веселые ребята. Смотрят доброжелательно, но немножко иронически.
Прогулка по городу. Кильский канал. База олимпийских яхтгонок. Богадельня (дай Бог) нам такую в качестве смотровой площадки на док.
В 3 часа встреча с секретарями райкомов в «клубе». Ребята (человек 15) - прямо с работы. Я держался просто. Опоздавшие запросто подходили, совали руку, перекидываясь в то же время репликами с коллегами и садились куда попало. Разговор сначала не клеился, а потом Рыкин (зав. германским сектором в нашем Отделе) спровоцировал прямо-таки атаку. Спросил: как ваши рабочие (беспартийные) восприняли XXV съезд?
Наперебой они стали говорить с оттенком агрессивности, непонятной сначала обиды, с вызовом. Получилось, в общем, что они никак не восприняли наш съезд. Он им - до лампочки.
После «хитроумных» моих вопросов, выяснилось, что не так все просто. Каждый начинал с того, что рабочий ничем не интересуется, кроме своей зарплаты, а читает он шпрингеровские газеты, которые представили XXV съезд, как заурядное событие, никого не касающееся.
Разрядка? Ну, что ж! Рабочие за разрядку. Но они не видят здесь заслуги Советского Союза. Одни считают, что войны все равно бы не было. Если этому помогла разрядка, - пусть, очень хорошо, чего ж теперь-то об этом заботиться?! Другие думают, что разрядка нужна СССР, чтоб получить от Запада технологию и пшеницу. А потом он вновь возьмется за свое! Зачем, например, СССР строит такой мощный военный флот? Почему бы ему не разоружиться, если он за разрядку?
К тому же - демократия! Вообще-то рабочие говорят, что им все равно - все, мол, одинаковы, когда у власти: коммунисты, фашисты, социал-демократы, христианские демократы, свободные демократы. Но мы, мол, предпочитаем, когда можно говорить что вздумается.
Я отпарировал - а почему они думают, что у нас рабочий не может говорить, что думает? Сахаров ведь не рабочий. И то, что он хочет говорить - рабочему не нужно, он презирает сахаровский треп, рабочий, как и у вас, реалист. Ребята молчат. Им как-то не приходило в голову провести разницу между рабочим и Сахаровым.