Беседа с кардиналом была философской. И этот человек, за которым вся мудрость тысячелетнего христианства и хитрости иезуитизма... понял: он имеет дело с человеком, который открывает человечеству дверь в новую эпоху.
М.С. не стал рассылать запись своей беседы с Казароли по ПБ. Не хочет дразнить гусей, как он сейчас часто выражается по разным поводам. А такой разговор, конечно, был бы ими «не понят».
Печать неистовствует по поводу Сталина, Брежнева, и нынешних эпигонов. Невероятно откровенно обсуждаются тезисы и то, как аппарат замордовал выборы на партконференцию. Эпизоды с Афанасьевым и Гельманом на московской партконференции. М.С. защитил второго и «подсказал» Зайкову выдвинуть Афанасьева, которого забаллотировал райком...
А Афанасьев отплатил тем (как рассказал М,С. в Н-Огареве), что связался с итальянкой, регулярно посещает ее в гостинице, где она живет, будучи на студенческой стажировке и одновременно представляя ЦРУ.Неделя после конференции. Так много написано о ней. Наиболее точные и тонкие наблюдения - в серьезной прессе. Кстати, только сегодня я вдоволь ее начитался и это меня успокоило. Они правильно увидели: М.С. - великий политик и он сделал максимум (и даже немного больше), чем было возможно. Он сам любит повторять, что политика - это искусство возможного.
Он и для участников конференции открылся теперь именно этой своей стороной, ибо они считали, что уже хорошо его знают. Но знали, как неординарную личность, интересного собеседника, искреннего человека, без позы и красования, увлекающегося, способного на неожиданные ходы и смелые решения, умного и находчивого и т.д. А тут они увидели политика с огромным самообладанием и владеющим (плюс его личное обаяние) искусством покорять и подчинять, вести.
Почему это меня успокоило. Потому, что у меня, как и у большинства интеллигентов, конференция оставила впечатление разноплановое: событие огромное, поворотное, небывалое, авторитет и любовь к М.С. - безусловный и поднялся еще на порядок, превосходство его и доверие к нему - всеохватывающие. Решения уникальны (резолюции), а состояние у всех - унылое, даже тревожное... Я даже хотел сказать ему об этом при случае... Но меня останавливало его бодрое и самоуверенное настроение в дни после конференции. И это, несмотря на Армению и прочие неприятности.
Политбюро он, правда, провел очень по-деловому, очень рационалистически, без всякого «взахлеба» оценив конференцию. Не заколебался согласиться с Лигачевым- Зайковым-Воротниковым, что вопреки закону о предприятии (ставя под удар дискредитации всю психологию хозрасчета) - оставить прежний порядок отправки горожан на уборку. Ибо - урожай под угрозой (будто так его можно спасти!)...
И все таки... Почему унылое настроение. Потому, что, во-первых, это, действительно, историческая конференция (ничего подобного не было с 20-ых годов) дала по морде прессе и интеллигенции, т.е. тем, кто опрометью бросился в перестройку и без которых она бы не началась и не продвинулась, без которых не могло бы быть и самой такой конференции.
Во-вторых, Лигачев выступил очень ловко, умело и подло, лживо, нахально... М.С. который раз убеждает, что партия, народ, страна выстрадали перестройку, что дальше так - гибель. Что перестройка, естественно, выросла из кризиса и т.д. А Лигачев сообщает, что все зависело от интрижки в ПБ, что он, Лигачев, был «в центре событий» и вместе с Чебриковым, Громыко и Соломенцевым назначил Горбачева в марте 1985 года...А могли они, эта четверка, назначить и другого! Сообщил он также и то, что как Томскую область сделал процветающей, так и всю может, если бы не мешала, мол, болтовня о свободе, демократии и гласности.
Процитировал он и Пушкина - насчет того, что «в диких звуках озлобления» он слышит голос одобренья... Это в контексте, что его ругает западная пресса и местные «прорабы перестройки»... в то время, как Горбачева этот самый Запад избирает «человеком года» и не устает им восхищаться.
Лигачев сумел сполна изложить свою платформу, в том числе и тем, что поддержал Бондарева - реакционное, мракобесное выступление, а 1а «Нина Андреева», к тому же и с антисемитским подтекстом!
Плюс - почему унылое настроение - от эпизода: Бакланова согнали с трибуны, Бондареву устроили овацию. Бакланов, конечно, показал себя еврейским хлюпиком - ему надо было после первых же хлопков и выкриков уйти. Это был бы поступок, вызов. А он уж очень хотел произнести речь, впрочем, достойную молодежно-литературного симпозиума, а не такого собрания..., да еще после Бондарева. Уверен, кстати, что реакция на Бакланова была еще и с антисемитским душком.
А М.С. - ему бы встать выше схватки Лигачев-Ельцин. А он треть заключительного слова посвятил Ельцину. И тем самым фактически присоединился к Лигачеву, во всяком случае «стерпел» его платформу и его оскорбления. Тут у него комплекс... Кстати, мне рассказал Яковлев, что М.С. не хотел говорить о Ельцине. И вроде бы в задней комнате в перерыве рассуждал с членами ПБ в этом духе. Но вдруг вошла Раиса Максимовна. И начала возмущенно поносить Ельцина. И что «это нельзя.так оставлять». И вопрос был решен.
Яковлев сказал мне также и другое: М.С. очень боялся, что Ельцин в своем выступлении с трибуны (или кто-то еще) назовет Раису Максимовну и получит большие аплодисменты. Теперь я понимаю, почему он был злой, даже выходя из зала, когда уже стало ясно, что Ельцину невозможно будет не дать слова.
Влияние Раисы Максимовны сказывается и в другом. Перед последним днем 1 конференции М.С. собрал нас (уже после заседания, часов в 9 вечера в комнате / президиума БКД), чтоб посоветоваться о своем заключительном слове. Были: Слюньков, I Болдин, Яковлев, Фролов, Шахназаров и я. "*
Некоторые рассуждали, давали советы, сам он фонтанировал. Высказывался и я, между прочим, предложил: почему бы не сказать об уроках того, как прошла сама
конференция, плюсах и минусах, В частности, невозможно, мол, пройти мимо такой «ложки дегтя», как выступление Бондарева - реакционное, мракобесное, антиперестроечное и т. д. М.С. меня остановил, махнув на меня рукой: «А ты видел, как реагировал зал?»
Видел! И от этого было особенно стыдно. И именно поэтому об этом тем более надо сказать.
Все промолчали (хотя и Шах, и Иван, и Яковлев - один на один втихоря выражали свое возмущение Бондаревым, и как его поддержал Лигачев...). Впрочем, шах мне сказал, что Иван, когда Лигачев подошел за чем-то к ряду, где мы сидели, горячо жал руку Е.К., поздравляя его с «блестящей речью». Сам я не видел. Но Шах уверяет, что это было при нем и он теперь до конца понял, «кто такой Фролов», который все время хвастается, каким он был праведником и принципиальным на протяжении всего застойного периода!
Так вот. Все смолчали. А М.С. отрезал: «Не буду я делать то, что ты предлагаешь!»
А теперь я узнаю следующее... М.С. едет в Польшу. В списке сопровождающих, подготовленном Медведевым, Отделом науки, Яковлевым значился академик Лихачев (М.С. предстоит там большая встреча с учеными и деятелями культуры). Там был и Сагдеев. Не думаю, что список составлялся без ведома М.С. И вдруг он (уже дня три спустя после конференции) вычеркивает и того и другого. И предлагает... Бондарева. И это, несмотря на то, что ему сообщили, что оба академика уже собрали чемоданы и очень польщены таким доверием... В ответна наше «нехорошо получилось»... М.С. был тверд. К чести Медведева - он решительно уперся против Бондарева и не допустил его включения: мол, поляки не поймут... это же отъявленный великорусский шовинист! Но академиков из списка убрали... Подозреваю, что тоже работа Р.М., которой Лихачев ее «начальник» по Культурному фонду, видимо, чем-то ей уже не угодил.
Страшная слабинка в этом пункте (Р.М.) у М.С. и опасная для его авторитета. Поговаривают, что и Фролова он любит и смотрит сквозь пальцы на его наглое безделье и эксплуатацию своего положения помощника в академических целях потому, что Раиса Максимовна училась вместе с его женой и они чуть ли не подруги в прошлом.
М.С. готов выполнять мгновенно малейший ее каприз. Он чуть не прогнал Гусенкова, когда во время контактов Р.М. с Нэнси Рейган (Гусенков отвечал за «женскую программу») что-то ей показалось не совсем так, как ее подают на ТУ. Сама она говорила с Гусенковым «повышенным» тоном, выговаривала ему и намекала: «может нам (!) расстаться». Словом, зарывается.
Это очень плохо. Яковлев давно увидел опасность отсюда - я тогда думал, что он преувеличивает.
Ну, а я-то сам? Доволен ли я своей работой за эти месяцы подготовки и проведения конференции. Да, доволен. Я, действительно, много делал помимо международных разделов и тезисов, и доклада, и первой резолюции. Во всех трех случаях он принимал мое «с первого предъявления» и не передиктовывал, хотя и сгладил некоторые мои слишком критические углы.
Словом, международные разделы почти не отняли лишнего времени у самого М.С. и у всей Ново-Огаревской и Волынской бригады.
Но не только в этом... Яковлев - бригадир давал мне на переделку все остальные разделы (кроме экономики), причем, дважды. А Фролове кие куски я просто переписал (да и писал-то их не он сам, вызывал из «Коммуниста» своих белых рабов - Лациса и Колесникова). Фролов, не моргнув, выдал их за свои, хотя и не знал, кто их переписывал... Видимо, решил, что Яковлев - бригадир.
И при проходке-передиктовке всех текстов - доклада и резолюций я вторгался не раз, вызывая раздражение М.С. (Он позволяет себе довольно невежливо меня «сажать на место», хотдлжрызаюсь, и никогда - Фролова, ^ академик! - и опять же - не обидеть бы Р.М.!)
М.С., взял меня в первую комиссию - по первым двум главным резолюциям. И поскольку никакого «аппарата» при ней (165 чел.) не было, результаты дискуссии в комиссии превращал в текст я. И М.С. практически все принял, в том числе и знаменитую клятву, что «КПСС никогда больше не допустит ничего подобного культу и застою». Весь мир обратил на нее внимание: «КПСС этим достигла вершины разрыва с прошлым» («Массаджеро»).
Словом, я доволен своим анонимным вкладом в это «переломное событие» нашей истории.
О Русте. Еще в Ново-Огареве по какому-то поводу зашла о нем речь.
М.С.: «Что с ним делать?» Я сразу встрял: «Отпускать надо. Сразу после конференции - как демонстрация гуманизации, которой она даст импульс. И не надо это - не дай Бог! - делать близко к визиту Коля или Геншера».
Меня сразу поддержали Лукьянов и Яковлев.
М.С. тут же решил - отпускаем. И велел Болдину позвонить Чебрикову, чтоб готовил. Прошла конференция. А бумаги на этот счет нет. Вчера после встречи с президентом Индии в Екатерининском зале я говорю ему: «Михаил Сергеевич, Вы уезжаете в Польшу. Сейчас окунетесь в последнюю подготовку. А у меня дела».
Он: Вот пойдем сейчас в ЦК, там и поговорим.
Я: Как пойдем?
Он: Так вот и пойдем, ногами. Вышли из здания и пошли. Охране он велел «отскочить подальше», чтоб «не мельтешили». Идем вдвоем. Еще в Кремле - народищу, экскурсанты, туристы. Ошеломление полное. Кто в растерянности останавливается, жмется к стене, кто бросается жать руки, бабы - так те прямо на шею кидаются. Он пытается говорить с ними, у них, конечно, дар речи исчезает. Что-то восхищенно восклицают, хлопают. Подходит к одной группе, затевает разговор - о жизни, о конференции, спрашивает кто откуда, реагирует на их реплики. Попалась группа молодых французов, с ними пообщался. У Александровского собора сбежалась огромная толпа: свои - от Хабаровска до Минска, болгары, чехи, ГДР’овцы. Каждый норовит себя назвать, пожать руку, прикоснуться к нему. Когда подошел к французам, подлетела какая-то наша провинциальная тетка, говорит: «А я? А я?» Он ее обнял, что-то сказал, так и простояли они обнявшись, окруженные ликующими, восклицающими и фотографирующими французами. У колокола еще с одной толпой поговорил... и быстро пошел к Спасской башне. Народ бежит к нему со всех концов - от пушки и сада. Прошли Спасские: вся Красная площадь сразу заколыхалась. Я ему говорю: Вот здесь Руст сел. Помните, Вы хотели покончить с этим... Да, да, говорит, хорошо, что ты напомнил. Сейчас придем - позвоню. (И действительно, как пришли - позвонил Шеварнадзе, Чебриков в отпуску) и велел «сегодня же» представить бумагу.
Очередь у Василия Блаженного рассосалась. Люди ринулись к ограде. Тут какие- то шведы - обнимаются, говорят что-то. Один мужик положил ему руку на плечо, говорит: «Михаил Сергеевич, поменьше работайте, берегите себя, видно ведь, как Вы устали» М.С. тоже похлопал его по плечу: «Ничего, говорит, друг. Выдюжим. Только сейчас и работать. Отдохнем потом». Народ - сотни - из-за ограды храма орут: «Михаил Сергеевич, мы с Вами, держитесь. Всегда с Вами. Хорошо. Спасибо». «Пойдем, говорит, по улице Разина. Мимо «России» хочу пройти. Я всегда тут останавливался, когда из Ставрополя приезжал». Перешли дорогу к дому интендантства. Итальянцы навстречу, человек 25... Те уж совсем не стесняясь повисли на нем со всех сторон. И я заметил - из 25-30 сколько их было - каждый либо руку пожал, либо обнял, либо подержался за локоть, за талию. Кричат. Зовут в Италию... Восторг неподдельный.
Прошли по ул. Разина перед изумленными прохожими. А начиная с Ипатьевского
- перед изумленным аппаратом ЦК, который в это время массой двигал в столовую.
Так вот дошли до подъезда, он забрал, меня в кабинет на текущие дела. И тут я узнал, что с 1 августа он идет в отпуск. «И ты собирайся, поедем опять вместе... И, может
опять что-нибудь придумаем»... (Намекал.на то, что в |98йходу^_^^ Рейкьявик, в 1987 - Книгу «Перестройка» и доклад о 70-летии).
13 сентября 88 г.
В сентябре М.С. собрался в Красноярск. А я оказался на Мичуринском, в больнице с сердцем. Опишу на досуге, что было в Крыму.
С 1 августа до 4 сентября - в «Заре» (возле Фороса). В четвертый раз М.С. берет меня на свой отпуск. Это - на диком пляже возле Тессели, где я отдыхал в свое время, плавал за скалу. Но прихвачена и вся территория до маяка (Сарыч). Царский дворец в «Ливадии» - пошлый сарай по сравнению с тем, что здесь изготовлено. Я его спросил на другой день: нравится здесь? Он сказал: да... только, правда, кое-какие излишества понаделали, например, эскалатор к морю, но это не на меня было рассчитано (намек на Брежнева или Черненко). Лукавил: тессели-форосские жители говорят, что все было сооружено за полтора года.
Зачем это ему? Слухи не только в Крыму, но и в Москве: стоило то ли 189 млн, то ли около того. И еще молва, - в Мессерах (возле Пицунды) еще одна «дача» - 132.млн. Возможно цифры накручены... Но пусть даже в два раза меньше, а меньше «Заря» не стоит. Плюс целая армия охраны и обслуги... Зачем это ему? Или и здесь он не может устоять перед нравами и вкусами Р.М.? - с ее провинциальной психологией: раз уж дорвалась... и раз уж муж такой великий и себя не жалеет для страны!... Под впечатлением этой «Зари» у меня впервые по крупному закралось сомнение, как бы эт- сказать, в бескорыстии что ли подвига перестройки, .. но подвига. Это слово я записывав без всяких кавычек.
Изменились и наши отношения... даже не по сравнению с Пицундой (там уже были признаки) - с прошлым летом. Непосредственности в нем еще много. Он увлекся, например, стенограммами первых съездов партии после 1917 года, VIII, XI, XII. И когда приглашал нас с Тамарой Прокофьевной (стенографистка), на этот раз никогда одного меня, - увлеченно, как начинающий студент читал вслух куски, комментировал, делал выводы для нас сегодня, очень точно философствовал по поводу полемики на тех, ленинских съездах...
Но, в отличие от прежнего, он уже не «разговаривал» запросто и, когда я начинал что-то такое, с чем, как ему казалось с первых слов он все равно не согласен, он тут же перебивал и довольно безапелляционно излагал свое, давал понять, что на этом дискуссия и закончена.
Я избрал другой метод, которым, впрочем, пользуюсь почти каждодневно и в Москве (но тут другое дело, здесь у него десятки живых собеседников)... Пишу или диктую на отдельных бумажках свое мнение, оценку, предложение и посылаю ему среди других документов, которые идут к нему через меня. Иногда он учитывает - об этом узнаю много позже или косвенно. Иногда он реагирует сразу: звонит. Но только, если принимает. Иногда просто игнорирует и девочки мне возвращают мои записочки без всяких пометок.