Такие облеты приходилось делать частенько. Выполнял их обычно сам командир или поручал мне. Я начал собираться, краем уха слушая беседу. В землянке шел разговор, как лучше использовать прицел, особенно при выполнении атак с малых дистанций. Одни утверждали, что главное - определить упреждение и в зависимости от типа самолета вынести перекрестье прицела вперед и открыть огонь. Другие не соглашались. С малых дистанций (от ста и меньше метров) никаких тысячных не нужно, подходи и бей противника.
- Правильно, - подтвердил Павел Оскретков. - Уж если стволами уперся в юнкерс или мессершмитт, то, ясное дело, никаких тысячных, открывай огонь. Результат увидишь сразу.
Все улыбнулись.
В землянку снова вошел инженер и доложил о готовности семерки к облету. Я надел шлемофон и вышел на улицу.
Небольшой ветер дул с северо-запада, и я решил, что можно взлететь с попутным ветром, чтобы не выруливать в противоположный конец стоянки, где лежали посадочные знаки из двух полотнищ.
Машина стояла поблизости от землянки. Я по привычке осмотрел воздушное пространство. В небе ни облачка, прозрачно и чисто. Вокруг тишина.
- Ну что, Терентьев, готов самолет? - спросил я механика.
- Так точно, товарищ командир, - механики, в том числе и Юрий, не называли по званию командиров экипажей, - все в порядке.
Я запустил мотор, прогрел масло, подвинул сектор газа до упора вперед. Перебоев не было. Приборы работали нормально. Можно взлетать.
Набрав высоту около двух тысяч метров и выполнив комплекс пилотажных фигур, я убедился, что на семерке можно лететь на выполнение любого задания.
Приземлился. Зарулив на стоянку, я увидел инженера. Он сообщил мне, что командир попросил облетать и второй самолет.
- А что делает Иван Федорович?
- Его вызвал Мельников к себе.
- Ну что ж, облетаем и второй, если он готов.
- Готов, готов. И даже опробован. Все в порядке.
Вскоре я повел машину на взлет. Як набирал скорость. Бегло бросил взгляд на показания приборов, контролирующих работу мотора. Температура воды быстро росла. Ничего, - подумал я, - видимо, двигатель немного перегрели на стоянке. Сейчас встречным потоком воздуха охладится, и все станет на свое место.
Шторки водяного радиатора полностью открыты, однако мотор греется. Прекращать взлет поздно: самолет набрал скорость и оторвался от земли. Температура воды поднялась до максимума. Вот стрелка уже перешла далеко за сто градусов и побежала по красной черте до упора. Аэродром кончился, за ним начался крутой овраг.
Впереди нет даже малой площадки для посадки. Выход один - садиться только на аэродром.
Як медленно набирает высоту. В кабине пар. Еще несколько секунд, и его набралось столько, что я почти ничего не вижу. Открываю фонарь кабины и впускаю свежую струю воздуха. Но это ничего не дает. Горячий пар обжигает лицо. Надо сажать самолет. Но как? Посадить прямо перед собой невозможно. Значит, разворот на 180 градусов, вопреки всем наставлениям.
Мотор по-прежнему работает, но тяга постепенно падает. Плавно выполняю разворот. Вот уже виден аэродром. Остается подвернуть самолет всего на несколько градусов, чтобы попасть на взлетно-посадочную полосу. Разворот выполняю на предельно допустимой скорости и со снижением. Высота теряется с каждой секундой. Остается чуть больше десятка метров. Еще, еще немного. Но мотор замолк, заклинился от перегрева. Самолет задрожал, резко накренился в обратную сторону разворота и вначале плоскостью, затем фюзеляжем ударился о землю. Несколько раз перевернулся с крыла на крыло.
Открыв глаза, я увидел себя в обломках яка. От него почти ничего не осталось. Поднялся, отошел на несколько метров от места падения и сел на снег. Не заметил, как подъехала полуторка с приспособлением для вращения воздушного винта (стартер), как врач Цоцория помог мне подняться, усадил в кабину и отвез в военно-полевой госпиталь, который находился в населенном пункте Пичуга, где мы жили. Не помнил я и того, как сняли с меня меховую летную куртку, шлемофон и положили на операционный стол.
У меня был перебит нос, пробита лобовая пазуха, при падении ларингофоном разрезана правая челюсть. Лицо обожжено паром, залито кровью и бензином во время неоднократного кувыркания самолета.
Мне сделали операцию.
- Везучий ты, парень, - удивленно проговорил Георгий Исламович. - Третий раз попадаешь в переделку, из которой многие уходят к предкам. А тебе везет. Кости, что ли у тебя железные?.. Очень рад, Яша, за тебя. Очень рад. Трех смертей не миновать, а четвертой не бывать, - переиначил он поговорку. Теперь ничто тебя не возьмет до самого конца войны, до победы. Приедешь домой целым и невредимым. Женишься на самой красивой девушке, и пойдут у вас дети. А ты им будешь рассказывать, как доктор Цоцория делал тебе операцию, перевязывал и предрекал бессмертие.
Милый доктор! Он успокаивал меня, воодушевлял, но не надеялся на благополучный исход. Горлом шла кровь, и все думали, что не жилец я на белом свете. После я узнал, что Цоцория высказал свои опасения командованию полка.
- Лежи, Яша. Побудешь в госпитале с недельку и станешь как новый целковый.
- Отпусти домой, доктор, - попросил я Цоцорию. Глаза у него сделались круглыми.
- Домой? - поразился он. - Как это - домой?
- А так, к ребятам.
Хм... Что же, домой так домой, - развел он руки в стороны. - Леночка,. проводи гвардии старшину домой! - приказал он медсестре.
Хотя до дома было всего метров тридцать, добрался я с трудом. Смотрел только правым глазом, да и то чуть-чуть. Левый заплыл от огромного лилового волдыря.
- Лет до ста расти нам без старости, - декламировала Леночка сквозь слезы. Бодриться ей приказал доктор, и она бодрилась.
Уже в постели я почувствовал, что болит голова. Хорошо еще, что перед вылетом привязался плечевыми ремнями, успел их застопорить. Это спасло. И хотя ремни были оборваны, при падении часть удара они самортизировали. А головой я ударился о прицел, потом об обломки яка...
Так и провалялся недели две. Но теперь хворь была позади. Когда Лимаренко ушел, я сел у окна, чтобы посмотреть на стоянку самолетов. Готовы наши яки к перелету, к новым боям. Настроение, как ртуть в термометре, поднялось. Я даже потихоньку запел:
И когда не будет
Гитлера в помине...
Пойду к Евгению Петровичу. Может быть, разрешит метать для пробы сил. В самом деле, чего ждать? Ребята вот-вот снимутся с аэродрома. Надо, и мне за ними тянуться. Только на чем лететь? Обычно после длительного перерыва летают на учебных или учебно-боевых самолетах, а у нас в полку ни тех, ни других нет. А что, если попроситься на боевом?
Радости моей не было предела. Командир полка разрешил вылет на Як-1.
- Иди на аэродром, бери свой самолет и тренируйся, - сказал он.
Машина была исправна, и спустя несколько минут я взлетел. Перевел як в угол набора высоты. Скорость заданная, стрелка высотомера быстро ползет вправо. Можно выполнять первый разворот, но у меня такое ощущение, будто скорости нет и самолет может сорваться в штопор. Черт бы побрал это ощущение! Ведь не врут же приборы? Какой штопор? Это страх, будь он неладен...
Продолжаю набирать высоту. Создаю крен для разворота всего-навсего на несколько градусов. Однако боязнь не проходит. Чего же бояться? Мессеров поблизости нет, высота достаточная. Еще месяц назад я делал такие глубокие виражи, что с земли поднимались снежные вихри. А теперь, выходит, боюсь... К дьяволу боязнь! Гитлеровцев только начали гнать на запад, до конца войны еще далеко. Впереди столько воздушных боев, а я раскис. Поддаться страху - значит потерять все, что было накоплено годами, потерять уверенность в своих силах, заживо похоронить себя. Нет, нет!
Четыре тысячи метров. Заставляю себя делать виражи. Вначале с креном 30, потом 40 и под конец 50 - 60 градусов. Чувствую - если сорвусь в штопор, то успею выйти из него: запас высоты большой. Даже если ошибусь, все равно успею.
Выполнив комплекс фигур, опускаюсь ниже и повторяю пилотаж. Еще ниже, и снова комплекс фигур. Ушла боязнь, прошел страх. Я победил самого себя. Ай да Яшка! Аи да молодец!
После таких пяти полетов я уже был готов выполнять любое задание, вести воздушный бой на любой высоте с любым противником.
- Добрый пилотяга, - хлопнул меня по плечу Евгений Петрович Мельников. - Я и не сомневался в тебе, потому и разрешил вылет на боевом самолете. Ну что ж, считай, что ты опять в соколином строю. Бей, Яков, фашистов смертным боем!
* * *
Еще до начала ранней в этом году весны 1-я гвардейская истребительная авиадивизия перелетела сначала на аэродром Кузминки, потом - в Фатеж, под Курск, где стояли также бомбардировщики и штурмовики. Теперь наша 16-я воздушная армия входила в состав Центрального фронта (бывший Донской) и обеспечивала боевые действия 65-й и 70-й общевойсковых и 2-й танковой армий.
Готовясь взять реванш за провал зимней кампании, гитлеровская клика усиленно вооружала свою армию новыми танками типа пантера и тигр, самоходными орудиями фердинанд, оружием и боеприпасами. Наши соседи по аэродрому, летчики-штурмовики и корректировщики с Су-2, говорили, что им уже приходилось встречаться с модернизированными Хе-111 и новыми фашистскими самолетами. Это были Фокке-Вульф-190 и Хеншель-129. Первый имел сильное вооружение (четыре пушки и шесть пулеметов) и большую скорость - свыше 600 километров в час. Второй предназначался для непосредственной поддержки пехоты, вроде нашего ила.
- Посмотрим, что это за птицы, - задумчиво сказал Иван Федорович Балюк. А пока надо подробно расспросить ребят об этих самолетах. Займись-ка этим ты, Яков. Что узнаешь - летчикам эскадрильи расскажи. Сгодится, особенно в первых боях. А там и сами узнаем, что к чему. Собьем парочку-тройку и узнаем.