А может, Чичико вспомнил бой 21 мая 1942 года, как вспоминает сейчас его боевой друг И. И. Кобылецкий...
Тогда Кобылецкий, Костин, Бугаев и командир группы Бенделиани прикрывали действия наших наземных войск. Гитлеровцы решили нанести по одному из участков фронта мощный бомбовый удар. Бенделиани насчитал двадцать четыре бомбардировщика и истребителя. Двадцать четыре против четырех! Но Чичико такое соотношение не испугало. Дерзкая, ошеломляющая атака в самую гущу строя вражеских бомбардировщиков. Фашистам не до цели, не до прицельной бомбежки. Лишь бы как-нибудь отбиться от дьявольски смелых, цепких атак русских истребителей. Гитлеровцы побросали бомбы на головы своих солдат.
К этому времени опомнились истребители сопровождения. В течение двадцати шести минут они пытались хотя бы отогнать отважную советскую четверку от своих удиравших подопечных, но сами получали удар за ударом.
Задымил, снижаясь, один из хейнкелей. Взорвался в воздухе мессер. Второй, распоротый меткой очередью, врезался в расположение своих войск.
Рассеянная армада врага позорно убралась из района боя на глазах тысяч людей, наблюдавших с земли. За этот бой Бенделиани, Костин, Кобылецкий и Бугаев были награждены орденом Ленина.
Может быть, вспомнил Чичико все свои 400 боевых вылетов и все 72 воздушных боя, в которых лично сбил 12 гитлеровских стервятников и 20 - вместе с однополчанами.
Обо всем мог вспомнить Чичико Кайсарович Бенделиани, когда его самолет лишился управления в нескольких метрах от земли: о солнечной Грузии, о прозрачной горной речке и родном селении Чохатаури на ее берегу, о матери и отце, старом революционере Кайсаре Бенделиани...
Но вероятнее всего, в последние секунды жизни он думал лишь о том, как сделать раненый истребитель послушным, как уберечь ильюшиных от атак вражеских истребителей, как выполнить боевую задачу...
Он ее выполнил. Штурмовики вернулись домой невредимыми, нанеся урон ненавистному врагу. И лежит он в гробу удивительно спокойным не потому, что мертв, а потому, что до последнего удара сердца не погрешил против самого себя. Я знаю Чичико...
В моей душе сами собой зазвучали слова горьковской Песни о Соколе:
Пускай ты умер!
Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером,
призывом гордым к свободе, к свету!..
Это о нем, о нашем Чичико, написал великий Горький. Он как будто знал в дни своих странствований по Грузии, что одна из улиц Тбилиси будет со временем называться именем славного летчика Чичико Бенделиани. Словно знал, что о подвигах человека, воспитавшего в себе черты бесстрашного Сокола, будет рассказываться в грузинских школьных учебниках, что дети, изучая Песню о Соколе, в один голос будут говорить:
- Это о нашем Чичико написано. И мы будем такими, как наш Чичико!
В огненном кольце
...Угрюмый перед нами
Рейхстаг в пороховой дымился мгле.
Когда над ним взлетело наше знамя,
Светлее стало сразу на Земле.
Степан Щппачев
Правде, Красной звезде, другим центральным, фронтовой и армейской газетам мы всегда были рады, как голодные - хлебу, как жаждущие - воде: они являлись важнейшим источником наших знаний о положении на фронте и в тылу, всеармейской трибуной обмена боевым опытом и широчайшей пропаганды героизма и мужества советских солдат и офицеров. Именно в годы войны я впервые осознал, что печать действительно является острейшим оружием нашей партии, духовной пищей миллионов патриотов социалистической Родины.
Что нового? - таким вопросом начинался каждый день войны. И ответы мы находили на страницах газет.
В конце июля 1944 года нас особенно интересовал так называемый польский вопрос, и центральный печатный орган нашей партии разъяснял, что военные действия советских войск на территории Польши диктуются единственно военной необходимостью и стремлением оказать Дружественному польскому народу помощь в освобождении от немецкой оккупации{10}.
К тому времени войска 1-го Белорусского фронта (2-я танковая армия и соединения 8-й гвардейской армии) перерезали железную дорогу Брест - Варшава, освободили Люблин и концлагерь Майданек, созданный гитлеровскими палачами еще в 1940 году; Здесь фашистские изверги уничтожили полтора миллиона человек.
В этом лагере смерти погибло множество советских людей. Вот почему мы особенно остро ощущали потребность в святой мести врагу.
Летая над городами и селами многострадальной Польши, наши крылатые разведчики выискивали скопления немецких войск и техники и сообщали об этом в вышестоящие штабы, которые немедленно высылали группы Ил-2 и Пе-2 для нанесения по врагу штурмовых и бомбардировочных ударов.
Авиаторы 16-й воздушной армии крушили противника на дорогах, выжигали, выкуривали его из всякого рода укреплений. Вместе со штурмовиками мы, истребители, тоже наносили удары по автомашинам с пехотой, танкам и чаще всего били по головным отрядам, создавая пробки, панику во вражеском стане. Мы мстили гитлеровцам за сорок первый год, когда их воздушные стервятники расстреливали отступавшие роты и батальоны, измывались над беззащитными беженцами, убивали ни в чем неповинных детей и стариков.
Активное участие 54-й гвардейский истребительный авиационный полк принимал в операции по окружению в районе Бреста трех немецких дивизий и прикрытию наших войск от воздействия авиации противника во время прорыва к Висле на участке Демблин, Дуловы.
Позади Висла, впереди Варшава и сотни других городов и городков, поселков и селений, ждущих своего освобождения. В составе нашей воздушной армии воевал с врагом и авиационный полк Варшава. Сначала это была эскадрилья, вооруженная тринадцатью самолетами конструкции Яковлева, затем она выросла до полка, который дрался с противником до конца войны.
С освобождением города Острув-Мазовецки войска фронта перешли к обороне. За образцовое выполнение заданий командования в боях с немецко-фашистскими захватчиками, за овладение городом Демблин и проявленные при этом доблесть и мужество, как говорилось в Указе Президиума Верховного Совета СССР, нашу гвардейскую дивизию наградили орденом Красного Знамени. Получили награды и многие однополчане. Мне вручили орден Александра Невского.
- Ну что ж, князь Невский, - улыбаясь, сказал Иван Балюк, пожимая мне руку, - готовься к решительному побоищу с потомками псов-рыцарей.
Саша Денисов, подбоченясь, продекламировал стихи однополчанина старшего лейтенанта Гусева:
Вперед, орлы, на подвиг славы!
Пред нами путь лежит один:
За Вислой, городом Варшавой
Идет дорога на Берлин.
- Да, на Берлин, - подтвердил Илья Чумбарев. - Теперь будет легче.
- Почему? - спросил Александр Денисов.
- Румыния объявила войну Германии - раз. - Илья начал загибать пальцы. Финляндия уже теперь не воюет против нас - два. С Болгарией начались переговоры о перемирии - три. А там, гляди, и Венгрия одумается, поймет, что к чему.
- Это логично, - согласился Денисов.
- Дальше, - продолжал Чумбарев. - Дивизия наша удостоена ордена Красного Знамени, многие из нас тоже получили боевые награды, повышены в должности и звании...
- На себя намекаешь? - усмехнулся Александр.
- Зачем же делать исключение? - возразил Илья. - И ты стал командиром звена, и Кобылецкому присвоено звание гвардии майор, и механик Терентьев теперь в старших сержантах ходит... Как думаешь, повышает все это боеспособность? Повышает.
- Кобылецкого переводят в пятьдесят третий гвардейский, - вступил в разговор заместитель начальника штаба Ганзеев, тоже недавно ставший майором.
- Кем? - почти одновременно спросили мы,
- Заместителем командира полка. И не только он уходит, - вздохнул Петр Денисович, - но и еще кое-кто.
- Вот тебе и повышение боеготовности, - развел руками Денисов. - И еще надо учесть, что молодняка многовато у нас. С кем летать? Старички-то убывают...
И мы поняли, что он в эту минуту вспомнил о младшем лейтенанте Гагине, погибшем в одном из воздушных боев над польской землей. Правда, он не был стариком, но все же старше тех, что пришли теперь в полк.