Постепенно почти все мои прежние связи восстановились, но у Сахарова я смог побывать только весной 1972 года. Конечно, меня поразил контраст между прежней, пусть неухоженной, но очень просторной квартирой академика и новой двухкомнатной квартирой, принадлежавшей матери Елены Боннэр Руфь Григорьевне Алихановой-Боннэр. Она была вдовой Геворка Алиханова, одного из основателей Армянской коммунистической партии, погибшего в годы репрессий. Сама Руфь Григорьевна провела 17 лет в лагерях и в ссылке, и после реабилитации получила квартиру на улице Чкалова. Через несколько лет к ней после развода со вторым мужем переехала жить и Елена Георгиевна с двумя детьми - сыном Алексеем, который еще учился в школе, и дочерью Татьяной, которая работала и училась заочно и была уже замужем. Здесь же стал жить и А. Д. Сахаров. Своего угла у него не было, меня он принимал и знакомил с Еленой Георгиевной, сидя на кровати, потом мы перешли в небольшую кухню. Руфь Григорьевна, чрезвычайно умная и спокойная женщина, была больна и почти не вставала с постели, в ее комнате жил и делал уроки ее внук. Для Татьяны и ее мужа Ефима Янкелевича места просто не было и, вернувшись с работы, они проводили время на кухне. На ночь в квартире надо было ставить раскладушки, Андрей Дмитриевич был, однако, счастлив, и внешние неудобства его, видимо, не беспокоили. Он относился к жене с нежностью. У Елены Георгиевны был широкий круг знакомых, в том числе и в писательской, и околодиссидентской среде, и многие из ее знакомых вошли вскоре и в круг знакомых Сахарова. Вечером почти всегда в его квартире было несколько друзей и знакомых, которые пили чай на кухне. Очень часто звонил телефон. О своих детях Сахаров сказал мне кратко: "Отношения не сложились, и я решил переехать сюда, чтобы не создавать проблем". Но проблемы, конечно, остались, их было немало как во второй, так и в первой семье А. Д. Сахарова. Он делал попытки подружить троих своих детей с двумя детьми Е. Г. Боннэр или хотя бы своего сына Дмитрия с сыном Е. Г. Алешей, но из этого ничего не вышло.
О жизни А. Д. Сахарова в квартире на улице Чкалова имеется много воспоминаний людей, которые бывали здесь гораздо чаше, чем я. Мне приходилось позднее читать восторженные отзывы по поводу скромности и непритязательности Сахарова,
62
которого телефонные звонки будили часто уже в 6 часов утра, который подогревал огурцы и помидоры на крышке чайника. После ухода гостей Сахаров сам мыл или, вернее, перемывал всю посуду. Я также видел все это, но у меня подобные картины вызывали лишь сожаление. Сахаров просто нуждался в нормальном горячем ужине и не мог есть из грязных тарелок. Елена Георгиевна Боннэр имела много достоинств как подруга и соратница Сахарова, но ее трудно было назвать спокойной и мягкой женщиной, внимательной женой и хорошей хозяйкой. Даже ее дочь Татьяна иногда при гостях разговаривала с академиком с раздражением, а то и с грубостью. Е. Г. Боннэр принимала живое участие во всех моих разговорах с Сахаровым, причем была обычно более активна, чем он сам, не останавливаясь и перед весьма резкими выражениями. В этих случаях Сахаров лишь нежно уговаривал свою жену: "Успокойся, успокойся". Елена Георгиевна крайне неприязненно говорила о Валерии Чалидзе, и здесь присутствовала явная ревность. Комитет прав человека еще работал, а Сахаров был просто очень привязан к Валерию, который в новый дом академика на улице Чкалова не приезжал. Это привело вскоре к публичному конфликту, о котором А. Д. позднее очень сожалел. В конце 1972 года А. Д. Сахаров вместе с женой дважды приезжал ко мне на квартиру, чтобы познакомить меня с тем или иным документом, например, с обращением к Верховному Совету СССР об отмене в стране смертной казни. Я никогда не отказывался поставить под таким документом и свою подпись. Однако прежних длительных и доверительных бесед с А. Д. у меня уже не было.
Разногласия
Мои и Сахарова взгляды не совпадали по многим вопросам и в 1968 году, но это не мешало нашим добрым отношениям. Но в 1973 году наши разногласия усилились и обострились. Именно в 1973 году диссидентское движение стало раскалываться, и этому было несколько причин. Проблема борьбы против реабилитации Сталина отошла в это время на второй план, и даже общая борьба против политических репрессий и за свободу мнений не могла объединить диссидентов. Многих деморализовала капитуляция Петра Якира и Виктора Красина, которые немало лет являлись центром притяжения для большой группы диссидентов. Позор
63
ное поведение Якира и Красина на судебном процессе над ними и на специально собранной пресс-конференции привело даже к самоубийству одного из активных правозащитников - Ильи Габая. Много проблем появилось в наших рядах в связи с возросшими возможностями эмиграции. Это было время разрядки, однако некоторые послабления в сфере эмиграции сопровождались усилением давления и репрессий против многих диссидентских групп. Особенно мощная пропагандистская кампания велась в 1973 году против Сахарова и Солженицына. Эта кампания сопровождалась мелочным, но болезненным давлением на семьи Сахарова и Солженицына. В сложившихся условиях высказывания и заявления Сахарова становились все более и более радикальными, и он обращался теперь не к руководителям СССР и КПСС, а к Конгрессу и Президенту США. При этом на первый план Сахаров выдвигал право на эмиграцию, считая право покинуть свою страну самым главным демократическим правом ее граждан. Против такого рода акцентов в борьбе за демократизацию возражал не только Солженицын. Неожиданный отклик в среде диссидентов получил и военный переворот в Чили, в результате которого часть коммунис-тов и социалистов в этой стране были физически уничтожены, а к власти пришел Аугусто Пиночет. Некоторые из наиболее радикально настроенных правозащитников-западников говорили между собой, что только так, как в Чили, и надо поступать с коммунистами. А. Сахаров не испытывал симпатий к Пиночету, но после ареста в Чили Нобелевского лауреата поэта и коммуниста Пабло Неруда Сахаров вместе с несколькими другими диссидентами направил Пиночету телеграмму, текст которой я считал ошибочным. В телеграмме была фраза о том, что расправа над Пабло Неруда неизбежно бросит тень на "объявленную Вами (т. е. Пиночетом) эпоху возрождения и консолидации Чили". Вырванная из контекста, эта фраза создавала впечатление симпатий к пиночетовскому режиму. В советской печати эта телеграмма спровоцировала резкую кампанию против А. Д. Сахарова и других диссидентов.
Разногласия среди диссидентов широко освещались в западной прессе. Осенью 1973 года немецкая социал-демократическая газета "Цайт" обратилась ко мне с просьбой - изложить мое мнение на эту полемику. Статья "Демократизация и разрядка" была опубликована, кажется, в октябре в "Шит", но затем переводилась и перепечатывалась и в других западных странах. В этой статье я критиковал как некоторые высказывания Солже
64
ницына, так и некоторые высказывания Сахарова, но очень осторожно и корректно, так как против них велась кампания в советской печати, которую я осуждал. Перед тем как отправить свою статью в немецкую газету, я дал прочитать ее текст А. Д. Сахарову. Никаких возражений моя критика у него не вызвала. Однако после того как статья была опубликована и стала широко комментироваться, отношение Сахарова и особенно Е. Г. Боннэр к этой статье неожиданно переменилось, о чем я получил уведомление от общих друзей. Валерий Чалидзе в это время уже был в эмиграции и наиболее активным "советчиком" А. Д. стал писатель Владимир Максимов, взгляды которого несколько раз менялись, но были всегда крайне радикальными. Из кружка Максимова вышло тогда и Открытое письмо "братьям Медведевым", кончавшееся вопросами - "на кого вы работаете?" и "с кем вы?" - вполне в духе советской пропаганды. А. Д. Сахарову такой стиль мышления был чужд, но его убедили поставить свою подпись. Ни я, ни Жорес не стали, конечно, отвечать на это письмо, но мои встречи и беседы с А. Д. Сахаровым с ноября 1973 года прекратились. В своих "Воспоминаниях" А. Д. Сахаров также писал об этом, применяя какую-то странную и, на мой взгляд, не совсем мужскую лексику. "Спасая Жореса, я показал верность диссидентской солидарности. Однако позднее и личные, и идейные отношения с братьями Медведевыми стали неприязненными. Они мне определенно разонравились"10.
В середине и в конце 70-х годов мне приходилось не раз писать о положении в СССР и о полемике среди диссидентов. В 1980 году на Западе была издана моя книга "О советских диссидентах" (Диалоги с П. Остелино), она появилась в свет на итальянском, английском, французском и японском языках. В этой книге я воздавал должное А. Д. Сахарову, но не скрывал и своих с ним разногласий. Я встречался с Сахаровым только случайно, дело ограничивалось лишь вежливыми поклонами. В 1980-1986 годах А. Д. Сахаров находился в ссылке в г. Горьком. Его положение, его письма, его голодовки были в эти годы предметом разговоров и споров в сильно поредевших кружках московских диссидентов. Я узнавал о делах и положении Сахарова главным образом от писателя Георгия Владимова, который поддерживал дружеские связи с Е. Г. Боннэр.
Я снова увидел А. Д. Сахарова только в конце мая 1989 года на Первом Съезде Народных депутатов СССР, а также на первых заседаниях Межрегиональной депутатской группы (МДГ), на
65
которые меня приглашал Гавриил Попов. Политические и идеологические процессы в Советском Союзе еще с весны 1989 года начали выходить из-под какого-либо контроля и развивались почти стихийно. Это вызывало тревогу, и предложения и призывы А. Д. Сахарова - передать всю власть в стране из рук КПСС в руки Советов - казались мне чрезмерно радикальными. Ни Съезд Народных депутатов, ни Верховный Совет СССР не были приспособлены к отправлению высшей власти в стране; даже как органы законодательной власти они еще были крайне несовершенны. Дискуссии, которые происходили летом и осенью 1989 года на официальных заседаниях Съезда и Верховного Совета, были очень острыми. Не менее острыми были и дискуссии на собраниях МДГ. А. Д. Сахаров фактически возглавил в эти месяцы оппозицию Политбюро ЦК КПСС и М. С. Горбачеву, и нагрузка, которую А. Д. принял на себя, оказалась слишком большой. Сахаров очень заботился о диссидентах из своего окружения и о своей второй семье, но о нем самом мало кто заботился. А. Д. Сахаров умер поздно вечером 14 декабря 1989 года от инфаркта после одного из самых утомительных заседаний МДГ. Безусловным лидером как парламентской, так и непарламентской оппозиции стал после смерти Сахарова Борис Николаевич Ельцин.
Литература и примечания
1 Сахаров А. Д. Воспоминания. Т. 1. М., 1996. С. 330.
2 Он между нами жил. Воспоминания о Сахарове. М., 1996. С. 41.
3 Сахаров А. Д. Воспоминания. Т. 1. М., 1996. С. 330.
4 Сахаров Андрей. О стране и мире. Нью-Йорк, 1976. С. IX.
5 Сахаров Андрей. Воспоминания. Т. 1, М., 1996. С. 376.
6 Сахаров А. Воспоминания. Т. 1. С. 882.
7 Горелик Геннадий. Андрей Сахаров. Наука и свобода. М., 2000. С. 407.
8 Сахаров А. Воспоминания. Т. 1. С. 421-422.
9 Сахаров Андрей. О стране и мире. Нью-Йорк, 1976. С. XV-XVI.
10 Сахаров Андрей. Воспоминания. М., 1996. Т. 1. С. 422.
66
Долгий путь домой. Солженицын и перестройка
Солженицын на Западе
Узнав о принудительной высылке Солженицына за границу, я писал в Заявлении для прессы: "Солженицын покинул свою страну не навсегда. Не исключено, что он вернется на родную землю через несколько лет, и мы сможем устроить ему почетную и дружескую встречу. Но при любых поворотах судьбы Солженицын вернется в нашу страну в своих книгах, и он по праву займет место в рядах ее самых великих сыновей"1.
Еще в январе 1974 года я смог получить от хорошо знакомых мне корреспондентов некоторых западных газет несколько экземпляров книги Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ" и написал большую рецензию на нее, которая была опубликована газетами "Вашингтон пост" и "Нью-Йорк таймс" в начале февраля и широко разошлась в Самиздате. С книгой Солженицына я познакомил лишь немногих писателей, в том числе Владимира Лакшина, Юрия Трифонова и Владимира Дудинцева. В течение 1974-1975 годов таким же путем я получил несколько экземпляров книги Солженицына "Бодался теленок с дубом", сборник "Из под глыб", сборник "Жить не по лжи", "Письмо вождям Советского Союза", а также книгу Д. "Стремя "Тихого Дона" с предисловием Солженицына, тексты некоторых интервью, публичных выступлений и лекций Александра Исаевича перед разными аудиториями. В 1976 году в Москву пришла новая книга Солженицына "Ленин в Цюрихе". Однако читать и обсуждать эти книги в СССР могли лишь немногие писатели, а также немногие из московских диссидентов. Далеко не все из них соглашались с заявлениями или оценками Солженицына, но в полемику с Солженицыным могли вступить лишь А. Д. Сахаров, В. А. Твардовская, В. Я. Лакшин, отец А. Мень - и то через западную прессу. Для всех других соотечественников писатель оказался за "железным занавесом". Все его ранее изданные в СССР книги и рассказы были изъяты из библиотек, читателям не выдавались и номера журнала "Новый мир", в которых были напечатаны "Один день
67
Ивана Денисовича", "Матренин двор", "Захар-Калита". Распространение "Архипелага" могло закончиться немалым лагерным сроком, и поэтому "Тамиздат", т. е. книги на русском языке, изданные на Западе, не мог стать в 1974-1984 гг. столь же массовым явлением, каким был "Самиздат" в 1963-1973 гг. Тем не менее, в среде известных мне писателей и ученых интерес к судьбе и творчеству Солженицына был очень большим.
Оказавшись на Западе, Солженицын принял вначале решение жить в нейтральной Швейцарии, в стране, где жили и работали многие поколения российских эмигрантов. Здесь жили когда-то А. Герцен и Г. Плеханов, М. Бакунин и В. Ленин. Солженицын получил право на жительство в кантоне Цюрих, но как "иностранец, не имеющий право на гражданство". Но писатель и не претендовал на гражданство какой-либо другой страны, заявляя, что он по-прежнему считает себя гражданином России и обязательно вернется на Родину.
В Швейцарии Солженицын жил немногим более двух лет. Для политических изгнанников эта страна оказалась в 70-е годы XX века гораздо менее удобной, чем в 70-е годы XIX века. Было много причин, по которым жизнь и работа в Швейцарии оказались для такого человека как Солженицын, не столь удобной, как это ему хотелось. Слишком велика была здесь назойливость журналистов и фотокорреспондентов, которые преследовали писателя по пятам. У Солженицына не было столь необходимой ему изоляции. В Советском Союзе он работал главным образом в небольших деревеньках недалеко от Рязани ("Матренин двор"), в доме Корнея Чуковского в Переделкино, в небольшом домике близ дачи М. Ростроповича в подмосковной Жуковке, в садовом домике на своих 6 сотках близ г. Обнинска Калужской области. В Москву Солженицын приезжал по неотложным делам, для встреч и для сбора материалов. Дополнительную "заботу" об изоляции Солженицына принимало на себя и КГБ. Но в Швейцарии необходимая Солженицыну изоляция была трудно достижима. К тому же для такого общественно активного человека как Солженицын, возникали и другие трудности, которых он не ожидал. Дело в том, что еще в 1948 году правительство Швейцарии приняло постановление об ограничении политической деятельности всех иностранцев, которые не получили швейцарского гражданства. Даже проведение пресс-конференции, в которой звучала критика Советского Союза и коммунизма как политической системы, требовало предварительного раз
68
решения в полиции, где был учрежден специальный отдел для контроля за деятельностью иностранцев. Солженицын получил на этот счет строгое внушение от шефа полиции Цюрихского кантона уже после первых своих политических выступлений. Попытка писателя напомнить швейцарской полиции о деятельности Ленина в том же Цюрихе в 1914-1916 гг. была оставлена без внимания.
Приглашения о встречах и выступлениях, о политическом убежище, о месте для постоянного проживания поступали к Солженицыну из разных стран, и он внимательно изучал эти предложения. Уже в 1974 году писатель побывал в Швеции на Нобелевских торжествах 1974 года, где получил присужденную ему в 1970 году Нобелевскую премию и дал большую пресс-конференцию. Весной 1975 года Солженицын побывал в Париже, а летом того же года совершил большую поездку в США. В 1976 году Солженицын побывал в Англии, Франции и Испании, а в конце этого года он принял решение о покупке дома и большого земельного участка в США в штате Вермонт, природа которого напоминала ему Россию.
Свою работу в Штатах и свой архив Солженицын организовал очень тщательно. Главным его делом во второй половине 70-х годов стала работа над новой редакцией "Августа Четырнадцатого" - первой книгой задуманной им громадной эпопеи "Красное колесо", а также работа над следующим "Узлом" "Октябрь Шестнадцатого". Одновременно шел интенсивный сбор материалов для следующих и главных "Узлов" - о революции 1917 года. Несколько раз в год Солженицын давал обширные интервью, нередко откликаясь на события в России и протестуя против репрессий, которым подвергались люди хорошо ему знакомые. Иногда он встречался в своем доме с общественными деятелями Запада, реже с писателями, еще реже - с гостями из СССР. Но он не отказывался от приглашений и снова побывал во многих странах Европы, а также в Японии и на Тайване. Темы его выступлений не отличались большим многообразием. Это было в первую очередь обличение и осуждение коммунизма, тоталитарного режима в СССР, а также социализма, марксизма и всех левых и революционных идеологий, между которыми для Солженицына не имелось большой разницы. При этом он решительно осуждал также "глобальные ошибки Запада относительно коммунизма", которые начались еще с 1918 года и продолжаются до конца 70-х годов. Солженицын решительно
69
осуждал всякие попытки "разрядки" и всякие уступки как советскому, так и китайскому коммунизму. Коммунизм - это по Солженицыну неизлечимое зло, и его надо уничтожить. При этом писатель весьма грубо отзывался обо всех западных советологах любых направлений, а также о дипломатах - от Джорджа Кеннана до Генри Киссинджера, которые вносили "выдающийся вред в конструкцию и направление американской внешней политики". Взгляды Солженицына в данном случае совпадали с взглядами наиболее консервативной и воинственной части американского политического истеблишмента, и некоторые из американских обозревателей считали, что именно выступления Солженицына в какой-то степени повлияли на отношение к СССР со стороны Рональда Рейгана. Президент Форд отказался в 1975 году от встречи с Солженицыным. Американские газеты писали, что таким был совет Форду его Государственного секретаря Г. Киссинджера, который говорил о Солженицыне как о "монархисте". От встречи с президентом США Дж. Картером Солженицын отказался сам. Впрочем, в начале 80-х годов Солженицын отказался и от приглашения нового американского президента Рональда Рейгана, который хотел устроить в Белом доме завтрак в честь группы советских диссидентов, оказавшихся в эмиграции.
Но Солженицын осуждал не только коммунизм, но и западный либерализм, иногда почти с таким же ожесточением, как и советский тоталитаризм. По мнению Солженицына, Запад переживает тяжелый не столько политический, сколько духовный кризис, который начался здесь еще 300 лет назад, т. е. во времена так называемой Реформации. Западный образ жизни и особенно западные газеты, журналы и телевидение вызывали у писателя чувства, близкие к отвращению, и он не находил нужным их скрывать. Солженицын не раз говорил, что принятый в Америке лозунг: "Все имеют право все знать", - это ложный лозунг ложного века. Много выше права людей не знать и не забивать своей божественной души сплетнями, суесловием и праздной чепухой. Люди истинного труда и содержательной жизни совсем не нуждаются в том избыточном и отягощающем потоке информации, который им навязывают западные СМИ. Особенно возмущали Солженицына потоки неточной или просто лживой информации о нем самом, о его взглядах и его личной жизни. "Когда я был в Советском Союзе, говорил Солженицын в одном из интервью, - я представлял так: - на Западе свободная пресса,
70
там не солжешь, там всегда опровергнут, а в Советском Союзе, ну, действительно, настолько пролгались, что сверху командуют, то и печатают. Я приезжаю и с удивлением вижу, что в вашей прессе, свободной, можно солгать также умело, так же хватко, как и в советской"2.
Особо резкая критика в адрес Запада прозвучала в знаменитой солженицынской речи в Гарварде на ассамблее выпускников университета. Писатель обвинил Запад в падении мужества. "Этот упадок мужества сказывается больше всего в прослойках правящей и интеллектуально-ведущей, отчего и создается впечатление, что мужество потеряло целиком все общество". Этот упадок мужества, доходящий до полной потери "мужского начала", Солженицын считал признаком конца Запада, не способного противостоять угрозе могущественных тоталитарных сил. Государство всеобщего благосостояния, которое создано на Западе, обеспечивает молодежи владение вещами, деньгами, досугом, дает ей неограниченную свободу наслаждений, - но не силу и мужество. "Даже биология знает, - говорил Солженицын, что привычка к высокоблагополучной жизни не является преимуществом для живого существа. Сегодня в жизни западного общества благополучие стало приоткрывать свою губящую маску"3. По мнению Солженицына, на Западе слишком увлеклись защитой прав личности и мало думают о защите самого общества от "иных личностей", забывая об обязанностях людей перед обществом. Молодежь не защищена от порнографии и всякой иной бесовщины, все это ведет и к разгулу преступности. Но особенно резкая критика опять-таки досталась западной прессе, которая пользуется своей "безудержной свободой" отнюдь не в интересах читателей. Эта пресса помешана на сенсациях, она поверхностна и поспешна, и ярче всего отражает не достижения, а психические болезни XX века.
В отличие от советских западников и будущих либерал-демократов времен Ельцина, Солженицын прямо заявлял, что он не хотел бы рекомендовать нынешний Запад в качестве образца для преобразования российского общества. "Для того богатого душевного развития, которое уже выстрадано нашею страною в этом веке, - западная система в ее нынешнем духовно-истощенном виде не представляется заманчивой"4. Солженицын уверял своих слушателей, что жизнь в СССР и даже в Восточной Европе с ее гнетом выработала в народе характеры "более сильные, более глубокие и интересные, чем благополучная и регламенти
71
рованная жизнь Запада." Что вообще может предложить России "западное массовое существование с его отвратным напором реклам, одурением телевидения и непереносимой музыкой!"5. Университетская аудитория аплодировала этим словам Солженицына, но никто почти из влиятельных западных интеллектуалов не торопился принимать советы писателя, который не только выступал против "детанта", но и предупреждал, что под видом "мирного сосуществования" Советский Союз фактически уже ведет против Запада третью мировую войну и ведет все более успешно. "Еще два-три таких славных десятилетия мирного сосуществования - и понятия "Запад" не останется на Земле"6. Солженицыну возражали многие либеральные интеллектуалы, заявляя, что он просто не знает западных стран и западного образа жизни, что он не знает ни одного языка, кроме русского, что он исходит из примитивных славянофильских концепций и слишком превозносит духовную мощь и превосходство России. Но диалога не получилось, и Солженицына слушали все меньше и меньше. Это яростное осуждение Солженицыным как коммунизма на Востоке, так и всего современного либерализма и демократии на Западе заводило и самого писателя в какой-то идеологический тупик, и после 1980 года его публичные выступления в различных западных аудиториях фактически прекратились. К тому же и западная печать, по поводу которой писатель высказывался очень неприязненно и даже грубо, стала отвечать ему тем же, осуждая не только взгляды, но и стиль жизни Солженицына. Американские папарацци даже летали с видеокамерой и фотоаппаратами на вертолете над имением Солженицына в Вермонте, чтобы получить какие-либо необычные снимки. Дело доходило до призывов убрать писателя из Америки. В 1980-1982 гг. выступления, интервью и письма Солженицына были крайне редкими, а с 1983 года они практически прекратились.
В первые годы своего пребывания на Западе Солженицын часто вступал в полемику с российскими эмигрантами разных направлений и поколений. Эта полемика принимала нередко довольно острый характер. Солженицын держался обособленно, не принимая участия и в разного рода эмигрантских мероприятиях и встречах. Исключения были, но они были крайне редки. С 1976 года он вообще перестал читать русские эмигрантские журналы и лишь иногда публиковал отрывки из своих "Узлов" в религиозно-общественном журнале "Вестник РСХД", который постепенно попал и под финансовый контроль Солженицына.