Каковы же окончательные результаты этого наступления? С 8 по 15 февраля войска правого крыла фронта продвинулись на сто десять километров, вышли на реку Бобер и захватили плацдармы на западном берегу; заняли целый ряд административных и промышленных центров Нижней Силезии, а также провинции Бранденбург, Лигниц, Бунцлау, Зорау и десятки других. 4-я вражеская танковая армия оказалась разбитой, и всё, что от неё осталось, поспешно ретировалось за реки Бобер и Квейс. В тылу у нас остались два немецких гарнизона, окружённых в Бреслау и Глогау.
Короче говоря, и за эти восемь дней наступления были достигнуты весьма значительные результаты. Но надо прямо сказать, что они дались нам ценой огромнейших физических и моральных усилий всех участников боёв, от солдата до генерала. После непрерывных боёв, начавшихся ещё 12 января на Висле и с тех пор ни на один день не прекращавшихся, в стрелковых дивизиях оставалось к 15 февраля в среднем по четыре с половиной тысячи человек. Танковые и механизированные войска потеряли больше половины машин (правда, не только вследствие боёв, но и по техническим причинам — выработались моторесурсы).
Темп восстановления железных дорог по-прежнему отставал от темпа наступления войск. Расстояние от передовых позиций до головных складов и фронтовых баз продолжало увеличиваться. Норма боеприпасов и горючего в войсках, попросту говоря, стала «голодной». Автотранспорт работал с перенапряжением, но в условиях распутицы все равно не мог подвезти полностью все, что требовалось наступавшему фронту.
Хочу подчеркнуть, что к тому времени наша военная промышленность способна была дать и давала абсолютно все, в чем мы нуждались. Только невероятная растянутость коммуникаций не позволяла доставить все это в войска в необходимом количестве.
Неблагоприятные метеорологические условия сильно ограничивали боевую работу нашей авиации. Почти все полевые аэродромы раскисли, вышли из строя; бетонированные взлетные полосы остались глубоко в тылу, а находившиеся тогда на вооружении самолёты работали только на предельном радиусе действия, да и то далеко не все.
Входившая в состав фронта 2-я воздушная армия насчитывала в ту пору две тысячи триста восемьдесят боевых машин, а в течение суток производилось в среднем лишь по пятьсот сорок шесть самолёто-вылетов. При ширине фронта пятьсот двадцать километров она выполняла, в сущности, только задачи разведки.
Левее нас 4-й Украинский фронт по-прежнему не имел успеха. 1-й Белорусский фронт вел ожесточенные бои в
Померании, а на стыке с нами, по Одеру, временно перешёл к обороне. В этих условиях неприятель получил возможность подбросить в полосу нашего наступления довольно значительные подкрепления. Соотношение сил с каждым днем менялось в пользу противника.
Все это, вместе взятое, уже на восьмой день операции привело командование фронта к заключению, что в ближайшее время мы не сможем достигнуть целей, намеченных первоначальным нашим планом, и что наступление на Берлин пока невозможно.
В Ставку были доложены соображения о дальнейших действиях с учетом изменившейся обстановки.
Хочу привести некоторые пункты нового плана, переданного 16 февраля в Ставку.
Оценивая сложившуюся обстановку, мы указывали: левое крыло фронта сильно отстало; войска оторвались от баз снабжения на сотни километров, и им с большим напряжением подается «голодная» норма боеприпасов и горючего; войска фронта понесли значительные потери в людях — стрелковая дивизия в среднем насчитывала к этому времени четыре тысячи шестьсот человек, а из трёх тысяч шестисот сорока восьми единиц танков и самоходок, имевшихся к 12 января, к началу Висло-Одерской операции осталось в строю всего тысяча двести восемьдесят девять; распутица в условиях лесисто-болотистой местности стесняет маневр танковых войск, и они несут потери; аэродромы раскисли, и авиация используется в крайне ограниченных размерах; противник непрерывно усиливается, подбрасывая резервы с других фронтов, и бои принимают все более упорный характер.
Реально оценивая все эти факты, мы докладывали, что на ближайший период считаем возможным выполнение фронтом следующих задач: для главной группировки войск 1-го Украинского фронта — выход на реку Нейсе, овладение плацдармами на её западном берегу и прочное закрепление на этом рубеже; армии левого крыла фронта после их усиления должны были отбросить противника в Судетские горы; 6-й армии предстояло овладеть Бреслау.
Одновременно предполагалось восстановить и подтянуть к войскам железные дороги и станции снабжения, подвезти и накопить в войсках боеприпасы и горючее, отремонтировать боевую материальную часть и привести в нормальное состояние весь войсковой тыл.
Документ этот был подписан мною, членом Военного совета фронта К. В. Крайнюковым и начальником штаба фронта В. Д. Соколовским.
Для ясности добавлю, что те задачи, которые мы ставили перед собой как неотложные, намечалось решить наличными силами. А наши просьбы о пополнении войск фронта до полной боевой мощи были связаны с перспективой подготовки к Берлинской операции, которая по-прежнему оставалась у нас впереди. Это было совершенно ясно, и вопрос заключался только в том, какой длины пауза отделит нас от неё и какого рубежа мы должны достигнуть до этой паузы.
План наш Ставка одобрила. Об этом мне сообщил по телефону начальник Генерального штаба А. И. Антонов. Да мы и не ожидали иного. Ведь перед тем на протяжении всей операции и Генеральный штаб, и Ставка все время получали от нас обстоятельную, правдивую информацию. Мы оставались в те дни, по существу, единственным фронтом, который продолжал продвигаться на запад и как магнит притягивал к себе резервы противника.
Несмотря на весь свой наступательный порыв, войска находились на пределе усталости, и планировать что-нибудь сверх предусмотренного документом от 16 февраля было бы совершенно нереально. Как ни горько было нам временно отказаться от целей, которые ставились в первоначальном плане, утвержденном Ставкой в конце января, мы считали своим долгом смотреть правде в глаза и в изменившейся обстановке сосредоточить внимание на тех задачах, которые на данном этапе действительно можно было решить.
План наш ещё передавался по телеграфу в Москву, а на правом крыле фронта 16 февраля возобновились ожесточенные наступательные бои, особенно упорные в районе городов Губен, Христианштадт, Заган, Зорау, где у противника размещался ряд крупных военных заводов, в том числе подземных.
К этому времени 4-я танковая армия достигла восточного берега Нейсе, хотя и на нешироком участке. Вслед за ней к Нейсе прорвались войска 3-й гвардейской и 52-й армий. Это заставило врага начать поспешный отход за реку Нейсе по всей полосе наступления нашей ударной группировки, от устья реки до города Пенцих.
Нами тотчас же были предприняты попытки с ходу преодолеть водную преграду и завоевать плацдармы на её западном берегу, как это предусматривалось планом. Но тут потребовалось от войск такое напряжение, что пришлось, в конце концов, отказаться от этого во избежание слишком больших и неоправданных потерь. Несколько захваченных нами маленьких плацдармов сами по себе ничего не решали, и я приказал оставить их и прочно закрепиться на восточном берегу Нейсе.
Наша 4-я танковая армия немедленно была выведена в резерв фронта для приведения в порядок и доукомплектования. Вскоре то же самое мы проделали и с 3-й гвардейской танковой армией. Но этому предшествовал один неприятный для нас эпизод, о котором следует рассказать. Он достаточно хорошо характеризует сложность обстановки и готовность противника воспользоваться любым нашим просчетом, чтобы изменить положение в свою пользу.
После успешного маневра и сокрушительного удара во фланг 19-й немецко-фашистской танковой дивизии П. С. Рыбалко возвратил корпуса в первоначальное положение. По пути в район Бунцлау один из них столкнулся с новой танковой дивизией врага, на этот раз с 8-й. Пока корпус вел бои, командарм, имея задачу выйти к Нейсе и захватить Гёрлиц, решил осуществить смелый двойной охват всей гёрлицкой группировки противника двумя корпусами, оставшимися в его распоряжении.
Такое решение, надо признать, было не из лучших решений Павла Семёновича. Дело в том, что ещё до того 6-й гвардейский танковый корпус уже вел напряженные бои на этом же направлении и не имел успеха. Теперь перед ним вновь ставилась, по существу, та же, задача, но выполнять её приходилось меньшими силами, в ослабленном составе, и, конечно, с ещё меньшими основаниями мы рассчитывали на успех.
Другому же корпусу, 7-му, командующий приказал форсировать реку Квейс и овладеть городом Лаубан.
Хорошо, что Рыбалко вскоре понял свою ошибку и начал перегруппировку сил. Однако к этому времени обстановка в районе успела резко измениться к худшему. Передовые части 7-го танкового корпуса были вынуждены прямо на марше вступать в бои с подошедшими танковыми резервами неприятеля. А остальные части этого корпуса, встретив сильное сопротивление на переправах, так и не смогли форсировать Квейс.
За последующие два дня немцы перебросили сюда свою 8-ю танковую, 408-ю пехотную и 10-ю моторизованную дивизии, вышли на тылы и во фланг нашего 7-го и отчасти 6-го гвардейского танковых корпусов и стали обходить армию Рыбалко с востока. Словом, обстановка создалась очень напряженная. Только совместными ударами всех трёх корпусов при поддержке войск 52-й армии Коротеева Павлу Семёновичу удалось в конце концов разгромить группировку противника, прорвавшуюся северо-восточнее Лаубана, и отбросить её на юг.
Оказавшись в эти дни на передовом командном пункте у генерала К. А. Коротеева, я имел возможность лично оценить сложность ситуации, возникшей у Рыбалко. Кому-кому, а уж мне-то было известно, что к тому времени во многих бригадах 3-й гвардейской танковой армии насчитывалось всего по пятнадцать — двадцать танков,
И все же командарм с честью вышел из этого незавидного положения. Надо отдать ему должное: поначалу несколько увлекшись, переоценив свои силы и недооценив противника, он в дальнейшем проявил и трезвый расчет, и завидное хладнокровие, а это в конечном счете и позволило ему сорвать достаточно опасный замысел немцев.
В течение двух-трёх дней обстановка была настолько сложной, что вызвала беспокойство и у нас, и даже в Ставке.
В тот день, когда немецко-фашистские части начали выходить на тылы 3-й танковой армии, Сталин позвонил мне и выразил тревогу: «Что у вас там происходит в третьей танковой армии? Где она у вас там находится?»
Я ответил, что армия Рыбалко ведет очень напряженные бои в районе Лаубана, но, считаю, ничего особенного с ней не произошло. Армия воюет в сложной обстановке, но это для танковых войск дело привычное.
Звонок Сталина застал меня на командном пункте 52-й армии, недалеко от Лаубана. Я заверил Верховного Главнокомандующего, что, если обстановка усложнится, мы примем все необходимые меры на месте.
Кризис миновал только к 22-му числу, когда пытавшаяся окружить наших танкистов вражеская группировка была разбита и отброшена на юг. Но ещё и на следующий день здесь, на гёрлицком и лаубанском направлениях, продолжались встречные столкновения наших и немецко-фашистских войск. Они протекали с переменным успехом. Некоторые населенные пункты, высоты и рубежи по нескольку раз переходили из рук в руки.
В те дни это был самый активный участок фронта, хотя в итоге всех ожесточенных боёв существенных изменений в положении сторон не произошло.
Подведем некоторые итоги.
Нижне-Силезская операция длилась семнадцать суток, с 8 по 24 февраля 1945 года. Далеко не все в ней сложилось так, как первоначально мыслилось. Противник, понесший тяжелые поражения, сумел в короткий срок закрепиться на Одерском рубеже, привести в порядок свои разбитые войска, подтянуть резервы, организовать управление.
Ни в коем случае нам не следует умалять степени организованности, проявленной гитлеровским командованием в тот критический для него момент. Хотя нужно иметь в виду и другое: сотнями показаний пленных было подтверждено, с какой поистине беспредельной жестокостью, чисто по-фашистски, наводился этот порядок.
Однако крах третьего рейха надвигался неумолимо. Несмотря на все усиливавшееся сопротивление фашистов и усталость наших войск, несмотря на наши неимоверно растянутые коммуникации, несмотря на то, что за все время операции было только четыре лётных дня и почти вся тяжесть поддержки пехоты пала на артиллерию, которая вдобавок ещё испытывала недостаток в боеприпасах, — несмотря на все это, войска фронта правым крылом прорвали вражескую оборону на Одере, преодолели промежуточные оборонительные рубежи по рекам Бобер, Квейс и вышли на Нейсе.
Именно выход на Нейсе на уровень позиций 1-го Белорусского фронта был главным итогом февральского наступления, который имел большое оперативно-стратегическое значение: войска двух крупнейших фронтов заняли наиболее выгодные рубежи для завершающего удара на берлинском направлении. Одновременно южным крылом фронт наш угрожающе навис над верхне-силезской группировкой противника, и мы уже прикидывали, как окружить и разгромить её.
Излагая ход Нижне-Силезской операции, я показал, как в ходе боёв мы вынуждены были отказаться от далеко идущих замыслов наступления на Берлин и довольствоваться весьма скромными результатами.
Однако всё на свете относительно. По сравнению с нашим гигантским рывком от Вислы до Одера следующий рывок — от Одера до Нейсе — кажется куда более скромным.
Но нельзя забывать при этом по крайней мере двух вещей: во-первых, второй рывок без единого дня передышки совершили те же самые войска, которые только что прошли от Вислы до Одера; во-вторых, за семнадцать дней Нижне-Силезской операции эти войска, находясь на пределе своих физических возможностей, все-таки приблизились ещё на сто — сто пятьдесят километров к Берлину.
Существует мнение (я знаю об этом): может быть, вообще не следовало проводить Нижне-Силезскую операцию, может, целесообразнее было остановиться на Одере, накопить силы и, прорвав оборону немцев, одним махом преодолеть все расстояние, отделявшее 1-й Украинский фронт от Берлина.
Думая об этом, я, в свою очередь, задаю вопрос: а как бы выглядела тогда последняя, завершающая операция войны, Берлинская, если бы мы заранее, ценой огромного напряжения и нечеловеческих усилий не выдвинулись бы вперёд от Одера к Нейсе? Она далась бы нам с большим трудом, и намного, в конечном счете, отодвинулись бы впоследствии сроки падения Берлина и освобождения Праги.
Высказывалось и такое суждение: уже тогда, в феврале, начать прямое наступление на Берлин. Но итоги и уроки Нижне-Силезской операции начисто опровергают это поверхностное мнение.
Вспоминая эту трудную операцию, я хочу добавить лишь одно — в моей душе навсегда сохранилось чувство глубочайшей благодарности, уважения и преклонения перед солдатами и офицерами, которые, казалось бы, сделав все, что в силах человеческих, при наступлении от Вислы до Одера, все-таки на следующий день с неослабевающим мужеством вступили в новые ожесточенные семнадцатидневные бои, приведшие их на подступы к фашистскому Берлину.
24 февраля — дня окончания Нижне-Силезской операции — и до 16 апреля — дня начала Берлинской операции — на 1-м Украинском фронте наступила так называемая пауза. Войска получали пополнение и новую материальную часть, приводился в порядок тыл, восстанавливались железные дороги и аэродромы, подвозились боеприпасы и все необходимое для будущих крупнейших завершающих операций войны.
В масштабах всего фронта полтора месяца между Нижне-Силезской и Берлинской операциями действительно можно считать паузой. Но такое определение очень мало соответствует тому, что происходило в течение этих полутора месяцев на нашем южном крыле.