Предшествующие инциденты сменились более личными делами. Около 28 декабря прибыл штаб канадского отряда под начальством полковника Морризи, и, как водится, были тотчас предложены революционные планы в связи с распределением моего батальона и другими делами. Некоторые из них действительно были проведены, в результате чего в британском лагере Омска создалось довольно напряженное настроение, которое вынудило меня предложить британскому генералу Эльмслею перевести мою главную квартиру во Владивосток. К счастью прибытие 9-го гемпширского территориального батальона, 5 января 1919 г., под командой подполковника Джонсона, повело за собой улучшение положения вокруг нас. Этот офицер сразу разобрался в обстановке и предпринял такие шаги вместе с верховным уполномоченным сэром Чарльзом Элиотом, что меня убедили взять назад просьбу о переводе моей квартиры. Подполковник Джонсон явился подмогой тем, кто держался чисто английской точки зрения, а его батальон, набранный в моем родном графстве, удивительно содействовал тому, чтобы сделать наши отношения сердечными. Генерал Эльмслей позже ответил отказом на мою просьбу, так что все устроилось как следует.
Около середины января британский верховный уполномоченный препроводил адмиралу Колчаку крайне сочувственную телеграмму от британского правительства. На следующий день и французский верховный уполномоченный сообщил ему подоб
ную же телеграмму от французского правительства, с тем отличием, что здесь отчетливо упоминалось о возможности помощи и признания. В результате этих поздравлений союзные представители почувствовали себя более счастливыми и в более безопасном положении, чем раньше, а русские власти почувствовали возможность торопиться с делом «воскрешения».
Как раз четыре дня спустя беспроволочный телеграф принес депешу из Парижа, гласившую, что Союзный Совет объявляет о том, что он не может ни помогать, ни признать какую-нибудь из воюющих сторон, что различные партии и правительства в России должны заключить перемирие и послать представителей на турецкие «Собачьи острова», вблизи Константинополя, и установить взаимное соглашение. Другими словами, большевики должны быть признаны законной воюющей стороной, с которыми возможно здороваться и сесть за один стол для составления соглашения относительно подходящих способов ведения политики разбоя, грабежа и убийств.
Нет нужды говорить, что каждый британец почувствовал отвращение, а каждый настоящий русский патриот был просто смущен. Одним взмахом долой все наши надежд. Мы были подавлены столько же, если даже не больше, чем русские, так как мы должны были защищать честь наших стран, а защита казалась невозможной.
Сразу же началась реакция против европейских союзников России и сделалась настолько сильной, что как-то однажды один русский джентльмен произнес оскорбительную речь по адресу союзных офицеров, сидевших за чаем в хорошо известном ресторане, а публика не позволила арестовать и увезти его, когда была вызвана охрана. Эти чувства сейчас же были использованы японцами в своих собственных целях.
Было очень натянутое положение вещей, когда я 31 января попросил специального свидания с адмиралом Колчаком, чтобы ввести к нему моего коллегу и сотоварища полковника Джонсона и переговорить насчет создавшегося положения. Адмирал прогуливался у берега реки, без всякой свиты, но на глазах своего конвоя, так как помещение, занимаемое им, находилось на берегу реки. Эта была первая прогулка после поправления, и он выглядел вполне выздоровевшим. Разговор естественно
повернулся к декларации союзников в пользу большевиков и относительно положения, создавшегося в связи с этим в Омске. Точка зрения адмирала была совершенно проста. «Мы можем говорить и заключить соглашение с каждой партией и правительством из существующих в различных областях России, но пойти на компромисс с большевиками, пожать им руки, сесть с ними и вести переговоры как с равными, с людьми, которые оскорбляют и убивают русский народ,-никогда. Ни одно приличное союзное правительство, знакомое с фактами, не станет ожидать этого».
Я ^просил его смотреть на вопрос так, как если бы не было никакой телеграммы из Парижа, ибо у меня была уверенность, что должны существовать некоторые пункты, связанные с решением, но требующие дальнейшего выяснения. «Согласен»,-сказал адмирал,-«должны существовать некоторые факты, с которыми мы не знакомы, так как, советуя пойти на соглашение с большевиками, британское правительство в то же время продолжает оказывать мне великодушную помощь для русской армии». Я ушел от него вполне удовлетворенным и уверенным, что он еще сохранил свою уверенность в дружбу Англии.
Существовал еще один удивительный пункт, который необходимо отметить. Адмирал Колчак замечал не раз, что японцы все еще продолжают причинять ему много хлопот. Не имея возможности лично приблизиться к нему, они «заручились» содействием его офицеров, которые по своим служебным обязанностям часто посещали уфимский фронт. Японцы осторожно проводили идею, что единственное государство, которое может оказать России действительную помощь,-это Япония. Все другие армии утомлены войной, требуют демобилизации, и поэтому не желают сражаться с большевиками. Если адмирал Колчак заключит подходящее соглашение с Японией, ее армии гарантируют ему ликвидацию в два месяца всех большевистских сил и установление монархии, удовлетворяющей офицеров. Эта пропаганда достигла фронта, и генералы с фронта в своих депешах указывали, что она получила серьезное значение. Для противодействия этому вредному влиянию, адмирал решил сам посетить фронт, чтобы указать на невозможность для Японии, как одной из держав, входящей в Антанту, самостоятельно выполнить такую программу. Я спросил его, как эта пропаганда началась
и кто вел ее. Он ответил: «Генерал Муто со своим штабом из двадцати шести офицеров, а также другие ловкие сотрудники серьезно работали здесь, в Омске, для направления общественного мнения б эту сторону». В заключение верховный правитель сказал: «Я вовсе не жалуюсь на этих отличных японских офицеров,-но они вышли за директивы своих военных и политических руководителей, причинив этим моей работе по восстановлению порядка н емало затруднений».
*) Речь идет, конечно, не о кн. П. А. Кропоткине, «отце анархии»,
доживавшем свои дни в г. Дмитрове Московской губ., а об одном из кня-
зей Кропоткиных, помещике Казанской губернии, весьма популярном
в монархических кругах Омска. (Прим. перев.)
а) Естественно, что автор мемуаров не знает, что эти книги Д. Свифта
давно переведены на русский язык. (Прим. перев.)
Существовали и другие разлады в общей мелодии. Русские-офицеры почти все до одного монархисты и останутся таковыми, так как они совершенно похожи на детей в своей преданности этому принципу. Кто-то распространил слух, что князь Кропоткин еще жив и находится на русском фронте1). Один из офицеров, услышав об этом, воскликнул: «О, конечно, адмирал передаст свою власть Кропоткину, как только узнает, что князь жив». На следующий день ему объяснили, что князь вовсе не солдат и тогда его энтузиазм разом испарился. Еще через день подошли британские военные грузы и тогда офицер этот всецело стоял за союз с Антантой. А еще несколько дней спустя, он уже проклинал союзные державы за то, что они не признали русского правительства. На следующий день, услышав в ресторане, что Дмитрий Павлович скрывается в Сибири, как крестьянин, он впал в такое же экстатическое состояние, как пастухи при виде Вифлеемской звезды. Всякая, возможная или невозможная, личность под солнцем представляется ему в виде желанного спасителя его родины; никогда он не думал, что именно он и его сотоварищи могут спасти ее. Русский офицер действительно-«большое, толстое, бравое, балованное дитё и ничего более». «Путешествия Гулливера» имели бы огромный спрос, если бы были переведены на русский язык 2). «Арабские ночи» покажутся неинтересным тягучим рассказом в сравнении с теми историями, которые циркулируют по Омску и по Сибири вообще.
Два следующие отрывка из моего дневника отмечают случаи, происшедшие за то же время.
«1 февраля 1919 г. Прошлою ночью три заговорщика-большевика, переодетые русскими солдатами, проникли в помещение офицеров 1-го и 2-го Сибирского полка. Первым сигналом наружу о том, что случилось, были револьверные выстрелы, раздавшиеся в помещении; часовой задержал одного из переодетых большевиков, когда они пытались улизнуть.
Меньше чем в пять минут заговорщики перестреляли пять офицеров, двое из которых были смертельно ран?ены в живот. Один заговорщик был убит, другой схвачен, третьему удалось бежать. Был применен к захваченному кнут и на сотом ударе он выдал весь заговор. После его признания последовало более пятидесяти арестов, после чего бее в Омске снова успокоилось».
«3 февраля 1919 г. Только что прибыл из Владивостока лейтенант Монрое с подарками от дам Шанхая, Гонконга и Сингапура. Не хватает слов для описания радости как офицеров, так и солдат при получении этих знаков любви и памяти от своих землячек в этом холодном, негостеприимном климате».
«Слышал новость об общем неповиновении, оказанном канадскими войсками тотчас по прибытии во Владивосток. Если на полученные известия можно положиться, то чем скорее их отправить в Канаду, тем будет лучше. Здесь достаточно и без того анархии, чтобы британское правительство могло сваливать еще свою. По моему мнению, крупная ошибка смешивать канадцев и британские войска в одну бригаду. Естественно, британские солдаты исполняют все приказы, и когда другие этого не делают, то вся тяжесть работы ложится на британские войска. Ничто другое, как удивительное чувство порядка в сознании среднего англичанина, помешало нам превратиться в англо-канадскую чернь, одинаково опасную и для большевиков и для русских. Мы установили превосходные отношения с русскими, портить которые было бы тысячу раз жаль».