Мы снова просунули в отверстие записку. Мы просили вывести нас любой ценой, даже если придется вступить в бой с жандармами. Пусть большинство из нас погибнет в бою, но кто-то останется в живых. Мы готовы выйти сейчас, ибо нам нечего терять. Оставаться в канале значило обречь себя на верную смерть.
Но наши "арийские" товарищи не могли выполнить нашу просьбу, прежде всего, потому, что у них не было машины, на которой они могли бы нас увезти.
Глубокой ночью, когда улицы опустели, два товарища подкрались к люку, поспешно приоткрыли его и спустили нам ведро с супом. Супу хватило лишь смочить губы, но для нас, голодавших столько дней, и это было благом. Позже вкус супа лишь усилил чувство голода, мучившего нас.
Утром мы почувствовали, что силы покидают нас. Одни товарищи предлагали вернуться в гетто. - Лучше умереть среди его развалин, чем ждать смерти в этой грязной жиже. Другие говорили, что мы не выдержим дороги обратно. Некоторые из нас, особенно женщины, дошли до полного истощения и лежали без сил.
О нашем душевном состоянии свидетельствует диалог, который мог бы показаться смешным, если бы проходил при других обстоятельствах. С нами был один житель гетто - Герцек Тильман. Он нарушил распорядок, установленный Юреком, и на просьбу последнего перейти в другое место, ответил: "Не пойду, хоть убей меня!"
- Жаль пули, - сказал Юрек в шутку.
- Сколько хочешь за нее? Я заплачу тебе.
- 100 злотых.
Тильман начал торговаться: 40 злотых, 50, 60, но 100 - было для него уже слишком. Мы все даже не улыбнулись. И только позже до нас дошел смысл этого трагикомического эпизода.
Положение наше с каждой минутой становилось ужаснее, и мы вновь передали товарищам записку, что готовы выйти и днем. Товарищи на арийской стороне, видимо, поняли, что до вечера мы не выдержим и начали готовить операцию выхода. Кшачек и Тадек позвонили в транспортную компанию и заказали грузовик на улицу Проста. Когда грузовик прибыл, несколько товарищей с оружием в руках подошли к шоферу и объяснили, что "груз", который ему придется везти, - это еврейские бойцы из гетто, и если он откажется сделать это, то не уйдет отсюда живым. IIIoфep вынужден был согласиться.
10 мая 1943 года в 9 часов утра над нашими головами внезапно поднялась крышка люка, и целый сноп солнечных лучей ворвался в канал. А наверху стоял Кшачек и торопил нас. Мы выползали один за другим и влезали в машину.
Тридцать часов пребывания в канале остались позади.
Был ясный солнечный день. За долгие недели пребывания в бункерах и подвалах мы отвыкли от света, и теперь он слепил наши глаза. Улица была полна народу. Все с любопытством глядели на происходящее у люка. На балконах стояли поляки и смотрели, как из канала вылезают какие-то странные существа, вовсе не похожие на людей: какие-то глыбы грязи с потухшими глазами на мертвенно бледных лицах.
Полчаса длилась операция выхода из канала. Вдруг кто-то передал, что недалеко от улицы Проста находятся немцы. Кшачек начал тащить из канала всех, кого мог. Но 15 человек, которые находились в глубине канала, не успели подойти к люку. Адольф Гохберг и Шломек Шустер, которые собирали людей из боковых каналов, не успели прийти вовремя.
Подождав немного и понимая, что дальше ждать опасно, Кшачек решил отправить машину, обещав позднее вернуться за остальными.
Мы все, согнувшись, чтобы не видели наших лиц, сидели в кузове, и машина мчалась по главным улицам города. Впервые за долгие месяцы вдыхали мы полной грудью свежий воздух и с удивлением глядели на цветущие деревья, казавшиеся нам чудом.
Машина приближается к заграждению, установленному немцами. Кшачек приказывает приготовиться к бою. Мы держим оружие наготове. Но если бы нам действительно пришлось вступить в бой с немцами, пользы от этого оружия не было бы никакой. Оно промокло и заржавело в канале, и мы не сделали бы ни одного выстрела.
Кшачек вовремя догадался приказать шоферу повернуть назад, и мы избежали стычки с врагом. Обогнув опасное место, мы выехали к другому заграждению и, благополучно проехав мимо, очутились в густом лесу у Ломянок, в нескольких километрах от Варшавы.
Попытки спасти оставшихся в канале товарищей окончились неудачей. Слухи о нашей дерзкой операции дошли до немцев сразу же после того, как мы вышли из канала. Они тут же окружили улицу Проста и все прилегающие к ней улицы, перекрыли дороги, выходящие из города.
Позже мы узнали, что товарищи наши сами попытались вырваться из канала, но наткнулись на немцев, вступили с ними в бой, и все до одного погибли.
В ЛЕСУ ПОД ВАРШАВОЙ
В лесу, среди густого кустарника и белых песчаных холмиков, мы впервые не только за эти три недели восстания, но и за все годы в гетто - свободно вздохнули на лоне природы. Погода была прекрасная, и мы чувствовали прелесть весны. Лесной воздух, пение птиц, зелень полей, цветение деревьев заставили нас на время забыть, что по этой земле ходят кровавые оккупанты.
Переход от мрачного гетто и темного канала, с трупным запахом, дымом пожарищ и развалинами к созерцанию идиллии природы, - был для нас как бы перемещением в другой мир. Мы еще всеми нашими нервами жили там, в том страшном мире, и этот, идиллический, казался нам нереальным миром сновидений.
Нервное напряжение несколько спало. Мы высушили свою одежду, согрелись, выспались, - а главное - впервые за долгие годы - наелись хлеба, который запасли для нас товарищи из боевой организации мастерских Тебенса. Они вышли из канала неделю тому назад и находились тоже в этом лесу.
В первый же вечер умер Иегуда Венгровер (Гашомер Гацаир) из группы товарищей, отравленных газом на Миле, 18. Пребывание в канале доконало его. Мы похоронили Иегуду в лесу в присутствии всех товарищей.
На наших товарищей из мастерских Тебенса с первого дня их пребывания в лесу была возложена нелегкая миссия - обеспечить продуктами такую ораву. Выход в деревню за продуктами для стольких людей мог выдать наше присутствие в лесу. Еще труднее было доставать воду: в первые дни пили росу, капавшую с листьев по утрам. Потом нашли колодец в полукилометре от леса. Туда посылали за водой двух человек с "арийской внешностью". Но нельзя было брать много воды, чтобы не вызвать подозрений. Каждому из нас выдавали в день лишь две маленькие чашки. Эта порция не могла утолить нашу жажду.
Положение с продовольствием несколько улучшилось за день до нашего прихода в лес. Давид Новодворский и Куба отправились добывать продукты. Они долго колебались, зайти ли в село, постучаться ли в хату, чтобы попробовать купить что-нибудь, не вызвав подозрений. По дороге они остановили прохожего и спросили, где можно купить немного продуктов. Поляк, его звали Кайщак, сразу понял, что перед ним евреи, да ребята и не скрывали этого. Правда, они не сказали, где мы находимся и сколько нас там...
Кайщак взял у них деньги и велел ждать. Поняв, что они не доверяют ему, поляк успокоил их: он не из тех, которые используют несчастье евреев, чтобы разбогатеть. Он не принадлежит к ненавистникам евреев, у евреев и поляков теперь общий враг - гитлеризм.
Оба наших товарища ждали с нетерпением возвращения поляка, боясь как бы он не привел за собой гестаповцев. Они уже жалели, что связались с незнакомым поляком, зная, что немало польских шантажистов предает евреев. Но Кайщак вернулся, передал нашим ребятам закупленные продукты, не взял ничего за труды. Он вновь убеждал их не бояться его, сказать, где они находятся, чтобы он мог приносить им и в дальнейшем продукты Но ребята не решились рассказать ему и договорились о встрече на другой день на том же месте.
Давид и Куба, счастливые, вернулись в лес, но принесенного ими продовольствия не хватило на всех. На завтра в установленный час Давид
и Куба пришли на условленное место. Кайщак ждал их. Поняв, что ему можно доверять, Давид и Куба рассказали, кто они и откуда и сколько нас в лесу. Они просили закупить побольше продуктов и обещали хорошо заплатить, но поляк отказался от платы, сказав, что рад помочь жертвам Гитлера. Кайщак, как мы узнали потом, был связан с польским подпольем. Он был крестьянином с небольшим хозяйством.
Правоверный католик, он не принадлежал ни к какому политическому движению, но придерживался прогрессивных взглядов. Бывший старшим сержантом запаса, он как настоящий патриот вступил в подпольную Армию Крайову. Он охотно помогал нам. Антисемитизма в нем не было ни на йоту.
С тех пор Кайщак приезжал в лес каждый день с телегой, нагруженной хлебом, маслом, колбасой, табаком и другими продуктами. Он был очень осторожен, ехал окольными путями. Кайщак стал нашим опекуном. Заметив немцев в деревне или на шоссе, он бежал в лес, чтобы сообщить нам об этом. Однажды дело приняло серьезный оборот, когда на шоссе появилась немецкая мотопехота, которая двигалась в направлении нашего леса. Мы приготовились к бою, но немцы проехали мимо.
Стараниями Кайщака мы были обеспечены продовольствием, но воды по-прежнему не было. Мы вырыли в лесу колодец и доставали из него ежедневно немного грязной, не пригодной для питья воды.
*
Положение наше ухудшалось. Находиться все время под открытым небом, в лесу, спать на голой земле, нередко под дождем в холодные майские ночи тяжело. Ребята стали все чаще болеть.
Было ясно, что долго нам здесь не продержаться. Рано или поздно немцы обнаружат нас. Мы хотели присоединиться к польскому партизанскому движению, перейти к активным действиям. Партизаны Гвардии Людовой находились в Вышковских лесах. Мы искали связи с ними. Но нелегко было их найти, нелегко было также найти в Варшаве на "арийской стороне" надежные квартиры для наших больных товарищей и тех, кто по приказу Еврейского национального комитета и Координационной комиссии должен был остаться, чтобы помочь прятавшимся на арийской стороне евреям.
Наконец, все препятствия были преодолены, и 19 мая роща опустела. Несколько товарищей вышли в Варшаву, а большинство было переправлено на грузовиках в партизанский лагерь в Вышковских лесах.
ДНЕВНИК С "АРИЙСКОЙ" СТОРОНЫ
17.5.1943
Сегодня я покинул рощу Ломянки и двинулся в "арийскую" Варшаву. Это случилось неожиданно. У нас появился Ицхак Цукерман и сказал, что в полчаса я должен собраться. В спешке я попытался стереть следы леса, канала, гетто, придать себе вид "рядового" жителя арийской Варшавы.
Я вышел в путь вместе с Ицхаком Цукерманом. За нами, на довольно далеком расстоянии, чтобы не возбудить подозрений, что мы как-то связаны с ними, шли Марек Фольман и Казик. Благодаря этой "свите" я чувствовал себя уверенней, ибо все трое моих провожатых имели ярко выраженную арийскую внешность.
Правда, и мне нечего было стыдиться своей внешности, но в этот мой первый выход в город мне не хватало естественности и, пожалуй, нахальства, необходимых для тех, чьи движения должны быть свободными, независимыми на глазах тысяч прохожих, из которых многие вышли на улицу лишь для того, чтобы выловить таких, как я.
Манерой держаться я не мог сравниться с моими провожатыми и не только из-за моей болезни (у меня была высокая температура, около 40°), но и из-за кошмаров пережитого, которые преследовали меня. Я то и дело хватался за правый рукав, мне не доставало белой повязки с вышитым голубым Маген-Давидом, к которой я так привык за четыре года и которая стала уже частью моей одежды.[LDN1]
Мои провожатые решили, что ехать трамваем опаснее, чем идти пешком: там много людей видят тебя. Эта "прогулка" дала мне возможность увидеть извне трагедию гетто во всей ее полноте. Я был потрясен тем, что всего лишь в нескольких шагах от того места, где разыгралась страшная человеческая трагедия, никто не чувствует, что в Варшаве нет больше евреев.
Жизнь течет нормально (насколько можно говорить о нормальной жизни в условиях гитлеровской оккупации), и никто не напоминает о том, что здесь, на соседней улице (а иногда на другом конце той же улицы) произошло "что-то" с евреями.
Люди торопятся по своим делам, погруженные в будничные заботы. Идет торговля, работают учреждения и фабрики. Люди толпятся у витрин магазинов, с интересом присматриваются к ценам и решают, что стоит купить. На улицах немало гуляющих, разодетых в роскошные пальто, не одно из которых еврейского "происхождения". Женщины вывозят детей в колясках подышать свежим воздухом, школьники весело шагают со своими книжками под мышкой.
На перекрестках огромные рекламы кино и театров. Прохожие подходят, чтобы лучше разглядеть, что там написано. И все это - без евреев. И все это - когда сотни агентов полиции и гестапо рыщут по городу в поисках евреев, которым еще удалось дожить до сегодняшнего дня под видом "арийцев".
Немецкая пропаганда трубит полякам, что они не должны прятать евреев, бежавших из гетто, и что их долг выдавать беженцев гестапо. Плакаты на улицах кричат о еврейско-большевистской опасности.