Обращение Бор-Коморовского за помощью непосредственно к Черчиллю и Рузвельту, минуя Сталина, показало, что руководство Армии Краевой хочет победить без помощи Красной Армии. Они ускорили начало восстания, чтобы опередить русских, освободить город до них, без них и помимо них. За эту попытку Армия Краева заплатила сотнями жизней сынов своего народа.
Повстанцы боролись самоотверженно, хотя было ясно, что в этих условиях восстание рано или поздно должно было задохнуться. Но все знали, что дороги назад нет, и остается одно - бить врага.
Армии Людовой были ясны намерения Армии Краевой еще до начала восстания, хотя ее (а ведь она воинская формация!) и не поставили в известность, на когда назначено восстание. И все же Армия Людова немедленно вступила в бой и призвала своих сторонников подняться на борьбу. Пока идет война с оккупантами, - надо отложить сведение счетов с Армией Краевой.
Плечом к плечу с солдатами Армии Краевой стояли бойцы Армии Людовой вместе на подъеме и в победах, вместе в борьбе и в поражении.
ВНОВЬ НА ПЫЛАЮЩЕЙ. ЗЕМЛЕ
Евреи в варшавском восстании - это особая история, всплывшая на поверхность в те бурные дни. В атмосфере всеобщего энтузиазма радость евреев была иной, как иными были их страдания, опасности, нависшие над ними, их надежды. Двадцать тысяч евреев выпили до дна вместе со всеми жителями Варшавы чашу страданий, но они несли еще на себе бремя страданий, не известных польским жителям Варшавы: пять лет жизни вне закона, в укрытиях, в вечном страхе, когда люди боялись собственной тени.
Не просто было еврею вновь почувствовать себя членом общества, равным среди равных. Да и поляки не сразу смогли переменить отношение к спасенным евреям,
Нас не всегда встречали дружескими взглядами, на которые мы надеялись: ведь у нас и у них был общий враг. Польские военные власти в освобожденных районах Варшавы тоже не торопились публично определить свое отношение к вопросу возвращения нам наших прав.
Евреи в дни восстания были охвачены внутренним душевным смятением: естественная для каждого человека радость освобождения от власти оккупантов переплеталась с горечью чудом уцелевшего еврея, сына уничтоженного народа.
Хотелось шагать по освобожденной земле навстречу власти, вышедшей из подполья, но какой-то внутренний голос приковывал нас к месту, приказывая не высовывать носа на улицу и даже не бежать в убежище во время бомбежки: а вдруг все еще вернется на "круги своя" и преждевременное раскрытие нашего убежища лишь повредит нам.
Сердце жаждало радости, участия в душевном подъеме тех дней. Хотелось стать частью этой восторженной массы, которая после пятилетней спячки вновь открыла глаза, подняла голову.
Но уцелевшие евреи разучились радоваться и смеяться, более того - они отвыкли уже свободно смотреть в глаза другого человека.
И в период восстания евреи выделились в отдельную группу. Поляки знали, за что они воюют. Евреи боролись не с меньшим мужеством, сознавая, что их война проиграна, что их братья не восстанут из небытия. Евреям придавала силу бороться и переносить свою боль и страдания лишь ненависть к немцам.
И только одно преимущество было у этих уцелевших евреев перед поляками: евреи чувствовали себя, как дома в этом пылающем море огня, в клубах дыма, в треске падающих стен и крыш. Не впервой нам бежать с места на место в поисках убежища, наталкиваясь на тела умирающих и погибших. Мы уже привыкли к этим поискам капли воды и крошки хлеба, привыкли смотреть смерти в глаза. Мы, прошедшие через все это в гетто, не были так потрясены новыми страданиями, как польское население Варшавы.
Евреев можно было видеть почти на всех баррикадах. В Армии Краевой и Армии Людовой - всюду евреи бились плечом к плечу с польскими солдатами. Евреи стояли на линии огня, строили укрепления, были связными, были офицерами и солдатами. Но большая часть этих евреев, разбросанных по позициям обеих польских армий, не открывала своей еврейской национальности, они записывались в польскую армию по документам, которыми пользовались на "арийской" стороне. Они скрывали свое еврейство "по привычке" и потому, что так было удобнее. Многие погибли в бою и были похоронены вместе с польскими товарищами по оружию во дворах, на улицах, на полях, и могильные плиты уже не расскажут, что под ними лежат евреи. Не мало единственных, уцелевших из больших семей евреев погибло затем под развалинами домов, и их хоронили вместе с поляками на временных кладбищах, не зная, кто они и откуда.
Когда вспыхнуло восстание, мы с Грайеком все еще прятались на Лешно, 27, и я пытался связаться с товарищами. И хотя улица наша была освобождена в первый же день без боя, но военные власти запретили людям выходить из домов, опасаясь обстрела из дальнобойных орудий. Хозяин наш тоже не выпускал нас за порог, пока не прояснится положение. Потому нам не удавалось использовать даже короткие передышки, чтобы добежать до дома No 18 на той же улице, где недавно поселились Ицхак и Цивья и где собрались наши товарищи по движению и по Еврейской Боевой Организации. Но на другой день Цивья и Ицхак пришли к нам.
Дух времени, конечно, наложил отпечаток на эту встречу: не пройдет и нескольких дней, как Варшава, а, быть может, и вся Польша, будут освобождены. Мы вырвались из-под надзора нашего хозяина и заторопились на Лешно, 18. Потом мы проделывали этот путь по несколько раз в день.
Наступил пятый день восстания. Возвращаясь, как обычно, домой, мы не узнали нашу улицу: сотни людей бежали в панике с детьми на руках и узлами на плечах. Люди бежали с другого конца улицы Лешно, с улиц Хлодна, Желязна, Огродова после того, как немцы вернулись, захватили снова здание суда на улице Лешно и начали атаку со стороны Вольской. Люди бежали в сторону Старого Мяста, где восставшие держались прочно. Трясущимися губами и глазами, полными страха, люди спрашивали нас:
"Откуда вы? Там безопасно? Горит? Стреляют?.." Залпы орудий и вспышки огня прерывали вопросы. До нас долетали лишь отдельные слова или обрывки фраз, когда мы вместе с другими бросались на землю или прижимались к стенам домов.
На улице Лешно, 27, мы не нашли ни живой души. Все вымерло. Опустели квартиры, пусто во дворе. Исчез и наш хозяин, бежал вместе с другими. Мы поторопились вернуться на улицу Лешно, 18, и остались вместе со своими товарищами.
К этому времени мы уже искали контакты с Армией Людовой, чтобы влиться в нее в качестве боевой единицы, представляющей Еврейскую Боевую Организацию. А пока на улице Лешно, 18, собралась довольно большая группа товарищей, которы решили не разлучаться ни при каких обстоятельствах и оставаться вместе в эти тяжелые дни. В группу входили: Цивья Любеткин, Ицхак Цукерман, Шалом Грайек, Марек Эдельман, Иосеф Сак, Сарра Бидерман (Крыся), Симха Ратанзер (Казик), Ирка, Марыся Файнмессер, Зигмунд Варман, Марыся Савицка, Мирка (две последние - польки), я и еще несколько товарищей. Решение принять участие в восстании не было результатом приказа, наоборот, каждый уговаривал товарища не лезть в огонь, ибо мы считали, что обязаны сберечь кого-нибудь из уцелевших в гетто: пусть останется живой свидетель уничтожения евреев. И хотя в принципе это было правильно, никому не хотелось оказаться избранным в "экспонаты" для истории в тот момент, когда поднялось восстание против немцев - наших смертельных врагов.
Когда нам удалось связаться с Армией Людовой, мы перебрались в Старе Място и присоединились к восставшим. На улице Лешно, 18, мы оставили только несколько девушек с заданием сберечь архивы еврейского подполья.
Еврейская Боевая Организация опубликовала во всех польских газетах обращение, подписанное Ицхаком Цукерманом. Мы призывали всех оставшихся в живых евреев влиться в ближайшие к их укрытиям боевые подразделения восставших, чтобы плечом к плечу с польским народом изгнать захватчиков с польской земли.
Члены Еврейской Боевой Организации в Старом городе были единственными евреями, влившимися в польскую повстанческую армию, как евреи и как еврейская боевая единица. Мы были вторым подразделением третьего взвода.
Командование Армии Людовой приветствовало создание еврейской боевой единицы и предоставило ей все права. Однако непосредственно в бой нас не посылали. Командование объясняло это так: нельзя подвергать опасности жизни уцелевших борцов гетто, наш долг сберечь их, если можно. Мы сумели оценить по достоинству этот аргумент командования Армии Людовой, однако не могли принять его. Мы рвались в бой, на баррикады, на позиции. После длительных переговоров мы добились своего. Нас послали на позицию на углу Мостовой и Рыбаки, которую занимали подразделения Армии Людовой и Армии Краевой.
Это был один из самых опасных участков: передовая позиция, которую немцы хорошо видели со своих аванпостов на берегу Вислы. На "ничейной земле" между нами стоял маленький домик, который мы называли "красным". Кровопролитные бои за этот домик длились несколько дней. Каждая из сторон хотела захватить этот домик, представлявший собой очень удобную для нападения на противника позицию. Но никто не мог его удержать, и он переходил из рук в руки. Трудно было выстоять под шквальным огнем, но отступать нельзя было: малейшее отступление сжимало вражеское кольцо вокруг Старого Мяста.
Через несколько дней после нашего прихода враг начал атаку на Старое Място: в бой вступили артиллерия и авиация. Жизнь была полностью парализована. Паника и смятение охватили всех. Не только Армия Людова, но и Армия Краева опустила руки. Казалось, конец Старого Мяста близок.
Командование Армии Людовой стало искать выход в подземные каналы для отступления. Так как у нас был большой "опыт" еще со времени восстания в гетто, на наших товарищей была возложена эта миссия.
Я с несколькими товарищами уже спускались в канал, прошли его по разным направлениям, но не нашли выхода. Течение воды здесь было очень сильным: Старе Място близко к Висле, и ее воды проникали в канализацию со всех сторон. Долгие часы бродили мы по сточным водам и вновь возвращались назад. Не раз мы говорили себе: буря унесла уже все, Старе Място взято врагом, товарищи погибли, и только собаки рыщут по улицам. Но взрывы снарядов, доносившиеся до нас сверху, давали нам знать, что враг еще не захватил Старе Място.
Отступать было некуда, и это заставило нас укрепить свою позицию и отбивать атаки противника. Мы лучше организовали дело, укрепили баррикады, улучшили систему снабжения и медицинской помощи, в подвалах оборудовали медпункт, кухню и т.д.
Каждый день падали бойцы на баррикадах, но главная артерия восстания не была перерезана.
Отбив очередную атаку, мы немедленно убирали погибших, перетаскивали раненых в медпункт. На места павших становились новые бойцы: жизнь не прекращалась, смерть не победила жизнь и не остановила стремления продолжить дело павших.
Старе Място - под непрерывным обстрелом, уничтожаемое, охваченное пламенем - упрямо не сдается.
Однажды вечером Казик, Грайек, Иосеф Сак, Крыся и Ирка направились на улицу Лешно проведать оставшихся там девушек и заодно наметить канал для отступления. Но в эту ночь немцы отрезали Старе Място от улицы Лешно, и мы до конца восстания уже не видели больше наших товарищей.
Все новые еврейские бойцы присоединялись к нам, и наше подразделение росло. Мы формально числились во взводе и роте, но все-таки составляли отдельную группу. Многих из нас связывали давние товарищеские отношения, многих сблизил путь страдания, общие переживания и идеи. Мы старались не расставаться, быть вместе всегда, а в минуты опасности братски заботились друг о друге. Мы жили коллективом: получали на всех вместе паек из полевой кухни и делили его поровну, также делили папиросы, белье и др. Мы жили одной семьей, в тесном кругу.
И квартира была у нас общей, но она никогда не была постоянной. Возвращаясь с позиции после двенадцати часов на посту, мы часто находили развалины там, где намеревались поспать. Так кочевали мы с места на место, с улицы на улицу. С улицы Подвале перешли на Фрета, оттуда в какой-то магазин на улице Свентоерской. Там мы пробыли недолго: в магазин попала мина, и мы только чудом спаслись. Пришлось вернуться на улицу Фрета, а назавтра мы снова бежали на Свентоерскую.
Идя на позицию, мы знали: вернуться, может, и вернемся, но квартиру свою уже не найдем, потому мы таскали за собой все свое добро: полотенце, мыло, зубную пасту. Одежду мы в случае необходимости доставали довольно легко: сбегаешь в покинутый дом, поищешь в оставленных вещах, что тебе нужно, бросишь свое старье и пойдешь дальше.
День идет за днем. Но и в день, когда нам не приходилось кочевать с места на место, не было покоя. Мы предпочитали оставаться на позиции
- враг не бомбил их, чтобы не попасть с своих, - чем сидеть в домах, представляющих прекрасную цель для тяжелых бомб, пробивавших насквозь, сверху донизу.
Наша группа была открыта для каждого еврейского бойца. Не раз слышали мы, как другие солдаты хвалили нашу группу, удивлялись нашим братским отношениям.
Особенно привязался к нам поручик Витек, командир нашей роты. Он был не только нашим командиром, но и товарищем. Свободное время он проводил с нами. Мы крепко подружились.
Поручик Витек был одним из лучших людей Армии Людовой и верным ее солдатом. Воспитанник коммунистического молодежного движения, он был человеком твердых убеждений, свободный от предвзятого отношения к евреям, ценивший человека прежде всего за его качества. Его характер и поведение оказывали не меньше влияния на людей, чем его приказы. Он не страдал обычной для военачальников болезнью - командирской строгостью, и даже чувствовал себя неловко в роли начальника.
Как человек из народа, он не ставил никаких преград между собой и подчиненными, но в то же время следил за четким выполнением заданий. Когда этот высокий, темноглазый парень, с серьезным лицом, шел своей простой, раскачивающейся походкой, нам казалось, что перед нами еврейский парень из ешибота. Некоторые наши ребята называли его "халуц" (пионер, первопроходец.) И он был достоин этого прозвища.
С Витеком мы не расставались и после поражения восстания. Он скитался вместе с нами, хотя с евреями было опаснее. Его и нескольких других товарищей мы на время потеряли из виду, но потом нашли и были с ними до самого дня освобождения. Через несколько дней после взятия Варшавы Красной Армией поручика Витека убили польские фашисты.
НАСТУПЛЕНИЕ
В темную ночь, примерно, в двенадцать часов, нашему подразделению было приказано занять позицию на улице Фрета, 16. С нами шли и другие подразделения Армии Людовой, в том числе и те, которые отличились в боях за Волю. Нам выдали больше снаряжения и даже заменили оружие на лучшее. Прибыло и санитарное подразделение. Ясно: мы идем в наступление. Произошло какое-то изменение в тактике, мы не ограничиваемся обороной. Но где именно начнется наступление?
Вскоре прибыл капитан Конрад, и под его командованием мы выступили в поход. Мы шли по пустынным улицам, натыкаясь на развалины, пробираясь через проходы и щели. Горящие дома освещали нам время от времени дорогу, и снова воцарялась темнота.
Фонарики зажигать нельзя, мы идем ощупью. Иногда сквозь дым сверкнет то тут, то там звезда. В темноте, в дыму натыкаемся мы на камни, заборы, падаем, подымаемся, израненные осколками стекла и ржавым железом, и идем дальше.
Наконец мы остановились у какой-то развалины. Капитан Конрад отдает последние распоряжения. Он был немногословен, очень серьезен. "Метров пятьдесят отделяет нас от насыпей на берегу Вислы, где находится немецкая позиция, - сказал капитан. - Задание - незаметно подобраться к насыпи и уничтожить немецкую охрану". Нас разделили на группы, каждой из которых было дано задание, указано место сбора и направление.