Тот день выдался на редкость морозным и ветреным. Воздух был колюч, свеж, пах морем и первыми снегами, что приближались с северных горных вершин.
У Айи были свободные часы, перед вечерней помывкой хозяйственных помещений. Хотела выспаться. Уснуть и не о чем не думать, но несмотря на уже ставшую хронической усталость, ничего не получалось. Девушка вертелась с боку на бок, вздыхала, смотрела на промерзший потолок, куталась в старый, залатанный плед и боролась с накатывающим отчаянием.
Шесть месяцев, одна неделя и четыре дня. Айе казалось, что она может назвать с точностью до секунды и час, в который она оказалась здесь. Перед глазами вспыхивали образы мамы и старшего брата. Как они там? Оправились? Приняли? Чудилось бедной, что после ее исчезновения дом погрузился в горести и тревоги. Душа разрывалась только от одной мысли, насколько должно быть больно маме…
И тут же в голову лезли другие мысли. Для чего все это? Зачем? Почему она? Как такое вообще возможно и есть ли в этом во всем какой-то смысл, высший замысел, пока ей недоступный?
А может она просто умерла, а это и есть тот самый загробный мир? Если это так, то Майя видимо была ужасной грешницей, совершившей что-то страшное и непростительное. Ибо это место казалось несчастной самым настоящим адом. Но где-то в глубине души, девушка знала, что это не так. Что жива!
Все же раз за разом перебирала в голове свои грехи: гордыня, чревоугодие, леность, зависть, сквернословие, гнев, блуд, уныние и дальше по длинному списку. И тут же пыталась себя оправдать, припоминая то хорошее, что было в ней. Доброту и отзывчивость, жалость, преданную любовь и спасенного котенка. Как он там? Наверное, вырос в большого и толстого кота.
На глаза снова навернулись горькие слезы. Девушка зло смахнула их замерзшей рукой. Остановила на ней долгий взгляд и разрыдалась еще сильней. От боли, от усталости, от безысходности. Айя себя жалела. Смотрела на давно ставшую худой кисть, на мозолистую ладонь и пальцы, усыпанные мелкими порезами и язвочками. Кожа, некогда изнеженная кремами и маникюрами, давно огрубела и стала сухой и бледной. Какой-то синюшной.
— Слазь, не реви, — послушалось снизу, — иди обедать будем.
Служанка вздрогнула, несколько раз всхлипнула, вытирая зареванное лицо, и поднялась с копны примятого сена. Зябко поежилась. Пригнулась, чтобы не удариться головой о придерживающие потолок толстые балки. Сделала несколько шагов и посмотрела вниз, на стойла с лошадьми и приоткрытую дверь в комнату старого конюха Шорса. По иронии судьбы, он оказался единственным если не другом, то надежным товарищем Айи. Именно он разрешил ей жить в конюшне, когда девушку не приняли другие слуги и сделали ее жизнь в специальных корпусах просто невыносимой. И ему единственному, захлебываясь слезами и соплями, она вывернула душу, рассказала все как есть, трясясь от страха и неизвестности…
— Чего ты там стоишь? Остынет, — показалось из-за двери заросшее бородой и усами морщинистое лицо.
Айя поторопилась спуститься, по старой, поскрипывающей лестнице.
Шорс кормил ее наваристой похлебкой, на свиной кости и поил отваром, что вкусно пах мятой и чабрецом. Вопросов не задавал, в душу без надобности не лез. Смотрел строго и добро одновременно, жалел. Велел называть его дедом и никак иначе.
— До ночи сегодня? — спросил, слюнявя пожелтевшие от табака и огрубевшие от тяжелой работы подушечки пальцев, ловко скручивая самокрутку, Шорс.
— Ага, — грея руки о кружку, ответила Айя.
Допивали отвар молча, каждый погрузившись в свои думы. Только здесь, с эти странным стариком Айя ненадолго становилась собой — Майей, доверяла и позволяла себе расслабиться. В этой маленькой коморке, пропитанной запахом табака и старческого тела, девушка чувствовала себя на удивление уютно. Безопасно…
Весь день, Айя провела в подпольном помещении. С двумя другими служанками перебирая приготовленные на долгие зимние месяцы припасы. Велено было освободить место под овощи из Артании, обоз ожидался со дня на день.
Вечером было поручено мыть подсобки и нижнюю кухню. Последнюю убирать не любил никто. Перья, жир, копоть и вонь от рыбы, кажется, въелись в каменные стены и деревянные столешницы на столетия вперед. Айя знала, что кухня достанется ей. Всегда так было, уже смирилась. А потому не устраивая перепалок и не строя недовольных гримас, просто делала свою работу. Провозилась до ночи, распахнув маленькое окошко-щелку под самым потолком, что скудно, но впускало ночную, промозглую свежесть в затхлое, темное помещение.
За водой каждый раз приходилось бегать во внутренний двор к колодцу. Служанка со счету сбилась, сколько раз ей пришлось поднимать и спускать тяжелые ведра по узкой лестнице нижней кухни. Покорно мыла и чистила, выгребала золу из камина, скребла жесткой щеткой и песком чан из-под свиного студня. Принесла свежих поленьев, грела воду. Несколько раз натирала пол, чтобы смыть въевшийся за неделю жир. Радовала мысль, что завтра ее ждал свободный день. Для нее он наступал на каждый семнадцатый день месяца. А это означало, что можно будет выспаться. Айя представляла, как будет спать весь день, просыпаясь на вкусную похлебку от Шорса, и сердце ее пело. Как мало порой нужно человеку для счастья…
Погруженная в свои мысли, девушка домывала широкую столешницу, поглядывая на пляшущий в камине огонь. За окном уже давно царила глубокая ночь, а бедняжке оставалось только домыть стол и развесить выстираны полотенца и рушники. Предвкушая скорый отдых, Айя была расслаблена и спокойна. Уставшая.
Девушка даже не сразу поняла, что произошло. Не услышала и шороха. Секунда тишины, только нервно дернулось пламя, недовольно затрещало и стихло. А у Айи вышибло весь дух из груди, так неожиданно и сильно ее придавило к столу что-то тяжелое. Даже пискнуть не успела. Встрепенулась, попыталась поднять голову, ничего не понимая, но тяжелое и горячее еще сильнее вдавило ее в мокрую столешницу. Сердце пропустило удар и понеслось вскачь, как ненормальное, грозя проломить грудную клетку. Мозг не воспринимал происходящее, а инстинкты вопили. Дернулась еще раз, взвизгнула, быстро перебирая ногами по каменному полу.
— Тихо, — его голос был холодным и спокойным. Ровным. А Айю от него затрясло мелкой дрожью. Липкий страх сковал все внутренности.
Широкая ладонь опустилась на влажные от пота волосы, сильнее вжимая несчастную лицом в столешницу. Палацы, затянутые в черную кожу перчатки, быстро прошлись по лицу, дрожащим губам и шее и снова зарылись в волосах, больно стягивая их в кулак.
Тяжесть чужого тела мешала дышать. Ужас застыл в глазах дрожащей влагой, Айя не верила, что это происходит с ней.
Вторая рука ловко зарылась в юбках, закидывая подолы вверх, и практически накрыв ими голову девушки. Он одним движением сдернул до самых колен ее панталоны, больно сжав оголившиеся ягодицы.
— Не надо! Пожалуйста! Не надо! Мамочка! Пожалуйста!..
Громкий шлепок и обжигающая боль на правой ягодице.
— Молчи.
От страха к горлу подступила тошнота, всю ее затрясло крупной дрожью. Мысли метались в голове, а сердце в груди билось как ненормальные. Поддавшись инстинктам, Айя задергалась в чужих руках, как чумная, вкладывая все свои силы в желание освободиться. Пыталась царапаться и лягаться ногами, извивалась, пробовала кричать, но выходили лишь тихие рыдания. Ничего не получалось. Он был намного крупнее и в разы сильнее.
Попыталась вывернуться…
Взвизгнула и протяжно застонала, когда сильная рука потянула за волосы на затылке и с силой приложила лицом о поверхность стола.
Айя в тот момент чувствовала лишь боль и страх. Страх, в сжатых до искр глазах, во вцепившихся в столешницу руках, в сводимых судорогой икрах, в прерывистом, поверхностном дыхании. А он чувствовал этот страх, и упивался им. Упивался своей властью над распластанным под ним дрожащим телом.
— Уймись.
А дальше он не церемонился.
Пару мгновений мужчине понадобилось, чтобы Айю пронзила режущая боль. Уставшее, измученное, давно не бывшее с мужчиной тело девушки не было готово принять его.
Мгновение, и Айя выгнулась в позвоночнике. Его огромный член был внутри. Нет, не член — нож! Раскаленный кол! С каждым толчком, проникал все глубже, растягивая нежную кожу. От боли девушка до крови закусывала губы и скребла ногтями по дереву, загоняя под них занозы. Но эта боль была только началом — член мучителя только вошел до упора, а Айе показалось, что все ее мышцы там лопнули и истекли. Отчетливо слышался хлюпающий звук и нестерпимое жжение, что заставляли несчастную тихо подвывать, трясь щекой о шершавую, влажную от слез поверхность стола. Когда мужчина начал двигаться жестче — долбить, рвать, медленно, быстрее, быстро, Айе почудилось, что она потеряет сознание от боли. И видят Боги, она этого желала! Хотела провалиться в спасительное беспамятство, раствориться, исчезнуть — лишь бы не чувствовать этого ада, лишь бы не было так больно.
Одной рукой он все так же прижимал голову служанки, а второй судорожно вихлял ее тело, сжимая то ягодицы, то бока, вдалбливая в ненавистный стол, что жалобно поскрипывал в такт бешеным толчкам. Подол платья частично скрывал ее лицо, укрыв от всего мира, оставив тонкую полоску света, через которую, застланными от слез глазами, Айя могла видеть тлеющий в камине огонь и ведро с тряпками. Тошнотворный запах рыбы смешался с его, дорогим и изысканным ароматом.
Внизу все горело, девушка чувствовала, как по внутренней стороне бедра стекает горячая капля. Следом за ней еще и еще одна. Так вытекала боль и отчаяние из терзаемого лона. А губы беззвучно шептали «хва-а-а-а-тит».
Он сделал несколько быстрых и особенно резких толчков, шумно выдохнул и бурно кончил в несопротивляющуюся служанку. Устало упал ей на спину, и уткнулся лбом в затылок. Волосы на котором почти выдрал. Под тяжестью большого тела, девушке стало трудно дышать. А может уже и не надо? Может тогда боль уйдет?
Айя тихо застонала.
Мужчина вздрогнул и медленно вышел из нее.
— Ммммм…
Снова боль. Там словно толченое стекло, жгущее и режущее, пульсирующее. По ногам стекали кровь и сперма. Оставляя стыдные следы унижения и боли.
Он отстранился, и начал приводить себя в порядок. Айя дрожащей рукой сдвинула с лица подол и чуть повернула голову, чтобы увидеть того, кто уничтожил ее.
Она его сразу узнала. Высокого, статного, мощного. Облаченного дорого, но сдержано. Узнала его темные волосы с легкой проседью. Узнала красивое лицо с кривым шрамом на волевом, гладко выбритом подбородке. Узнала этот нос с широкими ноздрями и густые брови. На секунду их взгляды встретились. Потухший, карий Айи и светло-серый, равнодушный господина северных земель, командира армии Правящего Дома и хозяина этого замка ассура Нирхасса Дор Шаррихасса.
Он ушел. Ни проронив и слова, лишь бросив напоследок полный отвращения и брезгливости взгляд. А Айя так и осталась полулежать на вымытом столе, с задранными юбками и голым задом. Ноги ее дрожали, истерзанное место болело и жгло, а внутри было пусто. Словно с отнятым ее женским, он отнял и душу. Вытравил собой все нутро. Испачкал. Отобрал.
Девушка не помнила, как поднималась со стола, как шла под рассветным небом в сторону конюшен, как не увидела перепуганное лицо старика Шорса и не услышала его окриков, как поднималась на свой чердак. Мысли вязли в голове, как густой и тягучий кисель.
Без сил упала на свой примятый стог сена, устланный мешковиной, и прикрыла глаза.
Осознание произошедшего накрыло словно снежной лавиной. Слезы полились с новой силой, сотрясая ее всю. Боль вырывалась горячей влагой и воем. Как воет раненый зверь, зализывая свои раны. Айя понимала, что эту рану ей ни зализать, ни забыть. Ни вытравить. Этот прогнивший мир забрал у нее последнее — ее саму, и для чего ей в нем существовать, Айя больше не знала. Казалось, что это конец всему.
Свернувшись калачиком, обнимая себя распухшими пальцами, скулила, задыхаясь от рыданий.
Тогда она еще не знала, что это было только начало.