Когда мы подошли к городскому саду, то застали там толпу в несколько сот человек. Кто-то объявил об открытии общегородского митинга. На импровизированную трибуну поднялась учительница Евгения Василевич.
- Низкий поклон вам, дорогие наши спасители,- сказала она, обращаясь к солдатам. - Вы принесли в наш город солнце свободы, по которой мы так истосковались. Примите мою материнскую благодарность. Здоровья вам желаю, успехов в вашей многотрудной военной жизни. И вот вам мой наказ: где ни увидите фашиста - бейте его. Помните, как бы много вы их ни уничтожили, все равно они никогда не искупят своих злодеяний, совершенных на советской земле. Благословляю вас на новые боевые подвиги!
Учительницу сменил на трибуне один из освободителей Хотимска белорус майор Рудько.
Майор взволнован. Блестят его влажные глаза. Какую-то долю минуты он молчит, потом начинает речь на родном белорусском языке:
- Два года назад мы оставили любимую Белоруссию. Но я всегда верил, что непременно вернусь на землю, где родился. И вот вернулся! Нет слов, которыми можно было бы выразить радость от встречи с родным краем. И нет слов, которыми можно бы передать всю ненависть к извергам-гитлеровцам. Клянусь, что и впредь не пожалею своей жизни во имя окончательной победы над фашизмом! Пока в моей груди будет биться сердце, я буду истреблять гитлеровских захватчиков, мстить им за поруганную Белоруссию, за погибших сестер и братьев, за все, что они натворили на нашей земле...
По окончании митинга хотимцы долго не отпускают нас. Они расспрашивают о Москве, о том, как жила страна в эти трудные военные годы, что делают советские люди для окончательного разгрома гитлеровской Германии.
Вопросов много, а времени мало. Впереди нас ждут новые бои. Тепло прощаемся с хотимцами. Вдогонку летят пожелания здоровья, успехов в бою.
28 сентября мы овладели городом Климовичи. А утром следующего дня войска правого крыла 50-й армии вышли на восточный берег реки Сож и завязали бои за переправы и за плацдармы на ее западном берегу.
В тот же день части 369-й стрелковой дивизии, сломив сопротивление врага форсировали Сож и овладели городом Кричев.
А в первых числах октября оккупанты были изгнаны из города Чериков и еще из 80 населенных пунктов на западном берегу Сожа. Части 108-й и 110-й дивизий переправились через реку Проня и захватили плацдармы на ее правом берегу.
Далее, на подступах к Могилеву, войска армии встретили упорное сопротивление противника на заранее подготовленных рубежах. К этому времени мы имели значительные потери в живой силе и технике, слишком растянулись наши коммуникации. Армия получила приказ закрепиться на достигнутых рубежах.
Лето 1944 года. По решению Ставки 50-я армия передана в состав 2-го Белорусского фронта.
Во взаимодействии с 49-й армией приступаем к операции по разгрому могилевской группировки противника.
Войска находятся на подступах к городу. Еще 27 июня после трехсуточного боя части 139-й стрелковой дивизии полковника П. И. Морозова вышли к Днепру. Среди воинов подлинно праздничное настроение. Их стремительный удар заметно ослабил оборону противника и позволил нашим подвижным отрядам с ходу форсировать Днепр и захватить плацдарм на его западном берегу, в районах Стайки и Быхова Во второй половине дня мы овладели пригородом Могилева Луполово. Два полка обошли Могилев с запада и отрезали противнику пути отхода.
Перед решительной атакой города мы с командующим 49-й армией генерал-лейтенантом И. Т. Гришиным созвонились, согласовали ряд вопросов взаимодействия. Договорились после операции встретиться в Могилеве.
И вот все готово. Снова и снова все проверено. В 3. 00 28 июня начался штурм Могилева. Первыми ворвались в город соединения 121-го и 69-го стрелковых корпусов, а потом и остальные. Успешно действовали войска 49-й армии. Совместными усилиями мы быстро очистили город от противника.
На улицах еще шли бои, а мы с генералом Гришиным уже встретились. По старому русскому обычаю, трижды расцеловались и поздравили друг друга с победой.
- А знаете, Иван Васильевич, - сказал мне Гришин,- такие встречи остаются в памяти на всю жизнь...
Вместе прошли по городу. Привычная картина, какую после себя оставляли гитлеровцы: разрушенные кварталы, виселицы с трупами советских людей, расстрелянные старики, женщины, дети.
Повстречали нескольких жителей, провели в беседах с ними минут тридцать, а затем распрощались и разъехались каждый в свою армию. Нас о/кидали новые боевые дела.
В боях за Могилев был разгромлен 12-й армейский и 39-й танковый корпуса противника. Среди разбитых вражеских частей оказалась и гренадерская танковая дивизия СС "Фельдхернхалле".
10 тысяч убитых и раненых оставил враг на поле боя. Наши войска взяли три тысячи пленных, в том числе - командира 12-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Бамлера и коменданта Могилева генерал-майора Эдмансдорфа.
Пленных генералов привели ко мне. Вели они себя сдержанно. Говорили вяло. По всему видно, что война им осточертела. То и дело они повторяли, что их роль в ней уж не так велика, что они только исполнители воли фюрера. В общем, знакомый прием...
Спрашиваю, долго ли они строили оборону вокруг Могилева.
- Долго, - отвечает Эдмансдорф. - С марта месяца.
- Вокруг Могилева мы построили три кольцевые оборонительные позиции,вмешался в разговор Бамлер. -Дальнюю - в трех-четырех километрах от города, вторую - на его окраинах и последнюю - в самом городе. Подготовили к обороне дома на перекрестках и площадях. Некоторые кварталы заминировали.
- Наверное, чувствовали себя как за семью замками?- спрашиваю генералов.
- Во всяком случае, не думали, что город падет так быстро, - отвечает Эдмансдорф. - К тому же, как только началось ваше наступление, мы получили приказ фюрера, в котором он объявил Могилев неприступной крепостью германской армии.
- Как видите, крепость подвела фюрера, а заодно и вас.
Эдмансдорф молча разводит руками. Я говорю, что он, как бывший комендант, несет непосредственную ответственность за убийство тысяч мирных жителей Могилева, за разрушения в городе, и показываю ему захваченную в комендатуре папку с чудовищными по содержанию приказами, которые он подписывал и вывешивал на улицах в дни оккупации города.
-Я только солдат, - повторяет Эдмансдорф, нервно ломая пальцы рук.
- Учтите, - обращаюсь к Бамлеру, - вы тоже виновны в уничтожении советских военнопленных и мирных жителей, в разрушении наших городов.
Бамлер встал. Лицо его приобрело цвет пергаментной бумаги, губы затряслись. Он поднял руку с двумя вытянутыми пальцами и клятвенно произнес:
- Видит бог что мы, военные, в этом не виновны...
Почти на всем советско-германском фронте противник откатывается на запад. В районе Минска в окружение попала крупная вражеская группировка. Как раз, когда шли бои по ее уничтожению, мне позвонил командир 121-го стрелкового корпуса генерал Смирнов.
- Исполняющий обязанности командующего четвертой германской армией генерал-лейтенант Мюллер выбросил белый флаг и прибыл для переговоров об условиях капитуляции, - доложил он.
- Дмитрий Иванович, побольше бы таких известий, - кричу в трубку. Чудесный у нас урожай на гитлеровских генералов. А этот, видимо, оказался наиболее благоразумным, коль скоро выбросил белый флаг. Прошу немедленно доставить Мюллера ко мне.
Вид у Мюллера жалкий. Мундир весь в пыли, на нем только один погон. Видимо, от нервного напряжения Мюллер то и дело снимал очки и протирал их грязным платком, от чего стекла еще более мутнели. Обессиленный, опустился он на табуретку у моего стола и объявил:
- Господин генерал, трое суток я не имел во рту ни кусочка хлеба. Если можно, прошу накормить. Затем буду отвечать на все ваши вопросы.
Одному из наших офицеров я приказал отвести Мюллера в столовую. Возвратился он оттуда уже более уверенной походкой.
Мы сели за стол. Вскоре подошел член Военного совета армии генерал-майор А.М. Карамышев, и допрос начался.
Отвечая на наши вопросы, Мюллер показывал на карте районы сосредоточения остатков его армии, подробно сообщил о ее численности, огневых средствах, оснащенности, о моральном состоянии солдат. Затем, оторвав глаза от карты, посмотрел на меня:
- Господин генерал, в сложившейся ситуации я вижу только одну возможность спасти вверенных мне людей - это капитулировать. С этим и явился. Прошу объявить ваши условия.
- Вы приняли благоразумное решение, - отвечаю Мюллеру. - Жаль, что эта мысль не пришла вам раньше. Что касается условий капитуляции, то они самые обычные: полное разоружение и сдача всех ваших войск в плен. Обещаю всем гуманное отношение в духе международной конвенции.
- Все это хорошо. Но я бы просил вас оставить офицерам личное оружие. Для немецкого офицера сдать оружие - значит потерять авторитет у своих солдат.
-Вы просите о невозможном, генерал. И вообще, я удивлен вашими рассуждениями. Неужели вы думаете, что после всего, что произошло в июне сорок первого года, вашим офицерам доведется командовать?
Мюллер молчит. Затем он просит лист чистой бумаги и, склонившись над ним, пишет приказ-обращение к солдатам и офицерам 4-й германской армии: "После многонедельных тяжелых боев наше положение стало безнадежно. Мы выполнили свой долг. Наша боеспособность снизилась до минимума, у нас нет никаких надежд на снабжение. Русские силы, согласно сообщениям нашего верховного главнокомандования, находятся у Барановичи. Переправы через реку Птичь для нас закрыты. У нас нет никаких надежд на их завоевание нашими силами и средствами. Мы имеем огромные потери убитыми, ранеными и разбежавшимися.
Русское командование обязалось: а) взять на себя заботу о раненых, б) оставить офицерам и солдатам награды.
От нас требуется: все оружие и снаряжение собрать и сдать в хорошем состоянии.